и  сухонький,  во  всем  сером,  который,
казалось, принес на своей куртке, на шляпе, на гетрах, на длинных отвисших
усах всю пыль Городского круга, бросился к нашему герою на шею  и  потерся
об его нежные, холеные щеки своей загрубевшей кожей, какая и  должна  была
быть у каптенармуса в отставке.
   - Бравида!.. Какими судьбами?.. И Экскурбаньес здесь!.. А это кто?..
   В ответ раздалось блеянье:
   - Э-это я, дорогой учи-и-итель!..
   И тут, стуча по стене чем-то вроде длинной удочки,  конец  которой  был
обернут в серую бумагу, в клеенку и перевязан  веревкой,  выступил  вперед
аптекарский ученик.
   - А, ба, да это Паскалон!.. Ну, поцелуемся, малыш!.. А это что  у  него
такое?.. Да поставь же ты это куда-нибудь!..
   - Бумагу... бумагу сними!.. - шептал командир.
   Юнец проворно стащил обертку, и  перед  взором  подавленного  Тартарена
развернулось тарасковское знамя.
   Депутаты сняли шляпы.
   - Дорогой президент! - торжественно и  твердо  произнес  Бравида,  хотя
голос у него все-таки дрожал. - Вы просили знамя - мы  вам  его  привезли.
Вот!..
   Глаза у президента стали большими и круглыми, как яблоки.
   - Я? Просил знамя?..
   - Как? Разве вы не просили?..
   Фамилия "Безюке" все объяснила Тартарену.
   - Ах да, _кнэчно_!.. - воскликнул он.
   Он сразу все понял, сразу обо всем догадался и, тронутый невинной ложью
аптекаря, попытавшегося воззвать к  его  чувству  долга  и  к  его  чести,
пробормотал, отдуваясь:
   - Ах, друзья мои, как это хорошо! Какую услугу вы мне оказали!..
   -  Да  здравствует  _прррезидэнт_!..  -  взвизгнул  Паскалон,  потрясая
орифламмой (*59).
   Тут раздался "гонг" Экскурбаньеса, и его воинственный клич!  "Хо-хо-хо!
_Двайте шуметь_!.." - докатился до  подвального  этажа.  Во  всех  номерах
отворились двери, в них  просунулись  головы  любопытных,  но,  напуганные
стягом, черными волосатыми людьми, которые  махали  руками  и  выкрикивали
какие-то непонятные слова,  тотчас  же  скрылись.  Никогда  еще  в  стенах
мирного отеля "Юнгфрау" не было такого содома.
   - Пойдемте ко  мне,  -  почувствовав  некоторую  неловкость,  предложил
Тартарен.
   Они ощупью стали пробираться в темной комнате,  нашаривая  спички,  как
вдруг кто-то грохнул в дверь, от этого мощного удара она  распахнулась,  и
на пороге появилось желтое,  надменное,  надутое  лицо  содержателя  отеля
Мейера.
   Мейер хотел  было  войти,  но  его  остановили  сверкнувшие  в  темноте
страшные глаза, и он, не заходя в номер, с  неприятным  немецким  акцентом
процедил сквозь зубы:
   - Нельзя ли _потыше_?.. А то вы у меня все насидитесь в полиции...
   В ответ на дерзкое выражение "насидитесь" раздалось нечто подобное реву
буйвола. Хозяин на шаг отступил, но все же огрызнулся:
   - Знаем мы, кто вы такие! За вами слежка. Я не потерплю  в  моем  отеле
таких людей, как вы!..
   - Господин Мейер! - тихо, вежливо, но весьма твердо сказал Тартарен.  -
Прикажите подать мне счет... Я с этими господами завтра утром  отправляюсь
на Юнгфрау.
   О, родная земля,  о,  малая  отчизна  -  частица  великой!  Как  только
Тартарен услышал  тарасконский  говор,  как  только  от  складок  голубого
знамени на него пахнуло воздухом родного края, он тотчас  же  вырвался  из
сетей любви и вернулся к своим друзьям, к своим обязанностям, к славе.
   А ну, вперед!



   9. В "Ручной серне"

   Очаровательна была на другой день  прогулка  пешком  из  Интерлакена  в
Гриндельвальд, где надо было сговориться с проводниками насчет подъема  на
Малую Шейдек.  Очаровательно  было  торжественное  шествие  П.К.А.,  опять
надевшего гетры и дорожный  костюм  и  опиравшегося  с  одной  стороны  на
костлявое  плечо  командира  Бравида,  а  с  другой  -  на  мощную   длань
Экскурбаньеса,  причем  оба  спутника  были  горды  тем,   что   ведут   и
поддерживают  своего  дорогого  президента,  несут  его  ледоруб,   мешок,
альпеншток, меж тем как то спереди,  то  сзади,  то  сбоку  прыгал,  точно
молодой  пес,  фанатик  Паскалон,   во   избежание   скандалов,   подобных
вчерашнему, несший знамя свернутым и накрепко перевязанным.
   Веселое расположение  духа,  в  каком  находились  спутники  Тартарена,
сознание исполненного долга, белая-белая Юнгфрау, точно дым, поднимавшаяся
к небу, - всего этого было более чем достаточно, чтобы герой наш забыл то,
что он здесь оставил, оставил, может быть, навсегда и даже не простившись.
Когда же они вышли на  окраину  Интерлакена,  Тартарен  на  ходу  поплакал
сперва в жилетку Экскурбаньесу: "Послушайте, Спиридион", - потом в жилетку
Бравида: "Вы меня знаете, Пласид..." Дело в  том,  что  по  иронии  судьбы
этого лихого вояку звали Пласидом,  а  Спиридионом  -  этого  толстокожего
буйвола (*60) с низменными инстинктами.
   К сожалению, тарасконцы, не столько сентиментальные, сколько галантные,
сердечным делам не  придают  большого  значения.  "Кто  теряет  женщину  и
пятнадцать су, тот теряет только деньги", - наставительно заметил  Пласид,
и  такого  же  мнения  придерживался  Спиридион.  Что  касается  невинного
Паскалона, то он страшно боялся женщин и краснел до ушей,  когда  при  нем
называли Малую Шейдек, - он  полагал,  что  речь  идет  о  какой-то  особе
легкого поведения. Несчастный влюбленный поневоле прекратил свои  излияния
и прибегнул к наиболее верному способу, а именно - стал утешать себя сам.
   Да и какую печаль не рассеяла бы живописная  дорога,  которая  тянулась
сперва мимо извилистой, белой от пены реки, чей рокот, как гром, отдавался
в ельнике, покрывавшем крутые ее  берега,  а  затем  спускалась  в  узкую,
глубокую и сумрачную лощину!
   Тарасконские депутаты с каким-то благоговением,  с  каким-то  священным
ужасом глядели вокруг. Так чувствовали себя  спутники  Синдбада  Морехода,
когда впервые увидели манговые деревья и всю гигантскую тропическую  флору
берегов Индии. До сих пор тарасконцы знали только  свои  лысые  каменистые
горки и никогда не думали, что может быть столько деревьев сразу на  таких
высоких горах.
   - Это еще что!.. Вот вы увидите Юнгфрау! - говорил П.К.А.,  наслаждаясь
их изумлением и сознанием, что он растет в их глазах.
   Словно для того, чтобы  оживить  пейзаж,  смягчить  его  суровость,  на
дороге мелькали кавалькады, катились поместительные ландо, и  в  их  окнах
были  видны  вуали,  развевавшиеся  на  ветру,  и   лица   пассажиров,   с
любопытством разглядывавших депутацию, сомкнувшуюся вокруг  своего  вождя.
Время от времени попадались палатки с деревянными игрушками,  на  обочинах
стояли как вкопанные девочки в соломенных шляпках с широкими лентами  и  в
пестрых платьях, пели в три голоса песни и предлагали малину и эдельвейсы.
Порою альпийский рог посылал в горы свою унылую ритурнель, ущелья отражали
и усиливали ее звуки, а потом она постепенно сходила на нет, точно облако,
превращающееся в пар.
   - Как красиво! Ну прямо орган... - похожий на  святого  с  витража,  со
слезами на глазах лепетал, придя в экстаз, Паскалон.
   Экскурбаньес ревел во всю мочь, и эхо разносило окрест его тарасконский
выговор:
   - Хо-хо-хо!.. _Двайте шумэть_!..
   Однако двухчасовая ходьба среди однообразного пейзажа, хотя бы это  был
пейзаж зелено-голубой, с  ледниками  в  глубине  и  звучный,  как  часы  с
музыкой,  все-таки  утомительна.  Грохот   потоков,   трехголосные   хоры,
игрушечники  и  маленькие  цветочницы   -   все   это   опостылело   нашим
путешественникам, а главное - сырость,  пар  на  дне  этой  воронки,  куда
совсем  не  заглядывало  солнце,  чмокающая  под  ногами  земля,  заросшая
цветущими водяными растениями.
   - Тут недолго и плеврит схватить, - поднимая воротник, ворчал Бравида.
   Потом стали сказываться усталость,  голод,  дурное  расположение  духа.
Трактира нигде не было. Экскурбаньес и Бравида набили себе животы  малиной
и теперь  жестоко  страдали.  Паскалей,  этот  ангел  во  плоти,  которому
бессовестные спутники взвалили на плечи не только знамя, но и  ледоруб,  и
мешок, и альпеншток, - и тот утратил свойственную ему  жизнерадостность  и
перестал скакать.
   На одном из поворотов, когда они переходили Лючинен по  крытому  мосту,
какие строят в этих краях, где  так  часты  снежные  заносы,  их  оглушило
отчаянное завывание рога.
   - Ну, ну, довольно, довольно!.. - в ужасе возопила депутация.
   Человек гигантского роста, прятавшийся в засаде у обочины дороги, вынул
изо рта длинную еловую трубу, доходившую до самой земли  и  оканчивавшуюся
резонатором, который придавал этому доисторическому инструменту  звучность
артиллерийского орудия.
   - Спросите его, нет ли тут  поблизости  трактира,  -  сказал  президент
Экскурбаньесу, который, обладая громадным апломбом и карманным словариком,
считал, что в немецкой Швейцарии он может служить депутации  переводчиком.
Но не успел он достать словарь, как  незнакомец  заговорил  на  прекрасном
французском языке:
   - Трактир, господа?.. Ну  конечно!..  До  "Ручной  серны"  два  шага...
Позвольте, я вас провожу.
   Дорогой  он  им  про  себя  рассказал,  что  несколько  лет   прослужил
комиссионером в Париже, на углу улицы Вивьен.
   "Тоже, значит, состоит на службе в Компании, черт его дери", -  подумал
Тартарен, однако решил оставить своих  спутников  в  блаженном  неведении.
Сослуживец Бомпара очень им всем пригодился, так как, хотя  над  входом  в
"Ручную серну" красовалась французская вывеска, говорили здесь на скверном
немецком языке.
   Немного  погодя  тарасконская  депутация,  усевшись   вокруг   огромной
сковороды, на которой им была подана яичница  с  картофелем,  восстановила
свои силы и доброе расположение духа, столь  же  необходимое  южанам,  как
солнце  их  родному  краю.  Выпили   изрядно,   покушали   плотно.   После
многочисленных тостов за президента и за  успех  его  начинания  Тартарен,
которого с первого же момента заинтересовала вывеска, обратился  к  игроку
на: роге, замаривавшему червячка в углу:
   - Стало быть, у вас здесь водятся серны?.. Я  думал,  в  Швейцарии  они
повывелись.
   Тот прищурился.
   - Нельзя сказать, чтобы их тут было много, но все-таки мы вам покажем.
   - Да президенту пострелять хочется, вот что!.. - вне себя  от  восторга
воскликнул Паскалон. - Он бьет без промаха.
   Тартарен пожалел, что не взял с собой карабина.
   - Подождите, я поговорю с хозяином.
   Оказалось, что хозяин прежде охотился на серн. Он предложил свое ружье,
порох, дробь и даже вызвался проводить путешественников в такое место, где
водятся серны.
   - А ну, вперед! - сказал Тартарен.
   Он рад  был  доставить  альпинцам  удовольствие  похвалиться  меткостью
своего вождя. Правда, это задержка. Ну, ничего, Юнгфрау подождет!
   Выйдя из трактира черным ходом, они прошли садик, занимавший не  больше
пространства, чем цветник при  доме  начальника  железнодорожной  станции,
отворили калитку и сразу очутились в глубокой теснине,  где  росли  только
ели да колючий кустарник.
   Трактирщик пошел вперед, и вскоре тарасконцы увидели, что он уже  очень
высоко забрался, размахивает руками, бросает камни - вероятно,  для  того,
чтобы поднять серну. С великим трудом добрались они до него по  кремнистым
отвесным  склонам,  особенно  тяжким  для  людей,   вроде   наших   добрых
тарасконских альпинистов, только что вставших из-за стола и  не  привыкших
лазать по горам. А  тут  еще  духота,  дуновение  близкой  грозы,  гнавшее
медлительные тучи по верхам гор, над самой головой у путешественников.
   - А, чтоб!.. - охал Бравида.
   - А ну их всех! - ворчал Экскурбаньес.
   - Извините за выраже-е-ение!..  -  блеющим  голосом  прибавлял  за  них
кроткий Паскалон.
   Внезапно проводник подал им знак молчать и не двигаться.
   - С оружием в руках не разговаривают,  -  строго  заметил  Тартарен  из
Тараскона, и все ему повиновались, хотя вооружен был только президент.
   Все стояли не шевелясь и затаив дыхание. Вдруг Паскалон крикнул:
   - Гляньте-ка, серна, гляньте-ка!..
   В ста метрах от них, укрепившись всеми четырьмя ножками на  самом  краю
скалы, красивое, словно выточенное из дерева животное  светло-рыжей  масти
бесстрашно смотрело на пришельцев.  Тартарен,  по  своему  обыкновению  не
спеша, вскинул ружье и хотел было прицелиться, но серна уже исчезла.
   - Это ты виноват, - сказал командир Паскалону. - Ты свистнул... Это  ее
спугнуло.
   - Да разве я свистел?
   - Ну, значит, Спиридион...
   - Да бог с вами! Я и не думал.
   Все, однако, слышали резкий  продолжительный  свист.  Но  президент  их
успокоил, - он  сказал,  что  серны  при  приближении  опасности  с  шумом
выпускают из ноздрей воздух. Какой же Тартарен молодчина! Он и в охоте  на
серн смыслил не меньше, чем в любой другой! По зову проводника  все  снова
пустились в путь. Однако подъем становился все труднее,  гора  все  круче,
справа  и  слева  зияли  пропасти.  Тартарен  шел  впереди  и   ежеминутно
оборачивался, чтобы помочь депутатам, протянуть им руку или же карабин.
   - Руку! Если можно, руку! - молил доблестный Бравида, безумно боявшийся
заряженных ружей.
   Снова знак проводника,  снова  остановка,  снова  все  задирают  головы
вверх.
   - На меня капнуло! - растерянно пробормотал командир.
   В ту же минуту загремел гром, но его покрыл голос Экскурбаньеса:
   - Тартарен! Серна!
   Серна, перемахнув через впадину, золотистым бликом скользнула мимо  них
так быстро, что Тартарен не успел прицелиться, но  продолжительный  свист,
исходивший из ее ноздрей, они все же расслышали.
   - Вот я ее сейчас, разэтакую такую! - крикнул президент.
   Но  депутаты  воспротивились.  Экскурбаньес,  вспылив,   заметил,   что
президент, как видно, поклялся их доконать.
   - Дорогой учи-и-итель!.. - робко заблеял Паскалон.  -  Я  слыхал,  что,
если серну загнать на  край  пропасти,  она  становится  опасной  и  может
броситься на охотника.
   - Ну так не будем загонять  ее  на  край  пропасти!  -  грозно  заломив
фуражку, воскликнул Бравида.
   Тартарен обозвал их мокрыми курицами. Внезапно в самый разгар ссоры  их
всех скрыла друг от друга плотная и теплая пелена дождя, пахнувшего серой,
и сквозь нее они тщетно перекликались:
   - Эй, Тартарен!
   - Пласид, где вы?
   - Учи-и-ите-е-ель!
   - Спокойствие! Спокойствие!
   Поднялась настоящая паника. Налетевший вихрь разорвал тучу, как  кисею,
клочья ее, цепляясь за кусты, затрепыхались  на  ветру,  из  тучи  ударила
зигзагообразная  молния  и  с  ужасающим  треском  упала  прямо  под  ноги
путешественникам.
   - Моя фуражка!.. - закричал Спиридион.
   Буря сорвала со Спиридиона фуражку, волосы у  него  поднялись  дыбом  и
трещали от пробегавших по ним электрических искр. Путешественники попали в
центр грозы, в самую кузницу Вулкана. Бравида первый  пустился  бежать  со
всех ног, другие депутаты бросились было за  ним,  но  их  остановил  крик
П.К.А., думавшего за всех:
   - Несчастные!.. Берегитесь молнии!..
   Но дело было не только в этой, вполне реальной, впрочем,  опасности,  о
которой он их предупреждал, - бежать по изборожденным  трещинами  откосам,
которые ливень превратил в сплошные потоки и водопады,  не  представлялось
возможным. Обратный путь был поистине ужасен; альпинцы шли медленным шагом
под обломным ливнем, при вспышках молнии, сопровождавшихся ударами  грома,
поминутно  скользили,  падали,  останавливались.  Паскалон  крестился,  по
тарасконскому обычаю громко призывал "святую Ангелину и Марию  Магдалину",
Экскурбаньес поминал "разэтакого такого", а шедший  в  арьергарде  Бравида
испуганно оглядывался.
   - Что это еще за сатанинское отродье  сзади  нас?..  -  говорил  он.  -
Свистит, скачет, потом вдруг останавливается...
   Из головы у храброго воина не выходила мысль  о  рассвирепевшей  серне,
бросающейся на  охотников.  Тихонько,  чтобы  не  напугать  товарищей,  он
поделился своими опасениями с Тартареном, и тот мужественно  пошел  вместо
него в арьергарде; промокнув  до  костей,  Тартарен  шагал,  гордо  подняв
голову, с той молчаливой решимостью, какую придает  сознание  неотвратимой
опасности. Но зато, когда президент вернулся в  трактир  и  удостоверился,
что все милые его сердцу альпинцы под кровом, растираются, сушатся  вокруг
огромной кафельной печи в комнате на втором этаже, куда  снизу  поднимался
запах уже заказанного грога, ему вдруг показалось, что его  знобит,  и  он
стал бледен как смерть.
   - Мне что-то нехорошо... - объявил он.
   "Что-то нехорошо" - это страшное своей неопределенностью  и  краткостью
выражение означает у тарасконцев любое заболевание: чуму,  холеру,  vomito
nero [желтую лихорадку (итал.)], черную  оспу,  перемежающуюся  лихорадку,
паралич,  ибо  все  эти  болезни   мерещатся   тарасконцу   при   малейшем
недомогании.
   Тартарену что-то нехорошо! Следовательно, нечего было и думать  о  том,
чтобы двигаться дальше, да и вся депутация  мечтала  отдохнуть.  Тартарену
сейчас же нагрели постель, принесли горячего вина, и после второго стакана
президент почувствовал, как по  всему  его  изнеженному  телу  разливается
тепло и бегают мурашки, а это был добрый знак. Подложив себе под спину две
подушки, накрыв ноги периной, надев на голову вязаный шлем,  он  с  особым
наслаждением прислушивался к завываниям бури, дышал приятным запахом  ели,
исходившим от неоклеенных стен деревенской комнаты  с  маленькими  мутными
окошечками, и смотрел на милых его сердцу альпинцев, со стаканами в  руках
обступивших его  ложе,  смотрел  на  их  галльские,  сарацинские,  римские
физиономии, которым придавали еще более причудливый вид  пологи,  ковры  и
занавески, заменившие им обычное их  одеяние,  все  еще  дымившееся  возле
печки. Забывая о себе, Тартарен участливо спрашивал их:
   - Ну, как вы, Пласид?.. А вам, Спиридион, кажется, нездоровилось?..
   Нет, Спиридиону уже здоровилось. Когда он узнал, что  президент  тяжело
болен, у него все как рукой сняло. Бравида, у  которого  на  любой  случай
жизни были припасены тарасконские поговорки, цинично заметил:
   - Захворал твой сосед - так и знай: полегчает тебе!..
   Потом они заговорили про свою охоту и воодушевились при воспоминании  о
некоторых  опасных  эпизодах,  о  том,  например,  как  на  них  бросилась
рассвирепевшая серна. Не сговариваясь, они в простоте души уже придумывали
всякие небылицы, которые будут потом рассказывать дома.
   Внезапно в комнату влетел, стыдливым движением Полиевкта  натягивая  на
себя  голой  рукой  занавеску,  вышитую  голубыми  цветами,   перепуганный
Паскалон, бегавший вниз  на  кухню  за  новой  порцией  грога.  Он  совсем
задохнулся и лишь несколько мгновений спустя еле слышно произнес:
   - Серна!..
   - Что серна?..
   - Она там, на кухне... Греется!..
   - Ну да!..
   - Не валяй дурака!..
   - Подите посмотрите, Пласид!..
   Бравида не решился. Вместо него туда прошел на цыпочках Экскурбаньес  и
тут же с искаженным от ужаса лицом возвратился... Час от  часу  не  легче:
серна пила теплое вино!..
   И то сказать, бедная серна  заслужила  это  угощение:  она  так  бешено
мчалась в горах, хозяин нынче совсем ее загонял, а  ведь  обыкновенно  он,
чтобы убедить  путешественников,  как  легко  она  поддается  дрессировке,
заставлял ее показывать разные фокусы в комнате.
   - Непостижимо! - отказываясь что-либо понять, воскликнул Бравида.
   А Тартарен в это время  надвинул  шлем  на  глаза,  чтобы  депутаты  не
заметили добродушно-насмешливого выражения, какое  приняло  его  лицо  при
мысли о безопасной Швейцарии Бомпара со всеми ее эффектами и со  всеми  ее
статистами, на каждом шагу напоминавшей ему о себе.



   10. Восхождение на Юнгфрау. "Гляньте: быки!" Шипы Кеннеди никуда
   не годятся, спиртовка тоже. В домике Клуба альпинистов появляются
   люди в масках. Президент падает в расселину. Там он теряет очки.
   На вершине! Тартарен превращается в бога

   В отеле "Прелестный вид" на Малой Шейдек сегодня утром  большой  наплыв
туристов. Несмотря на  дождь  и  ветер,  столы  накрыты