ли:  "А-а,  Том,  Том,  Том!"  -  потому  что  он  был  их
родименький, и счет был 20:0, и у наших опять были виды на  первое  место.
Оставалось две игры. Легкая, с Технологическим, и в  день  благодарения  -
финальный матч.
   С Технологическим было легко. В третьем периоде, когда университет  уже
вел, тренер выпустил Тома - просто поразмяться.  Том  устроил  для  трибун
небольшое  представление.  Оно  было  небрежным,  блестящим   и   дерзким.
Казалось, для него это пустяки - с такой легкостью он все  проделывал.  Но
однажды, когда он прорвался, сделал  с  мячом  семь  ярдов  и  его  снесла
защита, он не встал сразу.
   - Наверное, в сплетение попали, - заметил Хозяин.
   А Крошка, который сидел с нами в губернаторской ложе, сказал:
   - Наверно, но Том и не такое выдержит.
   - Еще бы, черт возьми! - согласился Хозяин.
   Но Том вообще не встал. Его понесли в раздевалку.
   - Ясно, в поддых ударили, -  сказал  Хозяин  так,  словно  речь  шла  о
погоде. - Смотри, выпустили Акстона. Акстон ничего  играет.  Дай  ему  еще
годик.
   - Он - ничего, но он не Том Старк. Том Старк - вот на кого я ставлю,  -
объявил Дафи.
   - Сейчас будет пас, могу спорить, - авторитетно заметил Хозяин,  но  он
все время украдкой поглядывал на процессию, двигавшуюся к раздевалке.
   -  Замена:  Акстон  вместо  Старка,  -  проревел  громкоговоритель  над
трибуной, и дирижер болельщиков организовал салют Старку. Они прокричали в
честь Тома все, что полагается, а дирижер и  помощники  дирижера  скакали,
ходили колесом и бросали в воздух свои мегафоны.
   Игра возобновилась. Как и предрекал Хозяин, наши начали хорошим  пасом.
И с первой попытки прошли девять ярдов.
   - Первая  -  на  двадцатичетырехъярдовой  отметке  Технологического,  -
объявил  диктор.  И  добавил:  -  Том  Старк,  неудачно  столкнувшийся   с
защитниками, по-видимому, начал приходить в сознание.
   - А? Приходить в сознание? - эхом откликнулся Дафи.  Затем  он  хлопнул
Хозяина по плечу (он обожал хлопать на людях Хозяина по плечу,  показывая,
какие они приятели) и возмутился: - Да разве  они  могут  оглушить  нашего
Тома?
   Хозяин на секунду помрачнел, но ничего не сказал.
   - Если только слегка, - разглагольствовал Крошка. - Этот мальчик им  не
по зубам.
   -  Он  крепкий  парень,  -  согласился  Хозяин.  Затем   он   полностью
сосредоточил свое внимание на игре.
   Матч был скучным, но, чем  скучнее  он  становился,  тем  благоговейнее
Хозяин наблюдал за матчем и тем  старательнее  подбадривал  игроков.  Наши
забивали голы с бесперебойностью сосисочной машины, выбрасывающей сосиски.
В игре было столько же спортивного азарта, сколько в пари о  том,  потечет
вода с горы или в гору. Но Хозяин шумно  торжествовал  каждый  раз,  когда
нашим удавалось пройти три ядра. Он только что успокоился  после  удачного
паса, который вывел наших на шестиярдовую отметку  противника,  как  перед
ложей появился человек и, сняв шляпу, окликнул его:
   - Губернатор Старк... губернатор Старк!
   - Да? - сказал Хозяин.
   - Врач - в раздевалке... он спрашивает: вы не зайдете на минутку?
   - Спасибо, - сказал Хозяин, - передайте, что сейчас приду.  Вот  только
этот загонят, и приду. - И он сосредоточил внимание на игре.
   - Ерунда, - вмешался Крошка, - ничего там не может быть.  Наш  Том,  он
не...
   - Замолчи, - приказал Хозяин, - не мешай игру смотреть.
   Когда наши приземлили мяч  за  линией  и  реализовали  попытку.  Хозяин
повернулся ко мне и сказал:
   - Похоже, что можно уходить. Пусть Рафинад отвезет  тебя  в  Капитолий,
подожди меня там. Ты мне будешь нужен - и Суинтон, если сможешь его найти.
Я возьму такси. Может, догоню тебя. - И, перепрыгнув через  барьер,  пошел
по полю к раздевалке. Но у скамьи задержался, чтобы перекинуться шуткой  с
ребятами. Потом зашагал дальше, выдвинув тяжелую  голову  в  нахлобученной
шляпе.
   Мы, в ложе, не стали дожидаться последнего свистка.  Пока  не  началась
свалка, мы выбрались наружу и поехали к центру, Дафи вылез  у  спортивного
клуба, где он боролся с одышкой, сдувая  пену  с  пива  и  наклоняясь  над
бильярдными столами, а я доехал до Капитолия.
   Еще не вставив ключ в дверь, я мог  сказать,  что  в  большой  приемной
темно. Девушки закрыли лавочку на субботний вечер и разошлись -  по  своим
свиданиям, кинотеатрам, партиям в бридж, танцам в "Парижской  мечте",  где
саксофоны под голубым светом  рыгают  тягуче  и  сладко,  словно  наевшись
сорговой патоки; к шипящим на сковородках бифштексам в придорожном  кабаке
"Тележное колесо"; болтовне, трескотне, хихиканью, пыхтению, шепоту  -  ко
всему тому, что называется развлечениями.
   Я вошел в непривычно тихую приемную, и где-то в душе у  меня  мелькнула
злорадная  усмешка  при  мысли  о  том,   какими   способами   они   будут
развлекаться,  в  каких  местах  ("Тележное  колесо";  "Парижская  мечта";
"Столичный дворец кино"; машина на обочине; темный вестибюль) и  с  какими
людьми (самоуверенный петушок-студент, едва скрывающий, что для него это -
экскурсия на дно; продавец  из  аптеки  с  девятью  сотнями  на  книжке  и
надеждой на будущий год вступить в дело, подыскать  подходящую  бабенку  и
остепениться;  средних  лет  ходок  с  редкими  волосами,  приклеенными  к
большому жилковатому, как агат, черепу,  с  запахом  желудочных  капель  и
мятной жвачки и с большими влажными, зверски наманикюренными руками  цвета
свиного сала).
   Пока я стоял у двери, мысль приняла  другое  направление.  Но  насмешка
по-прежнему цеплялась за уголок сознания,  словно  огонь  за  угол  мокрой
бумажки. Только теперь она относилась ко мне самому. Какое  я  имею  право
издеваться над  ними?  -  спросил  я.  Ведь  и  я  развлекался  такими  же
способами. И если не развлекаюсь сегодня, то  не  потому,  что  стал  выше
этого  и  достиг  святости.  Может  быть,  наоборот,  я  что-то   потерял.
Добродетель от немощи. Воздержание  из-за  тошноты.  Когда  вас  лечат  от
пьянства, вам что-то подмешивают в вино, чтобы  вас  вывернуло,  и,  после
того как вас вывернет несколько раз, вино становится вам  противно.  Вы  -
как собака Павлова, у которой слюна течет всякий раз,  когда  она  услышит
звонок. Только в вашем случае рефлекс работает так, что стоит вам понюхать
вино или хотя бы подумать о нем, и желудок у  вас  переворачивается  вверх
тормашками. Кто-то, наверно, подмешал этой дряни в мои развлечения, потому
что мне не хотелось никаких развлечений. По  крайней  мере  сейчас.  И  не
следовало мне смотреть на этих людей  свысока.  Чем  тут  гордиться,  если
желудок у тебя не принимает развлечений?
   Вот я войду к себе в кабинет, посижу минутку-другую  за  столом,  потом
включу лампу и займусь своей налоговой арифметикой. В цифрах  было  что-то
успокаивающее, чистое.
   Но когда, раздумывая  о  цифрах,  я  продолжил  свой  путь  по  большой
приемной  к  кабинету,  в  одной  из  комнат  на  противоположной  стороне
послышался звук. Света не было ни под одной  дверью,  но  звук  послышался
опять. Вполне реальный звук. Никому там быть не полагалось - тем  более  в
темноте. Бесшумно ступая по толстому ковру, я пересек комнату и  распахнул
дверь.
   Это была Сэди Берк. Она сидела в кресле, положив на стол согнутые руки,
и я понял, что она только сию секунду подняла с них голову.  Не  то  чтобы
она плакала. Но она сидела, положив голову на руки, в  пустом  учреждении,
без света, когда другие люди веселились.
   - Привет, Сэди, - сказал я.
   Она молча посмотрела на меня. Свет едва брезжил сквозь жалюзи,  а  Сэди
сидела к окну спиной, поэтому я не мог  разглядеть  выражение  ее  лица  -
только блестящие глаза. Потом она спросила:
   - Что вам нужно?
   - Ничего, - ответил я.
   - Тогда можете не задерживаться.
   Я подошел поближе, сел на стул и посмотрел на нее.
   - Вы слышали, что я сказала? - осведомилась она.
   - Слышал.
   - Ну так услышите еще раз: можете не задерживаться.
   - Мне здесь очень уютно, - ответил я. - Ведь у нас много общего,  Сэди.
У нас с вами.
   - Надеюсь, вы не считаете это комплиментом, - сказала она.
   - Нет, это просто научное наблюдение.
   - Оно не сделает вас Эйнштейном.
   - В том смысле, что неверно, будто  у  нас  много  общего,  или  в  том
смысле, что это слишком очевидно и не  надо  быть  Эйнштейном,  чтобы  это
понять?
   - В том смысле, что мне плевать, - кисло сказала она. И добавила: - И в
том смысле, что нечего вам тут делать.
   Я не двинулся с места и продолжал ее разглядывать.
   - Субботний вечер, - сказал я. - Почему вы  не  пойдете  куда-нибудь  в
город повеселиться?
   - Провалиться ему, вашему городу. - Она выудила  из  стола  сигарету  и
закурила. Вспыхнувшая спичка вырвала из темноты ее лицо. Сэди потушила ее,
тряхнув рукой, и через выпяченную нижнюю губу  выпустила  первую  затяжку.
Проделав это, она посмотрела на меня и сказала: -  И  вам  тоже.  -  Затем
обвела убийственным взглядом кабинет, словно он был полон  каких-то  харь,
и, выдохнув серый дым, закончила:  -  Провалиться  им  всем.  Всему  этому
заведению. - Ее взгляд снова остановился на мне, и она сказала: - Я  ухожу
отсюда.
   - Отсюда? - удивился я.
   - Отсюда, - подтвердила она,  обведя  комнату  широким  жестом,  отчего
сигарета в ее пальцах разгорелась ярче. - Из этого места, из этого города.
   - Погодите немного - разбогатеете, - сказал я.
   - Я давно могла бы разбогатеть, - ответила она, - копаясь в этом добре.
Если бы захотела.
   Это верно, она могла. Но не разбогатела. Насколько я мог судить.
   - Да, - она раздавила окурок в пепельнице, - я ухожу. - Она  с  вызовом
смотрела мне в глаза, словно ожидая возражений.
   Я ничего не сказал, только помотал головой.
   - Думаете, не уйду? - допытывалась она.
   - Думаю, что нет.
   - Ничего, увидите, черт бы вас взял.
   - Нет, - сказал я и снова помотал головой, - не уйдете. У вас талант по
этой части, как у рыбы по части плавания. А разве рыба откажется плавать?
   Она хотела что-то сказать, но передумала. Минуты две мы молча сидели  в
темноте.
   - Перестаньте на меня  глазеть,  -  потребовала  она.  -  Сказано  вам,
уходите. Почему вы не идете домой?
   - Жду Хозяина, - лаконично объяснил я, - он... - Тут я вспомнил. - А вы
не слышали, что случилось?
   - Что?
   - С Томом Старком.
   - Эх, дал бы ему кто-нибудь наконец по мозгам.
   - Вот и дали, - сказал я.
   - Давно пора.
   - Но сегодня вечером они  потрудились  на  совесть.  Последнее,  что  я
слышал, - он был без сознания. Хозяина вызвали в раздевалку.
   - Что с ним? - спросила она, подавшись вперед. - Что-нибудь серьезное?
   - Он был без сознания. Это все, что мне  известно.  Скорее  всего,  его
отвезут в больницу.
   - Они не сказали, что с ним? И Хозяину не сказали? -  допрашивала  она,
наклонившись ко мне.
   - Да вам-то чего волноваться? Говорите, что  давно  пора  дать  ему  по
мозгам, а теперь, когда ему дали,  у  вас  такой  вид,  будто  вы  в  него
влюблены.
   - Ха, - сказала она. - Шутка.
   Я посмотрел на часы.
   - Хозяин задерживается. Надо полагать, что  повез  грозу  защитников  в
больницу.
   Она молча глядела на стол и кусала губу. Потом вдруг встала, подошла  к
вешалке, надела пальто, насадила на голову шляпу и двинулась  к  двери.  Я
повернул ей вслед голову. У двери она остановилась и сказала, крутя ручку:
   - Я ухожу и хочу запереть. Не  пересесть  ли  вам  в  свой  собственный
кабинет?
   Я поднялся и вышел в приемную. Сэди, не  говоря  ни  слова,  захлопнула
дверь, быстрым шагом пересекла приемную и скрылась в коридоре. Я  стоял  и
слушал удаляющийся стук каблуков по мраморному полу.
   Когда он затих, я вошел в кабинет, уселся у окна и стал  смотреть,  как
шарят по крышам пальцы речного тумана.
   Однако, когда  зазвонил  телефон,  я  уже  не  любовался  романтическим
туманным пейзажем вечернего города, а сидел над опрятными  успокоительными
налоговыми выкладками под лампой с зеленым  абажуром.  Звонила  Сэди.  Она
сказала, что звонит из университетской больницы и что Том  Старк  все  еще
без сознания. Хозяин тоже  тут,  но  она  его  не  видела.  Насколько  она
понимает, я ему зачем-то нужен.
   Итак, Сэди отправилась туда. Шнырять в антисептическом полумраке.
   Я отложил опрятные успокоительные налоговые выкладки и вышел на  улицу.
Съев у ларька бутерброд с чашкой кофе, я  поехал  в  больницу.  Хозяина  я
нашел в приемной, одного. Вид у него был  мрачный.  Я  спросил,  как  Том;
оказалось, что он в рентгеновском кабинете, но пока  ничего  не  ясно.  Им
занимается доктор Стентон, а  еще  один  специалист  вылетает  специальным
самолетом из Балтимора для консультации.
   Потом он сказал:
   - Я хочу, чтобы ты съездил за Люси. Надо  ее  привезти  сюда.  Там,  на
ферме, наверно, еще не было газеты.
   Я сказал, что еду, и пошел к двери. Он окликнул меня, я обернулся.
   - Джек, ты как-нибудь это... помягче ей скажи. Ну подготовь ее, что ли.
   Я сказал, что постараюсь, и  ушел.  Видно,  дела  были  неважные,  если
требовалась такая подготовка. И пока  я  ехал  по  шоссе  навстречу  огням
машин, устремившихся на субботний вечер в город, я думал, какое это  будет
веселое занятие - подготавливать Люси. И когда  я  шел  по  доисторической
цементной дорожке к тускло светящимся окнам белого дома, я думал о том  же
самом. А потом я стоял в гостиной, в  окружении  резного  ореха,  красного
плюша,  карточек  для  стереоскопа,  мольберта  с  портретом  малярика,  и
подготавливал Люси - и в занятии этом не было решительно ничего веселого.
   Но она держала себя в руках.
   - Боже мой, - сказала она негромко, - Боже мой. -  И  потом,  с  белым,
окаменевшим лицом: - Одну минуту. Я возьму пальто.
   Мы сели в машину и поехали в город. Мы не разговаривали. Только  раз  я
услышал "Боже мой!", но обращалась  она  не  ко  мне.  Я  решил,  что  она
молится: когда-то она ходила в захолустный баптистский колледж, где на это
не жалели времени, и привычка могла сохраниться.
   Затем я проводил ее в приемную, где сидел Хозяин,  и  опять  не  увидел
ничего веселого. Его  большая  голова  медленно  перекатилась  на  высокой
спинке кресла в ситцевом чехле, и глаза уставились  на  нее  с  цветастого
узора как на чужую. Она не подошла к нему, а остановилась посреди  комнаты
и спросила:
   - Как он?
   Глаза у Хозяина загорелись, и он вскочил с кресла.
   - Все нормально, слышишь? - сказал он. - Все будет нормально. Поняла?
   - Как он? - повторила Люси.
   - Слышишь, что я тебе говорю, - все будет нормально, - прорычал он.
   - Ты говоришь. А что говорят врачи?
   Лицо его потемнело от прихлынувшей крови, и он шумно задышал.
   - Ты сама этого хотела. Сама сказала. Сама  сказала,  что  пусть  лучше
умрет у тебя на глазах. Ты хотела этого. - Он шагнул к ней. - Но  он  тебя
надует. Ничего с ним не будет. Слышишь? Он выздоровеет.
   - Дай бог, - тихо сказала она.
   - Дай! Дай! - крикнул Хозяин. - Ничего  у  него  нет,  уже  сейчас.  Он
крепкий парень, он выдержит.
   Она ничего не отвечала, только стояла и смотрела на него; кровь  отлила
от его лица, и он как будто осел под тяжестью собственного  мяса.  Немного
погодя Люси спросила:
   - Я могу его увидеть?
   Прежде чем ответить. Хозяин отступил  к  своему  креслу  и  сел.  Потом
посмотрел на меня.
   - Отведи ее в  триста  пятую  палату,  -  распорядился  он.  Голос  был
монотонный, скучный, как будто он отвечал  в  зале  ожидания  на  дурацкие
вопросы проезжего о расписании поездов.
   Я отвел ее в палату 305, где под  белой  простыней  лежало  неподвижное
тело и из разинутого рта вырывалось тяжелое дыхание. Люси не сразу подошла
к кровати. Остановившись в дверях, она смотрела на Тома.  Я  подумал,  что
она сейчас свалится, и подставил руку, но Люси твердо держалась на  ногах.
Потом она подошла к кровати и робко  дотронулась  до  тела.  Она  опустила
ладонь на правую ногу, над  щиколоткой,  и  так  замерла,  словно  надеясь
вызвать или сообщить  какую-то  силу  этим  прикосновением.  Тем  временем
медсестра, которая стояла по ту сторону кровати, нагнулась и стерла со лба
пациента капельки пота. Люси сделала шаг или два к  изголовью  кровати  и,
глядя на сестру, протянула руку. Сестра вложила в  нее  салфетку,  и  Люси
насухо вытерла ему лоб и виски. Затем вернула салфетку сестре.  "Спасибо",
- шепнула  она.  На  простом,  заурядном,  добром  лице  немолодой  сестры
появилась профессиональная сочувственная улыбка, словно на секунду  внесли
свет в уютную запущенную комнату.
   Однако Люси смотрела не на ее лицо, а вниз, где  шумно  дышало  лицо  с
отвисшей челюстью. Там никакого просвета не было. Немного погодя -  сестра
объяснила, что доктор Стентон ненадолго отлучился и, когда он придет,  она
даст нам знать, - мы  вернулись  к  Хозяину,  который  сидел  по-прежнему,
прислонившись затылком к цветочному узору.
   Люси сидела, потупясь,  в  другом  кресле  (ситцевые  чехлы,  горшки  с
цветами на подоконнике, акварели в  простых  деревянных  рамках,  камин  с
муляжами чурок придавали приемной уютный, веселый вид) и время от  времени
поглядывала  на  Хозяина,  а  я  сидел  на  кушетке  у  стены   и   листал
иллюстрированные журналы, из которых  выяснилось,  что  мир  за  пределами
нашего уютного уголка еще не перестал быть миром.
   Примерно в половине двенадцатого пришел Адам и сказал,  что  самолет  с
балтиморским доктором, вызванным  для  консультации,  вынужден  был  сесть
из-за низкой облачности и прилетит, как только туман поднимется.
   - Туман! - воскликнул Хозяин и встал. - Туман! Позвони ему... позвони и
скажи... туман не туман - пусть вылетает.
   - Самолет не может лететь в тумане, - объяснил Адам.
   - Ты скажи ему... мальчик, который там... этот мальчик... мой сын...  -
Голос его не затих. Он просто оборвался на таком звуке, как будто с трудом
затормаживала тяжелая машина. Хозяин смотрел  на  Адама  с  возмущением  и
глубокой укоризной.
   - Доктор Бернхам вылетит при первой же возможности, -  холодно  ответил
Адам. И, выдержав возмущенный, укоризненный взгляд Хозяина, после короткой
паузы добавил: - Губернатор, я думаю, что  вам  лучше  прилечь,  отдохнуть
немного.
   - Нет, - ответил Хозяин хрипло, - нет.
   - От того, что вы не отдыхаете, пользы нет никакой. Вы только  напрасно
тратите силы. Вы ничем не можете помочь.
   - Помочь, - повторил Хозяин, - помочь, - и  сжал  перед  собой  кулаки,
словно пытаясь выловить из воздуха какую-то материю, которая растворилась,
стала неосязаемой при его прикосновении.
   - Я бы очень вам советовал прилечь,  -  мягко  сказал  Адам.  Потом  он
повернулся и вопросительно посмотрел на Люси.
   Она помотала головой и тихо ответила:
   - Нет, доктор. Я тоже подожду.
   Адам наклонил голову в знак согласия и вышел. Я последовал за ним.
   - Что там у него? - спросил я, догнав Адама в холле.
   - Плохо, - сказал он.
   - Очень плохо?
   - Он парализован и без сознания, - сказал Адам. - Конечности совершенно
вялые. Рефлексы полностью исчезли. Ты  берешь  его  за  руку,  а  она  как
студень. Рентген - мы сделали  снимок  -  показывает  перелом  и  смещение
пятого и шестого шейных позвонков.
   - Где эта чертовщина?
   Адам положил два пальца мне на шею, пониже затылка.
   - Тут, - сказал он.
   - Иначе говоря, у него сломана шея?
   - Да.
   - Я думал, от этого умирают.
   - Обычно умирают, - сказал он. - А если трещина чуть выше - неизбежно.
   - У него есть шансы?
   - Да.
   - Просто выжить или выздороветь?
   - Выздороветь. Почти выздороветь. Но только шансы.
   - Что ты предпримешь?
   Он посмотрел мне в глаза, и я увидел, что его  лицо  выглядит  примерно
так, как будто ему самому свернули шею. Лицо было белое и осунувшееся.
   - Это трудное решение, - сказал он. - Мне надо подумать.  Сейчас  я  не
хочу об этом говорить.
   Он отвернулся, расправил плечи и зашагал по  натертому  паркету  холла,
блестевшему под мягким светом, как коричневый лед.
   Я возвратился в комна