это было черт знает как давно - лет пятнадцать назад, в эпоху тотального энтузиазма, предшествовавшего Великому Развалу. Тогда симпатичный юноша Ванечка Андреев, на вид вполне половозрелый мужчина в свои шестнадцать с половиной, всей душой отдавался искусству, сутками пропадая в изостудии поселкового Дома пионеров, и на полном серьезе помышлял после школы втихаря удрать в Суриковское (папашка, узурпатор, хотел, чтобы сын непременно стал офицером, и слышать не желал о чем-либо другом!). Сверстники Ивана, все как один здоровенные мужланы с избытком тестостерона, взращенные на экологически чистых сельских продуктах, уже давно пускали слюни на торчком стоявшие сиськи и мясистые ляжки своих сверстниц, активно дергались под Антонова на дискотеках, дрались с кем попало и под занавес задирали в ближайших кустах первую попавшуюся юбку. Ванечка же все свободное время пропадал в изостудии, до рези в глазах изощряясь в подборе палитры и углубленном изучении жизнеописаний классиков Возрождения и совершенно игнорируя похотливые взгляды и красноречивые вздохи руководительницы, вальяжной Зои Васильевны, недавно перешагнувшей бальзаковский рубеж и оттого, видимо, испытывающей страстное томление. Нет-нет, не подумайте плохого, Ванечка вовсе не был извращенцем-женоненавистником. В один прекрасный вечер он таки отпробовал зрелой плоти наставницы, расположив оную плоть прямо на первом попавшемся столе студии и с разбегу лишив себя невинности. А все из-за Мережковского: хитрющая Зоя Васильевна притащила в студию первый том "Воскресших богов" и намекнула юному дарованию, что у него есть шанс получить книжицу только после жаркого сплетения тел. Сплетение состоялось незамедлительно, после чего Иван тут же схватил заветный том и, на ходу подтягивая штаны, удрал нах хаус. На неделю наш парень выпал из обстановки - ни с кем не общался, никуда не ходил и ел что попало. И в другой прекрас
ный вечер Ванечка дал себя уговорить - спустя неделю после утраты невинности. Ну, сами понимаете, на сей раз предметом торга стал второй том "Воскресших богов".
     Ударно поработав на столе, будущий Васнецов утащил книженцию и опять на неделю выпал. А еще через неделю выяснилось, что озабоченная дамочка оказалась недальновидной. Не догадалась в свое время обзавестись хорошей библиотекой, за что была сурово наказана: сладострастные стоны на столе более не тревожили своды изостудии.
     - Некогда мне тут с вами фуйней страдать, Зоя Васильевна, - сурово заявил Ванечка, однозначно давая понять, что не намерен тратить силы на предмет, к великому искусству никакого отношения не имеющий. - Найдете мне про Ван Дейка что-нибудь - тогда поговорим. А пока - не мешайте творить.
     Спустя некоторое время под большим нажимом отца Иван все же поступил в военное училище и с тех пор живопись забросил. Служба съедала все время без остатка, не было возможности даже семьей обзавестись, не то что с мольбертом возиться. Отпуска в их среде было принято проводить сообща где-нибудь в шумных публичных местах типа санаториев и домов отдыха, непременно с разухабистой гульбою, обильными возлияниями, сопровождавшимися добротными драками и активным совокуплением со всем подряд женопоголовьем, которое годилось для этого и пребывало в радиусе поражения оборонительной гранаты. Сами понимаете - ни о каких занятиях живописью в такой обстановке говорить не приходилось.
     Так вот и получилось, что впервые за последние полтора десятка лет Ивану удалось заняться любимым делом именно сейчас, в плену у горских бандитов без конкретной политико-социальной ориентации, в просторечии именуемых "индейцами". Лет пять назад он уже сиживал у таких в заложниках, но тогда они "индейцами" не обзывались, да и рисовать там было негде и не на чем. А здесь - пожалуйста: хорошо беленная хибара из самана, куча разнокалиберных угольев из-под шашлыков, систематически употребляемых стражей, и плюс ко всему масса свободного времени, которое совершенно некуда девать. Правда, живописью это можно назвать с большущей натяжкой - скорее настенной росписью первобытного периода. Однако, как говорится, на безрыбье и рак рыба. С утра до ночи Иван на разные лады изгалялся над стенами хибары. Время летело быстро, часовые изыскам пленника не препятствовали, скорее наоборот. Вот позавчера он по заказу "индейцев" закончил портрет Президента на противоположной стене - те, обнаружив внешнее сходство с оригиналом, чрезвычайно обрадовались и с удовольствием метали в него ножи, пока на месте портрета не обнажилась свежая штукатурка. И вот теперь они с нетерпением ждут, когда же будет готов Отец Народов. Иван не особо торопится: пока что в хибаре вполне сносно можно ночевать, а что сделают эти одурманенные ребятишки со стеной при наличии портрета - черт его знает.
     Патологическая "любовь" горцев к Великому Пахану - факт общедоступный, а вот выдержит ли мягкий саман автоматные очереди - пока что неизвестно.
     Так и не вспомнив, какой конфигурации были усы у Отца Народов, Иван оставил бесплодные попытки и мрачно ухмыльнулся, отметив краем глаза, как из-за угла хибары выскочил Антуан - один из его соратников по плену.
     Поддерживая одной рукой тяжеленные кандалы, парень подсеменил к живописцу и рухнул наземь рядом с ним, затравленно озираясь по сторонам. На лице молодого француза можно было прочесть крайнюю степень смятения.
     - Что... опять? - мрачно поинтересовался Иван, с вялым любопытством прислушиваясь к приглушенным крикам, доносившимся из хибары.
     Уловив вопросительную интонацию, Антуан нечленораздельно затараторил по-французски, оживленно размахивая руками и корча отчаянные гримасы. - Да заткнись ты, сам слышу, - раздраженно оборвал его Иван. Француз смолк и с затаенной надеждой принялся поедать Иванов профиль скорбным взглядом, от усердия приложив к бровям ладонь - чтобы ярящееся июньское светило не мешало созерцать спасителя.
     - Ну че уставился? - возмущался Иван. - Я ж тебе сказал русским языком, лягушатник ты фуев, - не тронут они тебя! Ты только держись около меня - и все будет нормально. Доступно?
     Француз жалко улыбнулся и развел руками. Ничего, конечно, ему не было доступно из Ивановой тирады - однако же убедительность интонации подействовала успокаивающе. Внезапно упав ниц перед своим защитником, Антуан попытался облобызать его грязную щиколотку, распухшую от кандалов.
     - Но-но, придурок! - прикрикнул Иван. - Этого еще не хватало! Что за нация, блин, чуть что, сразу в ноги... Сиди где стоишь и сопи себе в две дырочки. Иди вон, лучше углей мне притащи. - Живописец красноречиво потыкал пальцем на кучку углей перед собой и указал на дальний угол двора, где стоял мангал, наполненный свежими головешками. Подобострастно кивнув, Антуан подхватил цепь и направился к мангалу. Глядя ему вслед, Иван покачал головой и неодобрительно поморщился.
     В хибаре между тем происходила очередная ежедневная гнусность.
     "Индейцы", курнув по обычаю после обеда анаши хором пользовали Жюльена, третьего пленника. Послушав некоторое время звуковое сопровождение процесса Иван сплюнул и перестал раскрашивать френч Вождя - настроение пропало. Подобрав неподъемную цепь кандалов, потащился к мангалу - помочь Антуану выбирать угли.
     Жюльен, переводчик компании, в вопросах секса оказался подвержен творческому дуализму и предельной раскованности. Совмещая в холеном теле чувственность женщины и физиологию мужчины, этот зрелый француз, пресытясь утехами обычного секса, не прочь был вкусить любви однополой - дабы пополнить коллекцию ощущений... По крайней мере, так он пытался объяснить причину своего поведения Ивану, жалуясь по ночам на судьбу-злодейку, и просил не презирать его за грехопадение.
     - Может, у вас и так это называется, - не соглашался Иван. - А у нас это называется просто - педерастия. Ну да ты не переживай, пидер - он тоже человек. Только ведь пока освободят, они тебя задолбают вусмерть. Ежели каждый день будут в шесть смычков понужать...
     В принципе Жюльену можно было и посочувствовать - он впервые угодил в такую ситуацию и даже отдаленно не представлял себе, что за типы эти самые "индейцы". Вот и пал жертвой собственной неосведомленности в первый же день пребывания в плену.
     Тогда к ним зашел красавчик Махмуд - долговязый волоокий мужлан, с благородным носом и роскошной шевелюрой. Он был младшим братом главаря банды и командовал охранниками. Усевшись на нары между французами, Махмуд приобнял их за плечи и начал ласково склонять к разврату, обещая за это хорошую еду и свою благосклонность.
     Молоденький Антуан, водитель компании, по-русски не понимал ни слова. Он настороженно хлопал глазами, следя за непристойными жестами долговязого горца, и периодически сбрасывал его лапу со своего плеча. Зато Жюльен моментально дал себя охмурить - начал жеманно похихикивать и намекать совратителю, что неплохо было бы побрызгаться дезодорантом, а уже потом в гости идти...
     "Ох ты, педрила! - подумал тогда Иван. - А я-то гляжу - весь из себя гладкий такой, холеный, цветастый платочек на шее, блин... Вот ведь угораздило в компанию с лидером попасть!"
     - Слышь, мальчик, отвали-ка со своими пидерскими приколами, - сурово заявил Иван после того, как Махмуд, беседуя с Жюльеном и вроде бы шутя, ущипнул Антуана за задницу и тот, покраснев, как рак, начал озираться по сторонам в поисках какого-нибудь тяжелого предмета для защиты мужиковского достоинства. - А то скажу Артуру - огребешься пиз...лями по самые уши. Вали давай!
     - Тывой нэ трогаит - сидет, малчат, бляд! - возмутился совратитель. - Я его насиловат нэ будит - сам хочит, значит, дает. Нэ хочит - ладна... - И тут же утащил Жюльена на улицу - подальше от бдительного ока сурового блюстителя нравов.
     Слияние двух лун состоялось буквально через минуту - в небольшом вагончике, где жила охрана. Жюльен вручил Махмуду последний оставшийся у него презерватив, посоветовал воспользоваться вазелином и потребовал, чтобы совратитель как можно быстрее обзавелся необходимыми средствами контрацепции специальных кондиций - как раз для таких случаев. Махмуд за неимением вазелина воспользовался мылом, а презерватив проигнорировал, несмотря на отчаянные протесты второй половины тандема. По окончании процесса он торжественно объявил:
     - Тэпэр ти - общаковий пидер. Всэ будит ибат и в рот дават... - и тут же позвал остальных "индейцев". Ловкие ребята умело взнуздали отчаянно сопротивлявшегося француза, отжарили его в хоровом исполнении, а презерватив, как это принято у таких типов, надули, разрисовали единственной обнаружившейся ручкой и повесили у входа.
     Теперь они каждый день развлекались с Жюльеном после обеда - заходили в хибару пленников, раскладывали несчастного на нарах и пользовали вшестером, нимало не смущаясь его явным нежеланием участвовать в процедуре подобного рода. К страданиям физического плана (в последнее время у Жюльена сильно болел задний проход, воспалившийся ввиду частой и не совсем правильной эксплуатации) присовокуплялись муки душевные: во-первых, он страшно переживал, что по собственной оплошности попал в такое унизительное положение, во-вторых, ужасно боялся СПИДа...
     - Раньше надо было думать, - сурово обрывал его Иван всякий раз, как только тот начинал жаловаться на судьбу. - А то жопой думаете, а потом хнычете! Дуализм, бля! Чувственность, мать твою так! - А красавчика Махмуда, с явным неравнодушием взиравшего на юного Антуана, сурово предупредил:
     - Ежели пацана кто тронет - кранздец. Считай, то же самое будет, как если бы меня тронули... - после чего никто вроде бы не покушался на честь Антуана - по крайней мере, явных проявлений гомосексуального характера в его отношении не наблюдалось. Чуть позже вам станет понятно, отчего это "индейцы" не распространяли свои педерастические изыски на Ивана, пока же - пленникам пора обедать. "Индейцы" в полной мере насладились Жюльеновой плотью, покинули хибару и оставили там обычный гонорар за гомосековы услуги: оставшийся от собственного обеда шашлык и лаваш. Помимо этого, великодушный Махмуд наградил испуганно попятившегося при его приближении Антуана свернутым в трубочку "Плейбоем":
     - На, падрачи! Вечир Артур приезжат - новий привазит.
     Недоуменно пожав плечами, Антуан вопросительно посмотрел на Ивана.
     Тот отнял журнал, пролистал его, хмыкнул и не стал выбрасывать:
     - Пусть будет. Может, действительно - подрочим как-нибудь, на досуге...
     Вяло пожевав жесткое мясо и сыроватую лепешку с барского стола, пленники завалились подремать на оскверненный топчан: послеобеденная жара вполне к тому располагала. Французы моментально захрапели: Жюльен устал от переживаний и чрезмерной нагрузки, а юный Антуан вообще здоров был поспать - независимо от обстоятельств. Иван обнаружил довольно солидный чинарик, оставшийся от только что отзвучавшей оргии, и тщательно исследовал его: в "козьей ножке" была вполне приличная порция "шалы" . Тихо порадовавшись такому подарку судьбы, Иван извлек из кармана спичинку, огрызок, коробка и через пять секунд уже вовсю наслаждался сладковатым приторным дымком, отвлеченно размышляя о проблемах насущных.
     Сегодня одиннадцатый день их пребывания в плену. Срок вроде бы и незначительный - по обычным меркам. Одиннадцать дней в комфортабельной квартире с душем и хорошей пищей - это где-то далеко, в другом измерении. И чтобы понять разницу между этими двумя измерениями, недостаточно пообщаться с теми, кто был в плену, или посмотреть кадры видеохроники. Нужно все испытать самому: потаскать тяжеленные колодки, которые неимоверно натирают щиколотки - до инфицированных ран; питаться объедками со стола охраны; страдать от жары днем и замерзать на вонючих досках топчана по ночам; не мыться; клянчить у охранников лишний глоток воды - перечислять можно долго. Но самое главное - это страх. И еще - унизительное чувство полнейшей собственной беспомощности. Физические неудобства еще можно как-то вытерпеть, а вот страх и унижение вытерпеть очень трудно. Конечно, человек ко всему привыкает, это факт общеизвестный. Только для привыкания потребен определенный период, в течение которого прежние установки полноценно трансформируются в новые. А если тебе два десятка лет вдалбливали, что человек - это звучит гордо, а потом еще с десяток лет формировали психологию пса войны, смысл существования которого заключается в том, чтобы перехитрить, отловить и в конечном итоге загрызть врага любым способом, тут уж извините... За столь незначительный промежуток времени практически невозможно свыкнуться с мыслью, что этот самый враг, которого вроде бы надо грызть, гордо ходит рядом, помыкает тобой как хочет и в твоем присутствии безнаказанно творит невероятные мерзости. Именно поэтому вояки пуще адского пламени боятся плена и предпочитают ему героическую смерть на поле боя. Можно метко стрелять, вполне прилично руководить подразделением в бою - и тем самым заслужить репутацию бывалого бесстрашного воина. Но с достоинством вынести позор плена дано далеко не каждому. Это, если хотите, особый талант.
     Иван как раз принадлежал к той немногочисленной категории, которая подобным талантом обладала. В плен он угодил второй раз в жизни и, как ни странно, шибко по этому поводу не переживал. Ну, угодил так угодил - что ж теперь... И что характерно - сейчас, как и впервые, он очутился здесь добровольно, никто его в бессознательном состоянии после контузии с поля боя не волок, и с госпитальной койки никто не стаскивал. Сам пошел.
     - Счастье твое, капитан, что сейчас не сорок третий, - так пять лет назад высказался сквозь зубы старый особист, разбиравшийся с ним после первого пленения. - Вывел бы тебя, паскуду, на зады и грохнул к чертовой матери! И никакого суда!
     - Зато пацанов сохранил, - невозмутимо возразил ему Иван. - Ты матерям их скажи, что я военный преступник. Матери их тебе в рожу плюнут, а мне в пояс поклонятся.
     Вот и рассуди, кто из нас прав...
     - Солдат на то и солдат, чтобы сражаться и умирать с оружием в руках за родину! - желчно взвился особист. - Сохранил... Дурак ты, капитан... С таким мировоззрением далеко не уедешь, можешь мне поверить. Так капитаном на пенсию и выйдешь. Ежели, конечно, не угрохают раньше...
     Отчасти он, конечно, был прав. В свои тридцать два Иван все еще оставался капитаном, командиром группы - то есть занимал одну из начальных офицерских должностей в структуре подразделений спецназа. Все его уцелевшие однокашники, которых не списали в расход из-за увечий, давненько уже обрели вполне приличные места под солнцем и пользовались солидной репутацией. Жизнь спецназовца - непрерывная война. А на войне людишки растут очень даже быстро.
     Некоторые Ивановы одногодки уже получили подполковников и полковников, а иные бросили войска и пошли в бандиты - там и работа полегче, и платят не в пример больше. Да и общественное положение бандита не идет ни в какое сравнение с резко упавшим за последние годы статусом офицера. Отряд, в котором служил Иван, возглавлял подполковник Т., в свое время учившийся с ним в одном училище, двумя курсами младше. Когда этот Т. пришел в спецназ зеленым лейтенантиком, Иван был уже командиром группы. Знакомые частенько пеняли ему на этот факт: вот, мол, все люди как люди, растут по графику, один ты непутевый. Он не обижался.
     Полагал, что каждому на роду написано жить именно так, а не иначе, и, лениво передвигаясь (преимущественно на броне "бэтээра") по жизни, ждал, когда же настанет его звездный час. И не особенно расстраивался, что этим самым звездным часом пока что не пахло. Он прекрасно понимал, что виной всему был его скверный характер. Дважды наш герой сделал попытки жениться - но буквально через месяц жены сбегали от него, как говорится, с одним чемоданом. И не потому, что дурен собой был суженый или кондициями мужскими не вышел. Напротив, был Иван очень даже симпатичным малым: прекрасно сложен, крепко сшит, очами светел, бровями... как там, блин... ага - союзен бровями, вот. Но характер... оторви да брось.
     Жена ему: "Сегодня, Ванечка, мы с тобой идем в гости к Жуковым - любилель там какой-то невъеименный", а Ванечка в ответ: "А в гробу я видал этот их любилель - у меня книга хорошая есть..." И как упрется на своем - хоть стой, хоть падай.
     В общем, так и не удосужился нормальной семьей обзавестись - перебивался случайными связями, что, как известно, отнюдь не лучшим образом влияет на формирование характера и небезопасно в физиологическом аспекте. Даже боевую кличку Иван имел под стать своим манерам - а клички в среде спецназа, как известно, даются чрезвычайно метко и абсолютно адекватны сущности индивида.
     Кличка была проста и незатейлива и досталась нашему герою от командира роты, который, отчаявшись в один прекрасный день переубедить своего подчиненного, в ярости вскричал: "Ну что ты уперся, как танк! Говорят ему - осади, сдай назад - так нет, рычит, ревет и продолжает напролом лезть... Танк ты и есть..."
     Так и остался Иван по жизни Танком и, как ни странно, кличкой этой, не совсем уважительной и довольно двусмысленной для боевого офицера, дорожил. Мало того, всячески ее оправдывал, каждый раз подтверждая изначальную точность и справедливость характеристики командира. Пришла пора получать новую должность или звание, все идет как по писаному, и всего-то нужно: пару раз улыбнуться подобострастно да вовремя задницей вильнуть. Так нет - то не того, кого можно, не туда, куда потребно посылает, то зверем глядит, когда скромно взор потупить надобно, а то и вовсе - не тому, кому следует, норовит по черепу зарядить, а порой, бывает, и ногой... В общем - как нарочно. Да что там говорить: танк, он и есть танк...
     В этот плен Иван угодил, как говорится, по собственному желанию.
     Если пять лет назад, при первой сдаче в плен, сложилась критическая ситуация, когда от его решения зависела судьба десятка пацанов, то в данном случае ничего такого не было. Наверняка его боевые братья сидят сейчас где-нибудь в штабе группировки и в сердцах обзывают своенравного соратника самыми последними словами. И в общем-то есть за что...
     Как и все