ом он уже не пытался приблизиться
к голубому дивану, который Матильда не покидала и на этот раз. Он подме-
тил, что граф Норбер, встречаясь с ним в доме, даже  не  удостаивал  его
взглядом. "Должно быть, ему стоит это немалых усилий, -  подумал  он,  -
ведь обычно это такой вежливый человек".
   Для Жюльена сон был бы теперь истинным счастьем. Но, несмотря на  фи-
зическую усталость, воображением  его  всецело  владели  прельстительные
воспоминания. Ему не приходило в голову, что  его  бесконечные  прогулки
верхом по лесам в окрестностях Парижа действуют только на него самого  и
нимало не задевают ни сердца, ни рассудка Матильды и что, таким образом,
он предоставляет случаю распоряжаться своей судьбой.
   Ему казалось, что только одно могло бы принести ему  несомненное  об-
легчение - это поговорить с Матильдой. Но что же мог он решиться сказать
ей?
   Об этом-то он и раздумывал, сидя однажды в семь часов утра у  себя  в
библиотеке, как вдруг увидал входящую Матильду.
   - Я знаю, сударь, вы хотите поговорить со мной.
   - Боже мой! Да кто вам сказал?
   - Я знаю. Не все ли равно, откуда? Если вы человек бесчестный, вы мо-
жете погубить меня или, во всяком случае, можете попытаться сделать это.
Однако эта опасность, в которую я, признаться, не верю, не помешает  мне
быть с вами вполне откровенной. Я вас больше не люблю, сударь,  мое  су-
масшедшее воображение обмануло меня...
   Не ожидавший такого ужасного удара Жюльен, обезумев от горя и  любви,
начал было в чем-то оправдываться. Что может быть нелепее? Да  можно  ли
оправдаться в том, что ты перестал нравиться? Но поступки его уже не уп-
равлялись разумом. Слепой инстинкт  побуждал  его  задержать  как-нибудь
этот страшный для него приговор. Ему казалось, что, пока он говорит, еще
не все кончено. Матильда не слушала его, его голос раздражал ее, она по-
нять не могла, как это он осмелился перебить ее.
   Нравственные угрызения и уязвленная гордость совсем  замучили  ее,  и
она сейчас чувствовала себя не менее несчастной, чем  он.  Ее  подавляло
невыносимое сознание, что она дала какие-то права над собой этому  попи-
ку, сыну деревенского мужика. "Это вроде того, как если бы мне  пришлось
сознаться самой себе, что я влюбилась в лакея", - говорила  она  себе  в
отчаянии, раздувая свое несчастье.
   Такие дерзкие и гордые натуры отличаются способностью мгновенно пере-
ходить от раздражения против самих себя к неистовой злобе на окружающих,
и сорвать свою злобу в таком случае доставляет им живейшее наслаждение.
   Не прошло и минуты, как м-ль де Ла-Моль уже дошла до того, что  обру-
шилась на Жюльена со всей силой своего уничтожающего презрения. Она была
очень умна и в совершенстве владела искусством уязвлять чужое самолюбие,
нанося ему жесточайшие раны.
   Первый раз в жизни Жюльен оказался мишенью для этого блестящего  ума,
подстегиваемого самой неудержимой ненавистью. Ему не только не пришло  в
голову попробовать как-нибудь защититься, его неистовое воображение тот-
час же обратилось против него и заставило  его  презирать  самого  себя.
Выслушивая все эти жестокие, презрительные нападки, так тонко, так безо-
шибочно рассчитанные на то, чтобы разрушить до основания все его  доброе
мнение о самом себе, он думал, что Матильда не только совершенно  права,
но что она еще даже щадит его.
   А ей доставляло неизъяснимое наслаждение тешить свою гордость,  бичуя
таким образом и его и себя за то обожание, которое она  испытывала  нес-
колько дней тому назад.
   Ей не приходилось ни обдумывать, ни изобретать заново все эти колкос-
ти, которые она теперь преподносила ему  с  таким  удовлетворением.  Она
просто повторяла все то, что уже в течение целой недели твердил в ее ду-
ше некий голос, выступавший в защиту всего того, что  восставало  в  ней
против любви.
   Каждое ее слово стократно увеличивало чудовищные муки Жюльена. Он хо-
тел бежать, но м-ль де Ла-Моль схватила его за руку и властно удержала.
   - Соблаговолите заметить, что вы говорите очень громко, -  сказал  он
ей. - Вас могут услышать в соседних комнатах.
   - Ну и что ж! - гордо возразила м-ль де ЛаМоль. - Кто  осмелится  мне
сказать, что меня слышали? Я хочу излечить раз навсегда ваше мелкое  са-
молюбие от тех представлений, которые оно могло составить на мой счет.
   Когда, наконец, Жюльен вышел из библиотеки, он был до  такой  степени
изумлен, что даже не так уж сильно ощущал  свое  горе  "Итак,  она  меня
больше не любит, - повторял он себе вслух, словно для того, чтобы  хоро-
шенько уяснить свое положение. - Выходит, что она любила меня всего  во-
семь или десять дней, а я буду любить ее всю жизнь!
   Да может ли это быть? Ведь еще несколько дней тому назад она не зани-
мала в моем сердце никакого места! Никакого!"
   Сердце Матильды ликовало, упиваясь гордостью: вот она и порвала  все,
раз навсегда! Она была необыкновенно счастлива, что ей удалось  одержать
столь блестящую победу над этой, так сильно одолевшей ее слабостью. "Те-
перь этот мальчишка поймет, наконец, что он не имеет и никогда не  будет
иметь надо мной никакой власти". Она была до того счастлива, что  в  эту
минуту действительно не испытывала никакой любви.
   После такой чудовищно жестокой и унизительной сцены для  всякого  су-
щества, не столь пылкого, как Жюльен, любовь была бы  немыслима.  Ни  на
минуту не теряя самообладания и не роняя  своего  достоинства,  м-ль  де
Ла-Моль ухитрилась наговорить ему таких беспощадных и бьющих  по  самому
сердцу вещей, что они вполне могли показаться справедливыми даже  и  по-
том, когда он вспоминал о них более или менее хладнокровно.
   Заключение, к которому Жюльен пришел в первую минуту после этой пора-
зительной сцены, сводилось к тому, что Матильда - неистовая гордячка. Он
твердо верил, что между ними все кончено навсегда, и, однако, на  другой
день, за завтраком, он смущался и робел. До сих пор его нельзя было  уп-
рекнуть в такой слабости. Как в малом, так и в большом он  всегда  точно
знал, как ему надлежит и как он  намерен  поступить,  и  поступал  соот-
ветственно.
   В этот день, после завтрака, г-жа де Ла-Моль попросила  его  передать
ей некую бунтовщическую, но при этом весьма редкую брошюрку, которую  ей
сегодня утром потихоньку принес духовник, и Жюльен, доставая ее с консо-
ля, опрокинул старинную голубую фарфоровую вазу, на  редкость  безобраз-
ную.
   Госпожа де Ла-Моль, отчаянно вскрикнув, вскочила и подошла посмотреть
на осколки своей ненаглядной вазы.
   - Это старинный японский фарфор, - говорила она. - Эта ваза досталась
мне от моей двоюродной бабушки, аббатисы Шельской. Голландцы преподнесли
ее в дар регенту, герцогу Орлеанскому, а он подарил ее своей дочери...
   Матильда подошла вслед за матерью, очень довольная тем,  что  разбили
эту голубую вазу, которая казалась ей страшно  уродливой.  Жюльен  стоял
молча, и по его виду незаметно было, что он очень сконфужен; подняв гла-
за, он увидел рядом с собой м-ль де Ла-Моль.
   - Эта ваза, - сказал он ей, - разбита вдребезги, уничтожена навсегда.
То же случилось с одним чувством, которое некогда владело моим  сердцем.
Я прошу вас простить мне все те безумства, которые  оно  заставило  меня
совершить.
   И он вышел.
   - Право, можно подумать, - сказала г-жа де ЛаМоль, когда он удалился,
- что господин Сорель очень горд и доволен тем, что он здесь натворил.
   Эти слова кольнули Матильду в самое сердце.
   "А ведь это правда, - подумала она, - мама  верно  угадала;  действи-
тельно, это то, что он сейчас чувствует". И тут только сразу пропала вся
радость, которая до сих пор наполняла ее после вчерашней  сцены.  "Итак,
все кончено, - сказала она себе с видимым спокойствием. - Это будет  мне
серьезным уроком. Я допустила  чудовищную,  унизительную  ошибку,  после
этого мне хватит благоразумия на всю жизнь".
   "Ах, если бы то, что я сказал, было правдой! - думал Жюльен. - Почему
любовь, которую пробудила во мне эта сумасбродка, все еще терзает меня?"
   А любовь эта не только не угасала, как он надеялся, а разгоралась все
сильней и сильней. "Она сумасшедшая, это верно, - говорил он себе. -  Но
разве от этого она менее обаятельна? Есть ли на свете  женщина  красивее
ее? Все, что есть самого изысканного и утонченного, все, что только  мо-
жет пленять взор, все это в таком изобилии сочетается в  мадемуазель  де
Ла-Моль!" И воспоминания о минувшем счастье овладевали Жюльеном и разру-
шали все, что с таким трудом воздвигал его рассудок.
   Тщетно разум пытается бороться с подобного рода воспоминаниями, - его
мучительные усилия лишь увеличивают их сладостное очарование.
   Прошли сутки после того, как Жюльен разбил старинную японскую вазу, и
можно без преувеличения сказать: несчастнее его не было человека на све-
те.
 
 
   XXI
   СЕКРЕТНАЯ НОТА
 
   Ибо все, что я рассказываю, я сам видел; а если, глядя на  это,  я  в
чемлибо и обманулся, то, во всяком случае, я не обманываю вас, рассказы-
вая вам это.
   Письмо к автору.
 
   Маркиз позвал Жюльена к себе; г-н де  Ла-Моль,  казалось,  помолодел:
глаза его сверкали.
   - Поговорим-ка немного о вашей памяти, - сказал он Жюльену.  -  Гово-
рят, она у вас замечательная! Способны ли  вы  выучить  наизусть  четыре
страницы, а потом отправиться в Лондон и там повторить их? Но в  точнос-
ти, слово в слово?
   Маркиз раздраженно мял в руках свежий номер "Котидьен", тщетно стара-
ясь скрыть необычайную серьезность, какой Жюльен никогда еще не видал  у
него, даже когда дело касалось его процесса с де Фрилером.
   Жюльен был уже достаточно опытен и  понимал,  что  должен  совершенно
всерьез принимать этот шутливый тон, которым с ним старались говорить.
   - Вряд ли этот номер "Котидьен" достаточно занимателен, но если  гос-
подин маркиз разрешит, завтра утром я буду  иметь  честь  прочитать  его
весь наизусть.
   - Как? Даже объявления?
   - В точности. Не пропуская ни слова.
   - Вы ручаетесь, вы мне обещаете это? - вдруг спросил маркиз с  неожи-
данной серьезностью.
   - Да, сударь, и разве только страх нарушить обещание мог бы  ослабить
мою память.
   - Видите ли, я забыл вас спросить об этом вчера. Я не собираюсь  зас-
тавлять вас клясться мне, что вы никогда никому не повторите  того,  что
сейчас услышите, - я слишком хорошо знаю вас, чтобы оскорбить вас  таким
подозрением. Я поручился за вас. Вы поедете со мной в один дом, где  со-
берутся двенадцать человек. Вы будете записывать  в  точности  все,  что
скажет каждый из них.
   Не беспокойтесь, это будет не общий неопределенный разговор, все  бу-
дут говорить по очереди. Конечно, это не значит, что  будет  соблюдаться
строгий порядок, - добавил маркиз, снова переходя  на  легкий,  шутливый
тон, который был ему так свойствен. - Пока мы будем беседовать, вы испи-
шете страниц двадцать, потом мы вернемся с вами домой и выкроим из  этих
двадцати страниц четыре. И вот эти  четыре  странички  вы  мне  прочтете
завтра наизусть вместо всего номера "Котидьен". А затем вы тотчас же уе-
дете: вы отправитесь на почтовых и будете разыгрывать из  себя  молодого
человека, путешествующего ради собственного  удовольствия.  Ваша  задача
будет состоять в том, чтобы ни одна душа вас не заметила. Вы приедете  к
очень высокопоставленному лицу. Там уже вам потребуется проявить некото-
рую ловкость. Дело в том, что вам надо будет обмануть всех, кто его  ок-
ружает, ибо среди его секретарей, среди слуг его есть люди, подкупленные
нашими врагами; они подстерегают наших посланцев и стараются перехватить
их. У вас будет рекомендательное письмо, но оно, в  сущности,  не  будет
иметь никакого значения.
   Как только его светлость взглянет на вас, вы вынете  из  кармана  мои
часы - вот они, я вам даю их на время вашего путешествия.  Возьмите  их,
чтобы они уже были у вас, а мне отдайте ваши.
   Герцог сам соизволит записать под вашу диктовку эти четыре  страницы,
которые вы выучите наизусть.
   Когда это будет сделано - но никак не раньше, заметьте это себе, - вы
расскажете его светлости, если ему будет угодно спросить вас, о том  за-
седании, на котором вы сейчас будете присутствовать.
   Я думаю, в дороге вам не придется скучать, ибо между Парижем и  рези-
денцией министра найдется немало людей, которые почтут за счастье прист-
релить аббата Сореля. Тогда его миссия будет окончена,  и  полагаю,  что
дело наше весьма затянется, ибо, дорогой мой, как же мы сумеем узнать  о
вашей смерти? Ваше усердие не может простираться до того,  чтобы  самому
сообщить нам о ней.
   Отправляйтесь же немедленно и купите себе костюм,  -  сказал  маркиз,
снова переходя на серьезный тон. - Оденьтесь так, как  это  считалось  в
моде, ну, скажем, тому назад два года. Сегодня вечером вы  должны  иметь
вид человека, мало заботящегося о своей внешности. А в дороге, наоборот,
вы должны быть таким, как обычно. Это вас удивляет? Я вижу, что подозри-
тельность ваша уже угадала? Да, друг мой, одно  из  почтенных  лиц,  чью
речь вы услышите, вполне способно сообщить кое-кому некоторые  сведения,
а потом вас отлично могут попотчевать опиумом на каком-нибудь  гостепри-
имном постоялом дворе, где вы остановитесь поужинать.
   - Уж лучше дать тридцать лье крюку, - сказал Жюльен,  -  и  не  ехать
прямой дорогой. Я полагаю, речь идет о Риме...
   У маркиза сделался такой надменный и недовольный вид,  какого  Жюльен
не видал у него со времени Бре-ле-о.
   - Об этом, сударь, вы узнаете, когда я сочту  уместным  сообщить  вам
это. Я не люблю вопросов.
   - Это был не вопрос, - горячо возразил Жюльен. - Клянусь вам, сударь,
я просто думал вслух, я искал про себя наиболее безопасный путь.
   - Да, похоже на то, что ваши мысли витали где-то очень далеко. Не за-
бывайте, что посланник, да еще в ваши годы, ни в коем случае  не  должен
производить впечатление, что он посягает на чье-то доверие.
   Жюльен был чрезвычайно смущен - действительно, он сглупил. Его  само-
любие пыталось найти оправдание и не находило его.
   - И учтите еще, - добавил г-н де Ла-Моль, - что стоит только человеку
сделать глупость, как он пытается тотчас же сослаться на свои добрые на-
мерения.
   Час спустя Жюльен уже стоял в передней маркиза; вид у него был весьма
приниженный; на нем был старомодный костюм с галстуком сомнительной  бе-
лизны, он был похож на забитого сельского учителя.
   Увидя его, маркиз расхохотался, и только после этого  Жюльен  получил
полное прощение.
   "Уж если и этот юноша предаст меня, - думал г-н де Ла-Моль, - то кому
можно довериться? А когда действуешь, неизбежно  приходится  кому-нибудь
доверяться. У моего сына и у его достойных друзей такой же закваски, как
он, смелости и верности хватило бы на сто тысяч человек: если  бы  приш-
лось драться, они бы пали на ступенях трона и способны были бы на все...
но только не на то, что необходимо в данную минуту. Черт побери, да раз-
ве среди них найдется хоть один, который мог бы выучить наизусть  четыре
страницы текста и проехать сотню лье, не попавшись? Норбер сумеет  пойти
на смерть, как и его предки, но ведь на это способен и любой рекрут..?"
   И маркиз впал в глубокую задумчивость. "Да и на смерть  пойти,  пожа-
луй, этот Сорель тоже сумеет не хуже его", - подумал он и вздохнул.
   - Ну, едем, -  сказал  маркиз,  словно  пытаясь  отогнать  неприятную
мысль.
   - Сударь, - сказал Жюльен, - покуда мне поправляли этот костюм, я вы-
учил наизусть первую страницу сегодняшнего номера "Котидьен".
   Маркиз взял газету, и Жюльен прочел на память все, не сбившись  ни  в
одном слове. "Превосходно, - сказал себе маркиз, который  в  этот  вечер
сделался сущим дипломатом. - По крайней мере юноша не замечает улиц,  по
которым мы едем".
   Они вошли в большую, довольно невзрачного вида гостиную, частью отде-
ланную деревянными панелями, а местами обитую зеленым бархатом. Посреди-
не комнаты хмурый лакей расставлял большой обеденный стол, который затем
под его руками превратился в письменный при помощи  громадного  зеленого
сукна, испещренного чернильными пятнами, - рухляди, вытащенной из  како-
го-нибудь министерства.
   Хозяин дома был высоченный, необыкновенно тучный человек; имя его  ни
разу не произносилось; Жюльен нашел, что своей физиономией и красноречи-
ем он похож на человека, который всецело поглощен своим пищеварением.
   По знаку маркиза Жюльен примостился в самом конце стола. Дабы соблюс-
ти подобающий вид, он принялся чинить перья. Украдкой он  насчитал  семь
собеседников, однако он видел только спины их. Двое  из  них,  казалось,
держали себя с г-ном де Ла-Молем как равные, остальные обращались к нему
более или менее почтительно.
   Вошел без доклада еще какой-то господин. "Странно! - подумал  Жюльен.
- Здесь даже не докладывают о том, кто входит. Или эта мера предосторож-
ности ради моей особы?" Все поднялись с мест, приветствуя  вошедшего.  У
него были те же весьма почетные ордена, как и у тех троих, кто уже  при-
сутствовал в гостиной. Говорили совсем тихо. Жюльен мог судить о  новоп-
рибывшем, руководясь только чертами его лица и его фигурой. Он  был  ни-
зенький, коренастый, краснощекий, в его  поблескивающих  глазках  нельзя
было прочесть ничего, кроме злости дикого кабана.
   Появившаяся почти немедленно вслед за ним другая особа, совсем  иного
вида, сразу отвлекла внимание Жюльена. Это был очень высокий, чрезвычай-
но худой человек; на нем было надето три или четыре жилета. Взгляд у не-
го был благожелательный, манеры учтивые.
   "Вылитый епископ Безансонский", - подумал Жюльен.  Человек  этот  был
духовного звания; ему можно было дать лет пятьдесят - пятьдесят пять,  и
вид у него был поистине святоотческий.
   Вошел молодой епископ Агдский, и на  лице  его  изобразилось  крайнее
удивление,  когда  он,  обводя  взглядом  присутствующих,  наткнулся  на
Жюльена. Он ни разу не  говорил  с  ним  со  времени  крестного  хода  в
Бре-ле-о. Его удивленный взгляд смутил и  рассердил  Жюльена.  "Ну,  что
это! - говорил он себе. - Неужели то, что я знаю человека,  вечно  будет
для меня камнем преткновения? Все эти важные особы, которых я никогда  в
жизни не видал, нисколько меня не смущают, а взгляд этого молодого епис-
копа леденит меня.  Надо  сознаться,  я  действительно  какое-то  ужасно
странное и несчастное существо".
   Небольшой человек с чрезвычайно черной шевелюрой шумно вошел в гости-
ную и заговорил сразу, едва показавшись в дверях: лицо у него было  жел-
тое, он немного смахивал на сумасшедшего. Как только появился этот невы-
носимый болтун, гости стали сходиться кучками,  по-видимому,  для  того,
чтобы спастись от неприятности слушать его.
   Удаляясь от  камина,  группы  беседующих  постепенно  приближались  к
дальнему концу стола, где сидел Жюльен. Положение  его  становилось  все
более и более затруднительным, ибо в конце концов какие бы усилия он  ни
прилагал, он не мог не слышать, и, как ни мал был его опыт, он, конечно,
понимал всю важность того, о чем здесь говорили безо всяких обиняков;  а
уж, несомненно, все эти высокопоставленные особы, которых он  здесь  ви-
дел, были весьма заинтересованы в том, чтобы все это осталось в глубокой
тайне!
   Жюльен уже очинил по крайней мере десятка два перьев, хоть и старался
делать это как можно медленней; прикрывать свое замешательство при помо-
щи этого занятия больше не было возможности. Тщетно он  пытался  уловить
какое-нибудь приказание в глазах г-на де Ла-Моля; маркиз забыл о нем.
   "То, что я делаю, совершенно нелепо, -  рассуждал  Жюльен,  продолжая
чинить перья, - но эти люди со столь заурядными  физиономиями,  которые,
по собственному ли почину или будучи кем-то уполномочены, замышляют  та-
кие дела, должны быть весьма и  весьма  настороже.  В  моем  злосчастном
взгляде, наверно, сквозят недоумение и недостаток почтительности, и это,
разумеется, должно их раздражать. А если я буду все время сидеть,  опус-
тив глаза, у меня будет такой вид, будто я стараюсь не пропустить ни од-
ного их слова".