а, 12000 долл., и  закладная
продлена. В середине 1912 г. выплачены проценты. В марте  1914  г.  начато
дело о лишении права выкупа. Но судью спас гонг. В начале мая была  запись
о полном погашении долга. Больше никаких записей  в  инвентарном  деле  не
было.
   Я снова стал простукивать и услышал глухой звук. Когда человек разорен,
звук всегда глухой, как в склепе.
   Но он женился на богатой невесте.
   А была ли она  богата?  Никаких  сведений  об  этом,  кроме  слов  тети
Матильды, у меня не было. И желтого лица миссис Ирвин.  Я  решил  работать
фомкой.
   Я сопоставлю дату женитьбы с датами в  инвентарном  деле.  Может  быть,
что-нибудь прояснится. Но что бы там ни выяснилось, фомку я всуну.
   Я ничего не знал о миссис Ирвин - ни  дня  свадьбы,  ни  ее  имени,  ни
прежнего места жительства. Но это было просто. Час среди газетных подшивок
в публичной библиотеке (опять  в  столице)  -  час  работы  со  страницами
светской хроники,  ломкими,  пожелтевшими  за  двадцать  с  лишним  лет  и
поутратившими прежний налет беспечной пышности, - и я вышел на свет  божий
с раскисшим воротником и грязными  руками,  но  в  кармане  у  меня  лежал
конверт, на обороте которого было нацарапано:  "Мейбл  Карузерс,  единств,
дочь Ле Мойна Карузерса, Саванна, Джорджия. Вышла замуж 12 янв. 1914".
   Эта дата мало о чем говорила. Правильно, дело о  лишении  права  выкупа
заведено после свадьбы, но это еще не значит,  что  Мейбл  была  бедна:  у
судьи,  может,  ушел  весь  медовый  месяц  на  то,  чтобы  подобраться  к
низменному вопросу о зелененьких. Судья не позволил  бы  себе  нечуткости.
Так что она вполне могла снести золотое яичко. Тем не менее вечером я ехал
на поезде в Саванну.
   Четверть века - малый срок  в  глазах  Всевышнего,  но  попробуйте,  не
обладая его глазами, узнать что-либо о частной жизни человека, даже такого
именитого, как Ле Мойн Карузерс, если человек этот мертв уже двадцать пять
лет.  Я  не  обладал  глазами  Всевышнего.  Мне  пришлось  допытываться  и
разнюхивать, ворошить старые газеты и устанавливать контакт с  разрушенным
стариком, отставным  редактором,  наслаждаться  обществом  бывшего  своего
знакомого, ныне местного гения страхового дела, и водиться с его друзьями.
Я ел утку, фаршированную устрицами и бататами, индийский соус, который так
чудесно готовят в Саванне, что  даже  человеку  вроде  меня,  ненавидящему
всякую еду, он кажется вкусным; я пил ржаное виски,  гулял  по  прекрасным
улицам, проложенным  генералом  Оглторпом  [Джеймс  Оглторп  -  английский
генерал,  филантроп,  основатель  штата  Джорджия;  в  1733  году  основал
г.Саванну], любовался прекрасными строгими фасадами, особенно  строгими  в
это время года, когда деревья, смыкающиеся сводом над улицами,  стоят  без
листьев и комья серого неба, принесенные ветром с Атлантики,  тащатся  над
самой землей, цепляясь пузом за мачты и дымоходы, словно поросые свиньи по
стерне.
   Я видел дом Ле Мойна Карузерса. Старикан жил богато, ничего не скажешь.
Он умер в 1904 году и, если судить по копии завещания, тоже богатым. Но за
девять лет, с 1904 до 1913 многое могло случиться. Мейбл жила  на  широкую
ногу. Так рассказывали. Но все говорили, что это было ей по  средствам.  И
насколько я мог выяснить, не было причин сомневаться, что ее  нью-йоркский
дядя-душеприказчик умело распоряжался ее ценными бумагами.
   Придраться как будто бы не к чему. Но есть одна вещь, о которой никогда
нельзя забывать: книга судебных решений, которая хранится в суде.
   Я о ней не забыл. И нашел в ней имя Мейбл Карузерс. Людям  было  трудно
получать с нее деньги. Но это ничего не доказывало. Многие богатые девушки
настолько богаты, что не снисходят до оплаты счетов, пока их не притянут к
суду. Но я заметил одну деталь. Этой дурной привычки у Мейбл  не  было  до
1911 года. Другими словами, она охотно оплачивала счета  первые  семь  лет
после получения наследства. Далее, рассуждал я, если  эта  милая  слабость
объясняется темпераментом,  а  не  нуждой,  то  почему  она  возникла  так
внезапно? А возникла она внезапно и оптом. Не то чтобы от нее страдал один
бакалейщик. Их была целая компания, потому что Мейбл забывала  уплатить  и
Ле Клерку из Нью-Йорка за бриллиантовый  кулон,  и  портнихе,  и  местному
виноторговцу за вполне отборный товар. Да, Мейбл жила на широкую ногу.
   Последний иск был подан банком Сиборд по поводу ссуды в  750  долларов.
Гроши для Мейбл. Теперь в Саванне не было банка Сиборд.  Это  я  узнал  из
телефонной книги. Но в суде старик, сидевший  на  плетеном  стуле,  сказал
мне, что году в двадцатом Сиборд был проглочен банком "Джорджия фиделити".
В "Джорджия фиделити"  мне  сказали:  да,  в  1920  году.  Кто  был  тогда
председателем Сиборда? Одну  минутку,  они  посмотрят.  Вот  -  м-р  Перси
Пойндекстер. Он в Саванне? Ну, это они не могут сказать наверняка  -  ведь
время идет так быстро. Но м-р Петис должен знать, м-р  Чарльз  Пегие,  его
зять. О, не за что, сэр. Всегда рады помочь.
   М-р Перси Пойндекстер пребывал теперь не в Саванне и едва  ли  на  этом
свете, потому что после каждого выдоха вы ждали и ждали, пока это  хрупкое
сооруженьице из лучинок и прозрачного пергамента с  филигранью  синих  вен
соберет силы для очередного слова. М-р Пойндекстер  полулежал  в  каталке,
сложив прозрачные руки на вишневом шелковом халате, глядя  бледно-голубыми
глазами в  метафизическую  даль,  и,  отрабатывая  каждый  вдох  и  выдох,
говорил: "Да, юноша, конечно, вы говорите неправду,  но  мне  безразлично.
Безразлично, зачем вы спрашиваете - теперь это не имеет значения - ни  для
кого - ведь все они умерли - Ле Мойн Карузерс умер - он был моим другом  -
моим лучшим другом - но это было так давно, и я не помню даже его лица - и
его дочь Мейбл - я делал для нее все,  что  мог,  -  даже  после  всех  ее
денежных неудач она могла бы жить прилично - даже в умеренной роскоши - но
нет, она швыряла деньги, не считая, - я давал ей в банке большие  ссуды  -
часть она вернула, когда я ее пристыдил, - по двум  или  трем  векселям  я
заплатил сам - из уважения к памяти Ле Мойна  -  и  послал  ей  погашенные
векселя, чтобы пристыдить ее, образумить, но нет - нет, она забыла стыд  и
совесть, она приходила снова и смотрела на меня своими большими глазами  -
они были большие, недобрые и горели как в  лихорадке  -  и  говорила,  мне
нужны деньги - и в конце концов я опротестовал один  вексель  -  чтобы  ее
пристыдить - напугать - для ее же блага - потому что деньги текли как вода
- она давала бал за балом, обед за обедом, как в лихорадке - наряжалась  -
она была дурнушка - хотела выйти замуж, но мужчины были с ней вежливы -  и
не более.  Мужа  она  все-таки  нашла  -  по  слухам,  богатого  человека,
откуда-то с Запада - он женился быстро и увез ее  -  она  умерла,  и  тело
привезли сюда - похороны - погода была плохая, почти  никто  не  пришел  -
даже из уважения к Ле Мойну - даже некоторые его друзья не пришли  -  умер
двенадцать лет назад, они его забыли - люди забывают..."
   Воздух вышел, и  несколько  долгих  секунд  казалось,  что  дыхание  не
возобновится. Но он опять вдохнул и сказал: "Но это - теперь  не  имеет  -
значения".
   Я поблагодарил его, пожал руку,  которая  напоминала  холодный  воск  и
оставила холодок в моей ладони, вышел, сел в свою взятую напрокат  машину,
вернулся в город и выпил - не по случаю успеха, но чтобы растопить ледок в
костях, выстуженных стариком, а не ветром.
   Я выяснил, что Мейбл Карузерс разорилась  и  вышла  замуж  за  богатого
человека с Запада. Вернее,  из  тех  мест,  которые  зовутся  "Западом"  в
Саванне. Какая ирония! Богатый человек с Запада сам женился на  ней  из-за
денег. Веселые, наверно, были у них деньки, когда это выяснилось. Я  уехал
из Саванны на другой день, но не  раньше,  чем  осмотрел  фамильный  склеп
Карузерсов, где мох посягал на буквы славного имени и у ангела не  хватало
руки. Но это теперь не имело значения, потому что все Карузерсы находились
внутри.
   Я постучал - и звук был очень, очень глухой. Я всунул фомку  глубже.  В
1914 году судья расплатился по закладной  не  деньгами  жены.  Чем  же  он
занимался в 1914 году, чтобы достать деньги? Он  обрабатывал  плантацию  и
служил при губернаторе Стентоне генеральным прокурором штата. На хлопковой
плантации не заработаешь в сезон 44000 долларов (а внес  он  именно  такую
сумму, потому что, как выяснилось, 12000 долларов, которые он  выплатил  в
1910 году, были получены под залог дома в Берденс-Лендинге,  и  теперь  он
рассчитался по обеим закладным сразу). А жалованье генерального  прокурора
составляло 3400  долларов  в  год.  В  южном  штате  вы  не  разбогатеете,
сделавшись  генеральным  прокурором.  По  крайней  мере  законом  это   не
предусмотрено.
   Но в марте 1915 года судья нашел хорошую работу, очень хорошую. Он ушел
с  поста  генерального  прокурора  и  стал  адвокатом  и  вице-президентом
компании "Америкэн  электрик  пауэр"  с  очень  хорошей  зарплатой,  20000
долларов в год. Действительно, почему бы  им  не  нанять  судью  Ирвина  -
такого хорошего юриста? Но можно нанять сколько угодно хороших юристов  за
сумму гораздо меньшую, чем 20000 долларов в год. И деньгами, заработанными
в 1915 году, нельзя расплатиться в 1914-м. Стук мой по-прежнему  отдавался
глухо.
   И я впервые в жизни пустился в биржевую игру. Одна  обыкновенная  акция
компании "Америкэн электрик пауэр" - теперь, в разгар депрессии, они  были
дешевле грибов. Но кое-кому этот листок  бумаги  дорого  обошелся.  Многим
людям.
   Теперь я был держателем ценных бумаг, и я желал знать, как  позаботится
компания о моих капиталовложениях. Я воспользовался  правом  акционера.  Я
пошел и просмотрел  учетные  книги  компании  "Америкэн  электрик  пауэр".
Буквально из пыли времен я  извлек  любопытные  факты:  в  мае  1914  года
Монтегю М.Ирвин продал по номинальной стоимости пятьсот обыкновенных акций
Уилберу Сатерфилду и Алексу Кантору, которые,  как  я  установил  позднее,
были служащими компании. Это означало,  что  в  мае  у  Ирвина  не  только
хватило денег расплатиться по закладной, но и кое-что осталось.  Но  когда
он приобрел эти акции? Выяснить было просто. В марте 1914-го компания была
реорганизована и выпустила большой пакет новых  акций.  Пакет  Ирвина  был
частью этого нового пакета. Одни люди подарили (или продали?) его  Ирвину,
а другие купили его обратно.  (Ирвин,  наверно,  локти  себе  кусал  после
продажи, потому что акции сразу поползли вверх и  ползли  довольно  долго.
Может, господа Сатерфилд и Кантор надули Ирвина?  Старые  сотрудники,  они
наверняка были в курсе всех дел. Но Ирвин должен был продавать, и  спешно.
Закладной лист не ждал.)
   У Ирвина были акции, и он продал  их  господам  Сатерфилду  и  Кантору.
Прекрасно. Но как же он добыл эти акции? Может быть, ему  подарили  их  за
красивые глаза? Вряд ли. А за что люди дарят вам увесистую пачку новеньких
красивых акций с золотыми печатями? Ответ прост: за то, что вы оказали  им
любезность.
   Значит, задача состояла в том, чтобы выяснить, оказал ли судья Ирвин  -
в то время генеральный прокурор - любезность компании  "Америкэн  электрик
пауэр". И это потребовало серьезных раскопок. На дне же ямы  не  оказалось
ничего. Ибо в то время, когда Ирвин занимал пост  генерального  прокурора,
компания "Америкэн электрик пауэр" была образцовым  членом  общества.  Она
могла смотреть народу в глаза не краснея. В яме было пусто.
   Хорошо,  а  чем  ознаменовалось  пребывание  судьи  Ирвина   на   посту
генерального прокурора?
   Как  выяснилось,  ничем  особенным.  Правда,  один  раз  чуть  было  не
получилось  громкое  дело.  Из-за  взыскания  арендной  платы  с  компании
"Саудерн бель фьюил", которая разрабатывала на арендных  началах  угольные
залежи штата. Иск сопровождался кое-каким шумом, кое-каким  переполохом  в
законодательном собрании, разными передовицами и речами; но теперь все это
было лишь тенью шепота. Может быть, я один в  целом  штате  знал  об  этой
истории. Разве что еще Ирвин знал, просыпался по ночам и лежал с открытыми
глазами.
   Речь шла об истолковании арендного договора между штатом  и  компанией.
Это был очень расплывчатый договор. Возможно, что так его и задумали.  Так
или иначе, согласно одному толкованию, компании надлежало выплатить 150000
долларов за истекший срок аренды и сколько-то там еще  до  конца  действия
договора. Но договор был очень расплывчатый.  До  того  расплывчатый,  что
перед самым началом  перестрелки  генеральный  прокурор  решил:  для  иска
оснований нет.  "Мы  сознаем,  однако,  -  сказал  он  в  своем  публичном
заявлении,  -  что  люди,  ответственные  за  этот  контракт,  заслуживают
всяческого порицания, ибо, приняв условия, согласно  которым  штат  должен
был отдать почти даром ценнейшее свое достояние, они  проявили  нетерпимую
халатность в деле защиты  общественных  интересов.  Но  вместе  с  тем  мы
сознаем, что, поскольку контракт существует и допустимо лишь  единственное
разумное  его  истолкование,  наш  штат  в  своем  желании  способствовать
развитию промышленности и частной инициативы не имеет  иного  выхода,  как
подчиниться   этому   соглашению,   которое   при   всей   его   очевидной
несправедливости скреплено законом. Даже в такой ситуации, как сейчас,  мы
не должны забывать, что сама справедливость обязана жизнью закону".
   Это было напечатано в старой "Тайме кроникл" 26  февраля  1914  года  -
недели за две до того, как началось дело о  лишении  Ирвина  права  выкупа
плантации. И примерно за три недели до  реорганизации  компании  "Америкэн
электрик", когда появились новые акции. Эта связь была связью во времени.
   Но всякая ли связь есть связь во времени, и только  во  времени?  Я  ем
хурму, а рот вяжет у медника в Тибете. Теория  цветка  в  расселине  стены
[стихотворение английского поэта, XIX века Альфреда  Теннисона  (дается  в
подстрочном переводе): Цветок на растрескавшейся стене, Я срываю  тебя  из
расселины И держу перед глазами - весь, с корешком, Маленький цветок -  но
если бы я мог понять, Что ты такое - корешок и остальное, целиком. Я  знал
бы, что такое Бог и человек]. Мы вынуждены принимать ее,  потому  что  рот
наш так часто вяжет от хурмы, которой мы не ели. Поэтому я сорвал цветок и
обнаружил поразительный ботанический факт. Я обнаружил, что нежный корешок
его, петляя и извиваясь, тянется  до  самого  Нью-Йорка  и  там  уходит  в
роскошную навозную  кучу,  которая  называется  корпорацией  "Медисон".  А
цветком в расселине была компания "Саудерн бель  фьюил".  Тогда  я  сорвал
другой цветок, под названием "Америкэн электрик пауэр", и  обнаружил,  что
его нежный корешок берет начало в той же навозной куче.
   Утверждать, будто я знаю, что такое Бог и человек, я  еще  не  мог,  но
готов был высказать  догадку  об  одном  конкретном  человеке.  Пока  лишь
догадку.
   И она долго оставалась догадкой.  Ибо  я  достиг  той  стадии  в  своих
поисках, когда остается только молиться.  Вы  делаете  все,  что  в  ваших
силах, молитесь, пока хватает сил, а потом ложитесь спать в  надежде,  что
найдете разгадку во сне, посредством озарения. "Кубла-Хан"  [незаконченная
поэма английского  поэта  С.Т.Кольриджа  (1772-1834)],  бензольное  кольцо
[структурная формула бензола, открыта немецким химиком А.Ф.Кекуле  в  1864
году], песня Кэдмона [Кэдмон - первый английский  христианский  поэт  (VII
век)] - все они явились во сне.
   Явилось и мне. Однажды ночью, когда я только что заснул. Это было всего
лишь имя. Смешное имя. _Мортимер Л.Литлпо_. Имя плавало в моем сознании, я
думал, какое оно смешное, и потом уснул. Но когда я проснулся  утром,  моя
первая мысль была: _Мортимер Л.Литлпо_. В тот день, проходя  по  улице,  я
купил газету и, заглянув в нее, увидел  имя  _Мортимер  Л.Литлпо_.  Только
было оно не в той газете, которую я купил. Оно  было  на  желтой,  ломкой,
пахнущей  старым  сыром  странице,  которая  вдруг  возникла  перед   моим
мысленным взором. "Мортимер Л.Литлпо - следствием  установлена  смерть  от
несчастного случая". Вот оно. Потом, словно  размокшая  деревяшка  со  дна
взбаламученного  пруда,  всплыла,  колыхаясь,  фраза:  "Адвокат   компании
"Америкэн электрик пауэр". Вот оно.
   Я вернулся к подшивкам и узнал, как было дело. Мортимер выпал  из  окна
гостиницы, вернее, за железные перила балкончика, проходящего  под  окном.
Он упал с пятого этажа, и тут пришел конец  Мортимеру.  На  следствии  его
сестра, жившая с ним, показала, что последнее  время  он  был  нездоров  и
жаловался  на  головокружения.  Возникла  версия   о   самоубийстве:   как
выяснилось, дела Мортимера были в запутанном состояния, а перила - слишком
высоки, чтобы упасть случайно. И еще была непонятная  история  с  письмом:
коридорный показал под присягой, что вечером накануне смерти Мортимер  дал
ему письмо и полдоллара на чай с  просьбой  отправить  письмо  немедленно.
Коридорный клялся, что письмо было адресовано  мисс  Литлпо.  Мисс  Литлпо
клялась,  что  никакого  письма  не  получала.  Итак,   Мортимер   страдал
головокружениями.
   Кроме того, он был адвокатом в "Америкэн электрик". Я  узнал,  что  его
освободили от работы незадолго до того, как  взяли  Ирвина.  Ниточка  была
сомнительная и могла завести в тупик, но меня это уже не пугало. За  шесть
или восемь месяцев расследования я навидался этих тупиков.
   Но тупика не было. Была мисс Лили Мей Литлпо, которую после пяти недель
охоты  я  выследил  в  темной,  грязной,  пропахшей  лисами   норе   -   в
меблированных комнатах на  окраине  трущоб  Мемфиса.  Худая,  опустившаяся
старуха с выветренным лицом, в черном платье, запачканном пищей, сидела  в
полутемной комнате, источая этот лисий запах, который  мешался  с  запахом
ладана и восковых свечек, и, медленно мигая,  смотрела  на  меня  красными
подслеповатыми глазами. Стены были сплошь увешаны картинками божественного
содержания, а в углу на столике помещалось подобие  алтаря  с  пологом  из
выгоревшего вишневого бархата; внутри же - не Мадонна и не  распятие,  что
отвечало бы духу остальных  картинок,  но  идол  из  фетра,  в  котором  я
усмотрел сначала увеличенную до несообразных размеров подушечку для иголок
в виде подсолнуха, а потом, разобравшись, - изображение солнца  с  лучами.
Дарующий Жизнь. И в такой-то комнате. Перед ним на столике  свечка  горела
жирно, словно огонь питался не только воском, но и сальной материей  этого
воздуха.
   Посреди комнаты стоял стол с вишневой бархатной скатертью, а на  нем  -
стакан воды, тарелка с ядовито-яркими леденцами и пара длинных тонких труб
или рожков, с виду оловянных.  Я  сел  подальше  от  стола.  Мисс  Литлпо,
которая сидела по другую его сторону и ощупывала  меня  красными  глазами,
произнесла неожиданно звучным голосом:
   - Ну, можно начинать?
   Она продолжала меня изучать и наконец заметила, словно про себя:
   - Если вас прислала миссис Далзел, я думаю...
   - Да, она.
   Она меня прислала. Это обошлось мне в двадцать пять долларов.
   - Тогда, я думаю, все в порядке.
   - Все в порядке, - сказал я.
   Она встала и пошла к свечке, по-прежнему не спуская с меня глаз, словно
в последнюю секунду, перед тем как задуть огонек,  она  могла  обнаружить,
что тут далеко не все в порядке. Затем она задула  свечу  и  вернулась  на
свое место.
   После этого были стоны,  пыхтение,  металлическое  звяканье  -  видимо,
одного из рожков, - не очень внятная и вразумительная беседа с  Принцессой
Пятнистой Ланью - духом,  вещающим  через  мисс  Литлпо,  -  и  еще  менее
вразумительные  высказывания  обладателя  хриплого,   гортанного   голоса,
который доказывал с Того Берега, что его зовут Джимми и что он  друг  моей
юности. Радиатор у меня за спиной бурчал и ухал, а я вдыхал густую тьму  и
потел. Джимми говорил, что мне предстоит дорога.
   Я наклонился в темноте к столу и сказал:
   - Попросите Мортимера. Я хочу задать Морти