се в провинции совершается мало-помалу и более естест-
венно.
   Нередко, задумываясь о бедности юного гувернера, г-жа де Реналь  спо-
собна была растрогаться до слез. И вот как-то раз Жюльен застал ее, ког-
да она плакала.
   - Ах, сударыня, уж не приключилось ли с вами какой беды?
   - Нет, мой друг, - отвечала она ему. - Позовите детей и пойдемте  гу-
лять.
   Она взяла его под руку и оперлась на  него,  что  показалось  Жюльену
очень странным. Это было впервые, что она назвала его "мой друг".
   К концу прогулки Жюльен заметил, что она то и дело краснеет. Она  за-
медлила шаг.
   - Вам, наверно, рассказывали, - заговорила она, не глядя на  него,  -
что я единственная наследница моей тетки, которая очень богата и живет в
Безансоне. Она постоянно посылает мне всякие подарки...  А  сыновья  мои
делают такие успехи... просто удивительные... Так вот я хотела попросить
вас принять от меня маленький подарок в  знак  моей  благодарности.  Это
просто так, сущие пустяки, всего несколько луидоров вам на белье. Только
вот... - добавила она, покраснев еще больше, и замолчала.
   - Только что, сударыня? - спросил Жюльен.
   - Не стоит, - прошептала она, опуская голову, - не стоит говорить  об
этом моему мужу.
   - Я человек маленький, сударыня, но я не  лакей,  -  отвечал  Жюльен,
гневно сверкая глазами, и, остановившись, выпрямился во весь рост. - Вы,
конечно, не соизволили об этом подумать. Я бы считал себя  ниже  всякого
лакея, если бы позволил себе скрыть от господина де Реналя что бы то  ни
было относительно моих денег.
   Госпожа де Реналь чувствовала себя уничтоженной.
   - Господин мэр, - продолжал Жюльен, - вот уже пять раз, с тех пор как
я здесь живу, выдавал мне по тридцать шесть франков Я хоть  сейчас  могу
показать мою расходную книжку господину де Реналю, да хоть кому  угодно,
даже господину Вально, который меня терпеть не может.
   После этой отповеди г-жа де Реналь шла рядом с ним бледная,  взволно-
ванная, и до самого конца прогулки ни тому, ни другому не удалось приду-
мать какого-нибудь предлога, чтобы возобновить разговор.
   Теперь уже полюбить г-жу де Реналь для гордого сердца  Жюльена  стало
чем-то совершенно немыслимым; а она, она прониклась  к  нему  уважением;
она восхищалась им: как он ее отчитал! Как бы стараясь загладить  обиду,
которую она ему невольно нанесла, она теперь разрешила себе окружать его
самыми нежными заботами. И новизна этих забот доставляла радость г-же де
Реналь в течение целой недели. В конце концов ей удалось несколько смяг-
чить гнев Жюльена, но ему и в голову не  приходило  заподозрить  в  этом
что-либо похожее на личную симпатию.
   "Вот они каковы, - говорил он себе, -  эти  богачи:  втопчут  тебя  в
грязь, а потом думают, что все это можно загладить какими-то ужимками".
   Сердце г-жи де Реналь было так переполнено, и так оно еще было невин-
но, что она, несмотря на все свои благие решения не пускаться  в  откро-
венности, не могла не рассказать мужу о предложении, которое она сделала
Жюльену, и о том, как оно было отвергнуто.
   - Как! - вскричал страшно возмущенный г-н де Реналь. - И вы  допусти-
ли, что вам отказал ваш слуга?
   Госпожа де Реналь, возмущенная этим словом,  попыталась  было  возра-
жать.
   - Я, сударыня, - отвечал он, - выражаюсь  так,  как  соизволил  выра-
зиться покойный принц Конде, представляя своих камергеров молодой супру-
ге. "Все эти люди, - сказал он, - наши слуги". Я вам читал это место  из
мемуаров де Безанваля, весьма  поучительное  для  поддержания  престижа.
Всякий, кто не дворянин и живет у вас на жалованье, - это слуга ваш. Я с
ним поговорю, с этим господином Жюльеном, и дам ему сто франков.
   - Ах, друг мой! - промолвила, дрожа всем телом, г-жа де Реналь. -  Ну
хоть по крайней мере так, чтобы слуги не видели.
   - Ну, еще бы! Они стали бы завидовать - и не без оснований, -  сказал
супруг, выходя из комнаты и раздумывая, не слишком ли велика сумма,  ко-
торую он назвал.
   Госпожа де Реналь до того была расстроена, что упала в  кресло  почти
без чувств. "Теперь он постарается унизить Жюльена, и это по моей вине".
Она почувствовала отвращение к мужу и закрыла лицо руками. Теперь уж она
дала себе слово: никогда не пускаться с ним в откровенности.
   Когда она увидела Жюльена, она вся задрожала, у нее  так  стеснило  в
груди, что она не могла выговорить ни слова. В замешательстве она  взяла
его за обе руки и крепко пожала их.
   - Ну как, друг мой, - вымолвила она наконец, - довольны  ли  вы  моим
мужем?
   - Как же мне не быть довольным! - отвечал Жюльен с горькой  усмешкой.
- Еще бы! Он дал мне сто франков.
   Госпожа де Реналь смотрела на него словно в нерешительности.
   - Идемте, дайте мне вашу руку, - внезапно сказала она с  такой  твер-
достью, какой до сих пор Жюльен никогда в ней не замечал.
   Она решилась пойти с  ним  в  книжную  лавку,  невзирая  на  то,  что
верьерский книготорговец слыл ужаснейшим либералом. Там она  выбрала  на
десять луидоров несколько книг в подарок детям. Но все это  были  книги,
которые, как она знала, хотелось иметь Жюльену. Она настояла, чтобы  тут
же, за прилавком, каждый из детей написал свое имя на тех книгах,  кото-
рые ему достались. А в то время как г-жа де Реналь радовалась, что нашла
способ вознаградить Жюльена, он оглядывался по сторонам, удивляясь  мно-
жеству книг, которые стояли на полках книжной лавки. Никогда еще  он  не
решался войти в такое нечестивое место;  сердце  его  трепетало.  Он  не
только не догадывался о том, что творится в душе г-жи де Реналь, но вов-
се и не думал об этом: он весь был поглощен мыслью, как бы ему придумать
какой-нибудь способ раздобыть здесь несколько книг, не замарав своей ре-
путации богослова. Наконец ему пришло в голову, что, если за это взяться
половчей, то, может быть,  удастся  внушить  г-ну  де  Реналю,  что  для
письменных упражнений его сыновей самой подходящей темой были бы жизнео-
писания знаменитых дворян здешнего края  После  целого  месяца  стараний
Жюльен, наконец, преуспел в своей затее, да так ловко, что спустя  неко-
торое время он решился сделать другую попытку и однажды  в  разговоре  с
г-ном де Реналем намекнул ему на некую возможность, которая для  высоко-
родного мэра представляла немалое затруднение, речь  шла  о  том,  чтобы
способствовать обогащению либерала - записаться абонентом в его  книжную
лавку. Г-н де Реналь вполне соглашался, что было бы весьма полезно  дать
его старшему сыну беглое представление de visu [5] о коекаких произведе-
ниях, о которых может зайти разговор, когда он будет в военной школе; но
Жюльен видел, что дальше этого г-н мэр не пойдет. Жюльен решил, что тут,
вероятно, что-то кроется, но что именно, он не мог догадаться.
   - Я полагаю, сударь, - сказал он ему как-то раз, - что это,  конечно,
было бы до крайности непристойно, если бы такое доброе  дворянское  имя,
как Реналь, оказалось в мерзких списках книготорговца.
   Чело г-на де Реналя прояснилось.
   - Да и для бедного студента-богослова, - продолжал Жюльен значительно
более угодливым тоном, - тоже было бы темным пятном, если бы  кто-нибудь
впоследствии откопал, что его имя значилось среди абонентов книгопродав-
ца, отпускающего книги на дом. Либералы смогут обвинить меня в том,  что
я брал самые что ни на есть гнусные книги, и - кто знает - они  не  пос-
тесняются приписать под моим именем названия этих поганых книг.
   Но тут Жюльен заметил, что дал маху. Он видел, как на лице мэра снова
проступает выражение замешательства и досады. Он замолчал "Ага, попался,
теперь я его вижу насквозь", - заключил он про себя.
   Прошло несколько дней, и вот как-то раз в присутствии г-на де  Реналя
старший мальчик спросил Жюльена, что это за книга, о  которой  появилось
объявление в "Котидьен".
   - Чтобы не давать этим якобинцам повода для зубоскальства, а вместе с
тем дать мне возможность ответить на вопрос господина Адольфа, можно бы-
ло бы записать абонентом в книжную лавку кого-либо из ваших  слуг,  ска-
жем, лакея.
   - Вот это недурно придумано, - подхватил, явно обрадовавшись, г-н  де
Реналь.
   - Но, во всяком случае, надо будет принять меры, - продолжал Жюльен с
серьезным, чуть ли не горестным видом, который весьма подходит некоторым
людям, когда они видят, что цель, к которой они  так  долго  стремились,
достигнута, - надо будет принять меры, чтобы слуга ваш ни в коем  случае
не брал никаких романов. Стоит только этим опасным книжкам  завестись  в
доме, и они совратят горничных да и того же слугу.
   - А политические памфлеты? Вы о них забыли? - с важностью добавил г-н
де Реналь.
   Ему не хотелось обнаруживать своего восхищения этим  искусным  манев-
ром, который придумал гувернер его детей.
   Так жизнь Жюльена заполнялась этими маленькими уловками, и  их  успех
интересовал его много больше, чем та несомненная склонность, которую  он
без труда мог бы прочитать в сердце г-жи де Реналь.
   Душевное состояние, в котором он пребывал до сих  пор,  теперь  снова
овладело им в доме г-на мэра И тут, как на  лесопилке  своего  отца,  он
глубоко презирал людей, среди которых жил, и чувствовал, что и они нена-
видят его. Слушая изо дня в  день  разговоры  помощника  префекта,  г-на
Вально и прочих друзей дома о тех или иных событиях, случившихся  у  них
на глазах, он видел, до какой степени  их  представления  не  похожи  на
действительность. Какой-нибудь поступок, которым он мысленно восхищался,
неизменно вызывал яростное негодование у всех окружающих Он беспрестанно
восклицал про себя: "Какие чудовища! Ну и  болваны!"  Забавно  было  то,
что, проявляя такое высокомерие, он частенько ровно ничего не понимал из
того, о чем они говорили.
   За всю свою жизнь он ни с кем не  разговаривал  откровенно,  если  не
считать старика-лекаря, а весь небольшой запас знаний, которыми тот рас-
полагал, ограничивался итальянскими кампаниями  Бонапарта  и  хирургией.
Подробные описания самых мучительных операций пленяли  юношескую  отвагу
Жюльена; он говорил себе:
   - Я бы стерпел, не поморщившись.
   В первый раз, когда г-жа де Реналь попробовала завязать с ним  разго-
вор, не имеющий отношения к воспитанию детей, он стал рассказывать ей  о
хирургических операциях; она побледнела и попросила его перестать.
   А кроме этого, Жюльен ничего не знал. И хотя жизнь  его  протекала  в
постоянном общении с г-жой де Реналь, - стоило им только остаться  вдво-
ем, между ними воцарялось глубокое молчание На людях, в гостиной, как бы
смиренно он ни держал себя, она угадывала мелькавшее в его глазах  выра-
жение умственного превосходства над всеми, кто у них бывал  в  доме.  Но
как только она оставалась с ним наедине, он  приходил  в  явное  замеша-
тельство. Ее тяготило это, ибо она своим женским чутьем  угадывала,  что
замешательство это проистекает отнюдь не от каких-либо нежных чувств.
   Руководствуясь невесть какими представлениями о высшем обществе,  по-
черпнутыми из рассказов старикалекаря, Жюльен  испытывал  крайне  унизи-
тельное чувство, если в присутствии  женщины  посреди  общего  разговора
вдруг наступала пауза, - точно он-то и был виноват в этом неловком  мол-
чании. Но чувство это было во сто крат мучительнее, если молчание насту-
пало, когда он бывал наедине с женщиной.  Его  воображение,  напичканное
самыми непостижимыми, поистине испанскими  представлениями  о  том,  что
надлежит говорить мужчине, когда он остается вдвоем с женщиной,  подска-
зывало ему в эти минуты замешательства совершенно  немыслимые  вещи.  На
что он только не отваживался про себя! А вместе с тем он  никак  не  мог
прервать это унизительное молчание. И в силу этого его  суровый  вид  во
время долгих прогулок с г-жой де Реналь и детьми становился еще  суровее
от переживаемых им жестоких мучений. Он страшно презирал  себя.  А  если
ему на свою беду удавалось заставить себя заговорить, он изрекал что-ни-
будь совершенно нелепое. И ужаснее всего было то, что он не  только  сам
видел нелепость своего поведения, но и преувеличивал  ее.  Но  было  при
этом еще нечто, чего он не мог видеть, - его собственные  глаза;  а  они
были так прекрасны, и в них отражалась такая пламенная  душа,  что  они,
подобно хорошим актерам, придавали иной раз чудесный смысл тому,  в  чем
его и в помине не было. Г-жа де Реналь заметила, что наедине  с  нею  он
способен был разговориться только в тех случаях, когда под  впечатлением
какого-нибудь неожиданного происшествия забывал о необходимости придумы-
вать комплименты. Так как друзья дома отнюдь  не  баловали  ее  никакими
блестящими, интересными своей новизной мыслями, она наслаждалась и  вос-
хищалась этими редкими вспышками, в которых обнаруживался ум Жюльена.
   После падения Наполеона в провинциальных нравах не допускается больше
никакой галантности. Всякий дрожит, как бы его  не  сместили.  Мошенники
ищут опоры в конгрегации, и лицемерие процветает вовсю даже в кругах ли-
бералов. Скука возрастает. Не остается никаких развлечений, кроме чтения
да сельского хозяйства.
   Госпожа де Реналь, богатая наследница богобоязненной тетки,  выданная
замуж в шестнадцать лет за немолодого дворянина, за всю свою  жизнь  ни-
когда не испытывала и не видела ничего хоть сколько-нибудь  похожего  на
любовь. Только ее духовник, добрый кюре Шелан, говорил с ней о любви  по
случаю ухаживаний г-на Вально и нарисовал ей такую отвратительную карти-
ну, что это слово в ее представлении было  равнозначно  самому  гнусному
разврату. А то немногое, что она узнала из нескольких романов,  случайно
попавших ей в руки, казалось ей чем-то совершенно исключительным и  даже
небывалым. Благодаря этому неведению г-жа де Реналь, всецело поглощенная
Жюльеном, пребывала в полном блаженстве, и ей даже в голову не приходило
в чем-либо себя упрекать.
 
 
   VIII
   МАЛЕНЬКИЕ ПРОИСШЕСТВИЯ
 
   Then there were sighs, the deeper for suppression,
   And stolen glances, sweeter for the theft,
   And burning blushes, though for no transgression...
   Don Juan, c. I, st. LXXIV [6].
 
   Ангельская кротость г-жи де Реналь, которая проистекала из ее  харак-
тера, а также из того блаженного состояния, в котором она сейчас находи-
лась, немного изменяла ей, едва она вспоминала о своей горничной  Элизе.
Девушка эта получила наследство, после чего, придя на  исповедь  к  кюре
Шелану, призналась ему в своем желании выйти замуж за Жюльена.  Кюре  от
всего сердца порадовался счастью своего любимца, но каково же  было  его
удивление, когда Жюльен самым решительным образом заявил ему, что  пред-
ложение мадемуазель Элизы для него никак не подходит.
   - Берегитесь, дитя мое, - сказал кюре, нахмурив брови,  -  остерегай-
тесь того, что происходит в сердце вашем; я готов порадоваться  за  вас,
если вы повинуетесь своему призванию и только во имя его готовы презреть
такое изрядное состояние. Вот уж ровно пятьдесят шесть лет стукнуло, как
я служу священником в Верьере и тем не менее меня,  по  всей  видимости,
сместят. Я сокрушаюсь об этом, но как-никак у меня есть восемьсот ливров
ренты. Я вас посвящаю в такие подробности, чтобы вы  не  обольщали  себя
надеждами на то, что может вам принести сан священника. Если вы  станете
заискивать перед людьми власть имущими, вы неминуемо  обречете  себя  на
вечную гибель. Возможно, вы достигнете благоденствия, но для  этого  вам
придется обижать бедных, льстить помощнику префекта, мэру, каждому влия-
тельному лицу и подчиняться их прихотям; такое поведение,  то  есть  то,
что в миру называется "умением жить", не всегда бывает для мирянина сов-
сем уж несовместимо со спасением души, но в нашем звании надо  выбирать:
либо благоденствовать в этом мире, либо в жизни будущей;  середины  нет.
Ступайте, мой друг, поразмыслите над этим, а через три дня  приходите  и
дайте мне окончательный ответ. Я иногда с сокрушением замечаю некий сум-
рачный пыл, сокрытый в природе вашей, который, на мой взгляд, не говорит
ни о воздержании, ни о безропотном отречении от благ земных, а ведь  эти
качества необходимы служителю церкви. Я знаю, что с вашим умом вы далеко
пойдете, но позвольте мне сказать вам откровенно, - добавил добрый  кюре
со слезами на глазах, - если вы примете сан священника, я со страхом ду-
маю, убережете ли вы свою душу.
   Жюльен со стыдом признался себе, что он глубоко растроган: первый раз
в жизни он почувствовал, что кто-то его любит; он расплакался от  умиле-
ния и, чтобы никто не видел его,  убежал  в  лесную  чащу,  в  горы  над
Верьером.
   "Что со мной делается? - спрашивал он себя. - Я чувствую, что мог  бы
сто раз жизнь свою отдать за этого добрейшего старика, а  ведь  как  раз
он-то мне и доказал, что я дурак. Именно его-то мне важнее всего обойти,
а он меня видит насквозь. Этот тайный пыл, о котором  он  говорит,  ведь
это моя жажда выйти в люди. Он считает, что я недостоин стать  священни-
ком, а я-то воображал, что этот мой добровольный отказ от пятисот луидо-
ров ренты внушит ему самое высокое представление о моей святости и о мо-
ем призвании".
   "Отныне, - внушал самому себе Жюльен, - я буду полагаться  только  на
те черты моего характера, которые я уж испытал на деле. Кто бы мог  ска-
зать, что я с таким наслаждением буду обливаться слезами? Что я способен
любить человека, который доказал мне, что я дурак?"
   Через три дня Жюльен, наконец, нашел предлог, которым  ему  следовало
бы вооружиться с самого первого дня; этот предлог, в сущности, был  кле-
ветой, но не все ли равно? Он неуверенным голосом  признался  кюре,  что
есть одна причина - какая, он не может сказать, потому что это повредило
бы третьему лицу, - но она-то с самого начала и отвратила его  от  этого
брака. Разумеется, это бросало тень на Элизу.  Отцу  Шелану  показалось,
что все это свидетельствует только о суетной горячности, отнюдь не похо-
жей на тот священный огонь, которому надлежит пылать в душе юного служи-
теля церкви.
   - Друг мой, - сказал он ему, - для вас было бы много лучше стать доб-
рым, зажиточным деревенским жителем, семьянином, почтенным и  образован-
ным, чем идти без призвания в священники.
   Жюльен сумел очень хорошо ответить на эти увещевания: он говорил  как
раз то, что нужно, то есть выбирал именно  те  выражения,  какие  больше
всего подходят ревностному семинаристу; но тон, каким все это произноси-
лось, и сверкавший в его очах огонь, который он не умел  скрыть,  пугали
отца Шелана.
   Однако не следует делать  из  этого  какие-либо  нелестные  выводы  о
Жюльене: он тщательно продумывал свои фразы, исполненные весьма  тонкого
и осторожного лицемерия, и для своего возраста справился с этим  не  так
уж плохо. Что же касается тона и жестов, то ведь он  жил  среди  простых
крестьян и не имел перед глазами никаких достойных примеров. В  дальней-
шем, едва только он обрел возможность приблизиться к подобного рода мас-
терам, его жестикуляция сделалась столь  же  совершенной,  сколь  и  его
красноречие.
   Госпожа де Реналь удивлялась, отчего это ее горничная, с тех пор  как
получила наследство, ходит такая  невеселая:  она  видела,  что  девушка
беспрестанно бегает к кюре и возвращается от него заплаканная;  в  конце
концов Элиза сама заговорила с ней о своем замужестве.
   Госпожа де Реналь занемогла; ее кидало то в жар, то в  озноб,  и  она
совсем лишилась сна; она только тогда и была спокойна, когда видела воз-
ле себя свою горничную или Жюльена. Ни о чем другом она думать не могла,
как только о них, о том, как они будут счастливы, когда поженятся.  Этот
бедный маленький домик, где они будут жить на свою ренту в пятьсот  луи-
доров, рисовался ей в совершенно восхитительных красках. Жюльен,  конеч-
но, сможет поступить в магистратуру в Брэ, в двух лье от  Верьера,  и  в
таком случае у нее будет возможность видеть его время от времени.
   Госпоже де Реналь стало всерьез казаться, что она сходит с  ума;  она
сказала об этом мужу и в конце концов действительно заболела  и  слегла.
Вечером, ког