Безансоне,  продается
по тридцать су за выпуск.
   - Подумать! Даже в семинарии водятся либералы! - воскликнул Фуке  ли-
цемерным тоном, подражая приторному голосу аббата Малона.
   Это свидание с другом произвело бы очень сильное впечатление на наше-
го героя, если бы на другой день одно словечко, сказанное ему  мимоходом
семинаристиком из Верьера, которого он считал глупым мальчишкой, не  на-
вело его на весьма важное открытие: с того самого дня, как Жюльен посту-
пил в семинарию, все поведение его представляло  собой  непрерывный  ряд
ошибок. Он горько посмеялся над собой.
   В самом деле, каждый важный шаг его был тщательно обдуман, но он мало
заботился о мелочах, а семинарские умники только на подробности и  обра-
щали внимание. Таким образом, он уже успел  прослыть  вольнодумцем  Мно-
жество всяких мелких промахов изобличало его.
   Так, в их глазах, он был безусловно повинен в страшном грехе: он  ду-
мал, он судил сам, вместо того чтобы слепо подчиняться авторитету и сле-
довать примеру Аббат Пирар не помог ему решительно ни в чем: он ни  разу
даже не поговорил с ним, кроме как в исповедальне, да и  там  он  больше
слушал, чем говорил. Все было бы совершенно иначе, если бы он выбрал се-
бе в духовники аббата Кастанеда.
   Но с той самой минуты, как Жюльен обнаружил  свое  безрассудство,  он
перестал скучать. Ему нужно было узнать, как далеко он дал зайти злу,  и
с этой целью он разрешил себе несколько нарушить высокомерное и  упорное
молчание, которым он отпугивал от себя своих товарищей. Вот тут-то они и
начали мстить ему. Его попытки заговорить были встречены таким презрени-
ем, что это граничило с издевательством. Он узнал теперь, что с того мо-
мента, как он поступил в семинарию, не было ни одного часа - особенно во
время перерывов между занятиями, - который не принес бы для него  дурных
или благоприятных последствий, не увеличил бы число его врагов  или,  не
расположил бы в его пользу какого-нибудь поистине достойного семинариста
или хотя бы просто не такого невежду, как все прочие. Зло,  которое  ему
предстояло исправить, было огромно, и задача эта была чрезвычайно нелег-
кая. С этих пор внимание Жюльена было постоянно настороже: ему надлежало
изобразить себя совсем другим человеком.
   Выражение его глаз, например, причиняло ему немало забот Ведь не  без
основания в такого рода местах их  держат  постоянно  опущенными.  "Чего
только я не мнил о себе в Верьере, - рассуждал про себя Жюльен. - Я  во-
ображал, что я живу, а оказывается, я только еще приготавливался жить; а
вот теперь я попал в жизнь, и такой она будет для меня  до  конца,  пока
роль моя не будет сыграна. Кругом - одни лютые враги. И какой же  адский
труд, - говорил он себе, - это ежеминутное лицемерие! Да оно затмит  все
подвиги Геркулеса! Геркулес нашего времени - это  Сикст  Пятый,  который
пятнадцать лет подряд обманывал своей кротостью сорок кардиналов,  знав-
ших его в юности надменным и запальчивым".
   "Значит, знания здесь и в грош не ставятся? - говорил он себе с доса-
дой. - Успехи в догматике,  в  священной  истории  и  прочее  поощряются
только для виду? Все, что здесь говорится по этому поводу, просто ловуш-
ка, куда попадаются болваны вроде меня? Увы! Единственной моей  заслугой
были мои быстрые успехи, моя  способность  легко  схватывать  весь  этот
вздор. Выходит, они сами знают ему цену и относятся ко всему так же, как
и я! А я-то, дурак, гордился! Ведь как раз тем, что я всегда  выхожу  на
первое место, я и нажил себе лютых врагов. Шазель, который  знает  много
больше меня, постоянно допускает в своих сочинениях то ту, то другую не-
лепицу и благодаря этому плетется пятидесятым, а если когда и выходит на
первое место, так только по недосмотру. Ах, одно-единственное слово, од-
но слово аббата Пирара могло бы меня спасти!"
   С тех пор как Жюльен убедился в своих ошибках,  долгие  упражнения  в
аскетическом благочестии, как, например, чтение молитв  по  четкам  пять
раз в неделю, пение псалмов в часовне Сердца Иисусова и прочее и прочее,
- все то, что раньше казалось ему смертной скукой, стало для него  самым
интересным занятием. Тщательно следя за собой, стараясь главным  образом
не обольщаться своими способностями,  Жюльен  не  стремился  уподобиться
сразу примерным семинаристам и совершать ежеминутно значительные деяния,
свидетельствующие о его восхождении на новую ступень  христианского  со-
вершенства. Ведь в семинарии даже яйцо всмятку можно съесть так, что это
будет свидетельствовать об успехах на пути к благочестию.
   Пусть читатель, у которого, это, может быть, вызовет улыбку,  припом-
нит, сколько оплошностей допустил аббат Делиль, кушая яичко за завтраком
у одной знатной дамы при дворе Людовика XVI. Жюльен прежде  всего  стре-
мился достигнуть поп culpa [19] то есть такого  состояния,  при  котором
вся внешность семинариста, его походка, манера двигать руками, поднимать
глаза и так далее свидетельствуют о полном отрешении от всего  мирского,
но вместе с тем еще не обнаруживают в нем человека, поглощенного видени-
ем вечной жизни и познавшего бренность жизни земной.
   Повсюду на стенах коридора Жюльен постоянно  видел  написанные  углем
фразы: "Что значит шестьдесят лет испытаний по сравнению с  вечным  бла-
женством или с вечными муками в кипящем масле преисподней?"  Теперь  эти
фразы уже не внушали ему презрения Он понял, что их надо постоянно иметь
перед глазами. "Чем я буду заниматься всю жизнь? - спрашивал он себя.  -
Продавать верующим места в раю. Как же наглядно показать им, что это та-
кое? Только различием во внешности между мной и мирянином".
   После многих месяцев неустанного усердия Жюльен все еще сохранил  вид
человека мыслящего. Его манера поднимать глаза, двигать губами отнюдь не
свидетельствовала о слепой вере, которая приемлет вес и  готова  претер-
петь все вплоть до мученичества. Жюльен с досадой видел, что даже  самые
неотесанные деревенские парни превосходят его в этом.  Чего  проще  было
для них не обнаруживать своим видом, будто они что-то думают?
   Сколько стараний положил он, чтобы приобрести этот  лик,  исполненный
восторженной слепой веры, готовой все принять, все претерпеть, этот лик,
который так часто можно встретить в итальянских монастырях и  превосход-
ные образцы которого оставил нам, мирянам, Гверчино в своих  религиозных
картинах [20].
   В дни больших праздников семинаристам давали на обед сосиски с кислой
капустой. Соседи Жюльена по столу обнаружили, что он был совершенно  не-
чувствителен к такого рода блаженству, - это было одним  из  первых  его
преступлений. Товарищи его усмотрели в этом лишь гнусное проявление глу-
пейшего лицемерия; этим ни нажил себе больше всего врагов. "Поглядите-ка
на этого богатея, полюбуйтесь-ка на этого спесивца, - толковали  они.  -
Ишь, притворяется, будто ему на самую лучшую еду наплевать, на сосиски с
кислой капустой! У-у! Гадина! Гордец окаянный!"
   Ему следовало бы сделать вид, что он наказывает себя,  оставляя  свою
порцию недоеденной на тарелке, и, обрекая себя на такое  самопожертвова-
ние, сказать комунибудь из товарищей, показав на капусту: "На какую  еще
жертву может обречь себя человек из любви к богу, как не на добровольное
мучение?"
   Но у Жюльена не было опыта, который позволяет без труда разбираться в
такого рода вещах.
   "Увы мне! Невежество этих деревенских парней, моих сотоварищей, вели-
кое их преимущество! - восклицал Жюльен в минуты отчаяния. -  Когда  они
являются в семинарию, их наставнику не приходится  выколачивать  из  них
бесконечное множество всяких светских мыслей, то, что принес с собой  я,
и то, что они читают на моем лице, как бы я ни старался скрыть это".
   Жюльен с интересом, почти граничащим с завистью, изучал самых  неоте-
санных из этих деревенских юнцов, поступавших в семинарию. В ту  минуту,
когда с них стаскивали их суконную куртку и  напяливали  на  них  черную
одежду, все их образование заключалось  в  безграничном,  безоговорочном
уважении к звонкой монете, монетине чистоганом, как говорят во ФраншКон-
те.
   Этим загадочным высокопарным словом выражается благоговейно-возвышен-
ное представление о наличных деньгах.
   Все счастье для этих семинаристов, как для героев вольтеровских рома-
нов, заключается главным образом в сытном обеде. Почти у всех Жюльен за-
мечал также врожденное благоговение перед любым  человеком,  на  котором
было платье из гонкою сукна. Это чувство показывает, во что ценится или,
пожалуй, даже как недооценивается та справедливость по части распределе-
ния благ земных, которая установлена нашими законами. "А чего добьешься,
- часто поговаривали они между собой, - коли с толстосумом  ссору  заве-
дешь?"
   Этим словечком в долинах Юры именуют богача. Можно представить  себе,
каково же должно быть их уважение к тому,  кто  богаче  всех,  к  прави-
тельству!
   Не расплыться в почтительной улыбке при одном только упоминании имени
господина префекта - это, с точки зрения франшконтейских крестьян, явная
неосмотрительность. А бедняк за неосмотрительность  живо  расплачивается
бескормицей.
   Первое время Жюльен чуть не задыхался от  охватывавшего  его  чувства
презрения. Но в конце концов  в  нем  шевельнулась  жалость:  ведь  отцы
большинства его товарищей, должно быть, не раз в зимние вечера возвраща-
ются домой в свою лачугу и обнаруживают, что в доме нет ни куска  хлеба,
ни одного каштана, ни единой картофелины. "Что ж  тут  удивительного,  -
говорил себе Жюльен, - если в их представлении счастливый человек -  это
тот, кто, во-первых, хорошо пообедал, а затем тот, кто  одет  в  хорошее
платье? У всех моих товарищей очень твердое призвание: иначе говоря, они
убеждены, что духовное звание даст им возможность длительно и  постоянно
наслаждаться этим великим счастьем - сытно обедать и тепло одеваться зи-
мой".
   Как-то Жюльен услыхал, как один юный  семинарист,  наделенный  пылким
воображением, говорил соседу:
   - А почему бы мне не стать папой, подобно Сиксту Пятому, который сви-
ней пас?
   - Папами бывают только итальянцы, - отвечал ему его  друг.  -  Ну,  а
среди нас-то уж, наверно, кому-нибудь выпадет жребий  получить  местечко
старшего викария, настоятеля, а там, глядишь, и епископа.  Вот  господин
П., который епископствует в Шалоне, - так ведь он сын бочара. А мой отец
тоже бочар.
   Однажды во время урока догматики аббат  Пирар  прислал  за  Жюльеном.
Бедный юноша обрадовался случаю хоть ненадолго вырваться из той физичес-
кой и нравственной атмосферы, в которой он совершенно задыхался.
   У г-на ректора Жюльена встретил в точности такой же прием, какой  так
напугал его в день поступления в семинарию.
   - Объясните, что здесь написано, вот на этой игральной карте? -  ска-
зал он, глядя на Жюльена так, что тот рад был бы провалиться сквозь зем-
лю.
   Жюльен прочел:
   "Аманда Бине, кофейня "Жираф", до восьми. Скажите, что  вы  родом  из
Жанлиса, родня моей матери".
   Жюльен сразу понял, какая страшная опасность угрожает ему фискалы аб-
бата Кастанеда выкрали у него этот адрес.
   - В тот день, когда я переступил порог этот, - отвечал он,  глядя  на
лоб аббата Пирара, ибо он был не в силах выдержать его грозный взгляд, -
я содрогался: господин Шелан предупреждал меня, что здесь будут и доносы
и всякие злобные преследования и что клевета и  ябедничество  поощряются
среди учеников Такова воля господа бога: чтобы  юные  священники  видели
жизнь такой, какая она есть, и проникались  отвращением  к  мирскому  со
всей его суетой сует.
   - И это вы меня осмеливаетесь угощать таким пустословием! -  восклик-
нул в негодовании аббат Пирар. - Ах, негодник!
   - В Верьере - спокойно продолжал Жюльен, - мои братья колотили  меня,
если им случалось позавидовать мне в чем-нибудь.
   - К делу! К делу! - закричал г-н Пирар, теряя самообладание.
   Нимало не испугавшись, Жюльен невозмутимо продолжал говорить:
   - В тот день, когда я прибыл в Безансон, часов около  двенадцати,  я,
проголодавшись, зашел в кофейню Сердце мое было полно отвращения к этому
нечестивому месту, но я подумал, что здесь, должно быть, дешевле позавт-
ракать, чем в гостинице Какая-то женщина, кажется, хозяйка этого заведе-
ния, видя, что я новичок, пожалела меня "В  Безансоне  множество  всяких
проходимцев, - сказала она мне, - я за вас боюсь. Если с  вами  случится
какая-нибудь неприятность, обратитесь ко мне, пошлите сюда  кого-нибудь,
только до восьми. А если в семинарии привратник откажется  ко  мне  схо-
дить, так вы ему скажите, что вы мой двоюродный брат и родом вы из  Жан-
лиса...?"
   - Всю эту болтовню мы проверим! - воскликнул аббат Пирар  Он  не  мог
усидеть на месте и расхаживал по комнате - Марш сейчас же в келью!
   Аббат пошел за ним по пятам и запер его на ключ. Жюльен тут  же  бро-
сился к своему баулу, на дне которого была старательно припрятана  роко-
вая карта. Все там было цело, но много лежало не так, как он уложил, хо-
тя он никогда не расставался с ключом. "Какое все-таки счастье, - сказал
себе Жюльен, - что в то время, когда я еще ровно ничего здесь  не  пони-
мал, я ни разу не воспользовался разрешением уйти из семинарии в  город,
а ведь мне так часто предлагал это аббат Кастанед, да еще с такой добро-
той! Теперь-то я понимаю, что это значит. Могло случиться, что я бы сду-
ру переоделся и пошел повидаться с прелестной Амандой, - и  был  бы  мне
конец. Когда они уже потеряли надежду погубить меня таким способом, они,
не желая терять даром такой козырь, пошли и донесли".
   Через два часа его снова позвали к ректору.
   - Вы не солгали мне, - сказал он, глядя на него теперь уже не так су-
рово, - но хранить подобный адрес - это такая неосторожность, что вы да-
же и вообразить себе не можете, как это могло для вас  обернуться.  Нес-
частный юноша, даже и через десять лет это все еще может иметь  для  вас
печальные последствия.
 
 
   XXVII
   НАЧИНАЕТСЯ ЖИЗНЕННЫЙ ОПЫТ
 
   Наше время, боже праведный! Да, это сущий Ковчег Завета:  горе  тому,
кто к нему прикоснется!
   Дидро.
 
   Читатель не осудит нас за то, что мы приводим так мало точных и  убе-
дительных фактов из жизни Жюльена за этот период. Это не потому, что  их
у нас слишком мало, совсем напротив, но то, что ему  пришлось  видеть  в
семинарии, быть может, слишком уж мрачно для того  умеренного  колорита,
который нам хотелось бы сохранить на этих страницах.  Современники  мои,
которым кой от чего приходится страдать, не могут вспомнить о  некоторых
вещах без ужаса, и это отравляет для них всякое удовольствие, даже  удо-
вольствие читать сказку.
   Жюльен слабо преуспевал в своих попытках лицемерить мимикой и  жеста-
ми; бывали минуты, когда его охватывало чувство глубочайшего отвращения,
даже подлинного отчаяния. Он ничего не мог добиться, да еще  вдобавок  в
таком гнусном ремесле. Самая маленькая поддержка извне могла бы  подкре-
пить его стойкость: не так уж велики были затруднения, которые  требова-
лось преодолеть; но он был один-одинешенек, словно челн, брошенный  пос-
реди океана "А если я и добьюсь, - говорил он себе, - так,  значит,  мне
всю жизнь и жить в этой грязной компании, среди обжор, мечтающих  только
об яичнице с салом, которую они сожрут за обедом, или вот таких  аббатов
Кастанедов, которые не остановятся ни перед каким, самым  грязным  прес-
туплением. Конечно, они добьются власти, но какой ценой, боже великий!
   Человеческая воля все может преодолеть. Сколько раз  мне  приходилось
читать об этом! Но хватит ли ее на то, чтобы преодолеть  такое  отвраще-
ние? Великим людям легко было совершать подвиги, какай бы страшная опас-
ность ни грозила им, она им казалась прекрасной; а кто, кроме меня,  мо-
жет понять, до чего омерзительно то, что меня окружает?"
   Это была самая трудная пора его жизни. Ведь ему  так  легко  было  бы
поступить в один из великолепных полков, стоявших гарнизоном в  Безансо-
не! Или сделаться учителем латыни: много ли ему нужно, чтобы прожить? Но
тогда прощай карьера, прощай будущность, которою только и живет его  во-
ображение: это все равно что умереть. Вот вам подробности одного из  его
невеселых дней.
   "Как часто я в своей самонадеянности радовался тому, что я не  такой,
как все эти деревенские юнцы! Так вот, я теперь достаточно пожил на све-
те, чтобы понять, что различие родит ненависть", - так говорил  он  себе
однажды утром. Эта великая истина открылась ему при помощи одной чуть ли
не самой обидной из всех его неудач. Он  целую  неделю  старался  понра-
виться одному из учеников, которого окружал ореол святости Они  прогули-
вались по дворику, и Жюльен покорно выслушивал всякую невыносимо скучную
чепуху, которую тот ему плел. Вдруг  небо  разом  потемнело,  загрохотал
гром, и святой семинарист, изо  всех  сил  оттолкнув  от  себя  Жюльена,
вскричал:
   - Слушайте-ка, всяк за себя на белом свете! Я  не  хочу,  чтобы  меня
громом разразило, а господь может испепелить вас, потому что вы нечести-
вец, как Вольтер!
   Стиснув зубы от ярости и подняв глаза к небесам, изборожденным молни-
ей, Жюльен воскликнул "Так мне и надо, пусть меня поразит молния за  то,
что я заснул во время бури! Попробуем-ка завоевать какого-нибудь другого
святошу!"
   Раздался звонок, и начался урок священной истории, которую преподавал
аббат Кастанед.
   Аббат объяснял сегодня этим деревенским парням,  насмерть  напуганным
тяжкой работой и бедностью своих отцов, что правительство, которое в  их
представлении было чем-то необыкновенно грозным, обладает действительной
и законной властью только в силу того, что она препоручена ему наместни-
ком божьим на земле.
   - Станьте достойными папской милости святостью жизни вашей,  послуша-
нием вашим, будьте жезлом меж дланей его, - добавил он, - и вы  получите
превосходное место, где будете сами себе голова, никто вам указывать  не
будет, бессменное место, на котором жалованье, выплачиваемое вам  прави-
тельством, будет составлять одну треть, а две трети будет приносить  вам
ваша паства, послушная вашим наставлениям.
   После урока аббат Кастанед, выйдя из класса,  остановился  во  дворе,
окруженный учениками, которые в этот день слушали его с особенным внима-
нием.
   - Вот уж поистине верно сказано про священников, - говорил он  обсту-
пившим его семинаристам, - каков поп, таков и приход. Я ведь сам  своими
глазами видел некоторые приходы в горах, где причту  перепадало  больше,
чем иной священник в городе получает. И деньжонки им за то да за  другое
несут, не говоря уж о жирных каплунах, яичках да маслице и всяком прочем
добре. И священник уж там, безусловно, первое лицо: никакой пир без него
не обходится, и почет ему ото всех, ну и все такое.
   Едва г-н Кастанед ушел к себе, толпа разошлась  и  разбилась  на  ма-
ленькие кучки. Жюльен не пристал ни к одной  из  них;  его  сторонились,
словно шелудивой овцы. Он видел, как в каждой из этих кучек ученики один
за другим подбрасывали вверх монетки, загадывая: орел или решка, - и ес-
ли бросающий угадывал верно, товарищи говорили, что, значит, ему  навер-
няка достанется приход с обильными приношениями.
   Затем пошли всякие рассказы. Вот такой-то  молодой  священник  меньше
чем через год после рукоположения  поднес  упитанного  кролика  служанке
старого кюре, после чего тот попросил его себе в викарии, а  через  нес-
колько месяцев старый кюре помер, и молодой священник получил прекрасный
приход. А другой добился, что его назначили в преемники  к  престарелому
кюре в очень богатый приход потому, что он, как только старый кюре-пара-
литик садился за стол, являлся к нему и замечательно ловко разрезал ста-
рику цыпленка.
   Как все молодые люди на всех поприщах, семинаристы весьма преувеличи-
вали успешное действие подобного рода уловок, ибо в этом есть нечто нео-
бычайное, что привлекает юношеское воображение.
   "Надо мне приучить себя к этим разговорам", - думал Жюльен. Если  они
не говорили о сосисках да о богатых