аком  по  столу,  за
которым заседал Совет.
   -  Он  спятил!..  Я  увезу  его  отсюда  насильно,  а  при  попытке   к
сопротивлению застрелю, как собаку.
   - А ну, разэтакий такой, попробуйте!
   Это, распалясь гневом,  угрожающе  воздев  длань,  выступил  на  защиту
Тартарена отец Баталье.
   Началась  яростная  перебранка,  посыпались  излюбленные   тарасконские
выражения, вроде: "Вы одурели... Вы мелете вздор... Вы порете  несусветную
дичь..."
   Бог знает, чем бы все  это  кончилось,  если  бы  не  вмешался  наконец
начальник юридического отдела адвокат Бранкебальм.
   Это  был  искусный  оратор,  пересыпавший  свои  доводы   всевозможными
перлами, вроде: "В  том  или  ином  случае,  с  одной  стороны,  с  другой
стороны", - так что любая его речь, сцементированная по римскому  способу,
была  не  менее  прочно  построена,  чем  акведук  Гарского  моста  (*74).
Искушенный в латыни, воспитанный  на  Цицероновой  логике  и  красноречии,
неизменно  выводивший  при  помощи  verum   enim   vero   "постольку"   из
"поскольку", он воспользовался случайным затишьем, взял слово  и,  возведя
ряд красивых, но бесконечно длинных периодов, в конце концов высказался за
плебисцит.
   Пусть пассажиры скажут  "да"  или  "нет".  С  одной  стороны,  те,  кто
пожелает остаться, останутся. С другой стороны, те, кто  пожелает  уехать,
отправятся в  обратный  путь  на  корабле,  как  только  судовые  плотники
отремонтируют барак и блокгауз.
   Примирительное предложение Бранкебальма было  принято,  и  после  этого
сейчас же приступили к голосованию.
   Весть о таком исходе дела переполошила тех, кто находился на палубе и в
каютах. Всюду слышались  жалобы  и  стенания.  Бедняги  вложили  все  свои
средства в пресловутые гектары. Значит, они теряют все, значит, они должны
отказаться  от  уже  оплаченной  земли,   от   надежды   на   колонизацию?
Материальный интерес побуждал их остаться, но при взгляде на унылый пейзаж
они впадали в нерешительность. Разрушенный барак, темная  влажная  зелень,
за которой мерещились пустыня и каннибалы,  перспектива  быть  съеденными,
как съеден был Камбалалет, - все это ничего отрадного не сулило, и  сердца
переселенцев стремились к столь неблагоразумно покинутому Провансу.
   Корабль  с  толпой  эмигрантов  напоминал   разворошенный   муравейник.
Престарелая вдовица д'Эгбулид, не расставаясь ни с грелкой, ни с попугаем,
бродила по палубе.
   В шуме  пререканий,  предшествовавших  голосованию,  легко  можно  было
уловить  проклятья,   посылавшиеся   на   голову   бельгийца,   "паршивого
бельгийца"... О, теперь это был уже не  его  светлость  герцог  Монский!..
Просто - паршивый бельгиец... Слова  эти  произносились  сквозь  зубы,  со
сжатыми кулаками.
   Как бы то ни было, из тысячи тарасконцев  полтораста  проголосовали  за
то, чтобы остаться с Тартареном. Большинство их, надо заметить, составляли
высокие особы, которым губернатор пообещал оставить их должности и звания.
   Когда  приступили  к  дележу  продовольствия   между   отъезжающими   и
остающимися, опять начались препирательства.
   - Вы пополните запасы в Сиднее, - говорили мореплавателям островитяне.
   - А вы будете охотиться и ловить рыбу, - возражали те. - Зачем  же  вам
столько консервов?
   Тараск тоже вызвал ожесточенные перекоры. Вернется ли он в  Тараскон?..
Останется ли в колонии?..
   Спор возгорелся жаркий. Скрапушина несколько раз  грозился  расстрелять
отца Баталье.
   Дабы водворить мир, адвокат Бранкебальм вынужден был вновь выказать всю
свою Нестерову мудрость и прибегнуть к хитроумным verum enim vero. Но  ему
стоило большого труда успокоить умы,  помимо  всего  прочего  возбужденные
лицемерием Экскурбаньеса, который всеми силами старался  подлить  масла  в
огонь.
   - Курчавый, вихрастый, крикливый,  со  своим  вечным  девизом;  _Двайте
шумэть_!.. - этот лейтенант ополчения был не просто южанин - он мог  сойти
за араба не только благодаря смуглому цвету кожи и вьющимся волосам, но  и
благодаря своей душевной низости, тщеславию, привычке танцевать на  задних
лапках перед сильным: на корабле - перед капитаном Скрапушина,  окруженным
матросами, на суше - перед  Тартареном,  окруженным  ратниками  ополчения.
Каждому из них он по-разному объяснил, почему он избирает Порт-Тараскон.
   Скрапушина он говорил:
   - Я остаюсь, потому что моя жена должна родить, а если б не это...
   А Тартарену:
   - Ни за что на свете не поеду я с этим варваром.
   Наконец, после долгих раздоров, дележ с грехом пополам был  произведен.
Тараск остался на  корабле,  островитяне  же  получили  в  обмен  на  него
чугунную пушку и шлюпку.
   Тартарен дрался за съестные  припасы,  за  оружие,  за  каждый  ящик  с
рабочим инструментом.
   В течение нескольких дней взад и вперед  беспрестанно  сновали  шлюпки,
груженные всякой  всячиной:  ружьями,  консервами,  ящиками  с  тунцами  и
сардинами, паштетами из ласточек и пампери.
   Одновременно в лесу раздавались удары топора, и одно за другим валились
деревья - надо было срочно  ремонтировать  барак  и  блокгауз.  Со  стуком
топоров  и  молотков  сливались  звуки  горна.  Днем  вооруженные  ратники
ополчения  охраняли  работников  на  случай   нападения   дикарей,   ночью
располагались биваком на берегу. "Пусть попривыкнут к походной  жизни",  -
говорил Тартарен.
   Простились уже перед самым отъездом, и, надо сказать, довольно холодно.
Отъезжающие завидовали остающимся, что, впрочем, не мешало  им  подпускать
шпильки:
   - Пойдет у вас дело на лад - напишите: мы вернемся...
   С другой стороны, как ни бодрились многие колонисты, а в  глубине  души
они были бы рады сесть на корабль.
   Наконец судно снялось с якоря, грянул орудийный салют, с суши  ответила
чугунная пушка,  заряженная  отцом  Баталье,  а  Экскурбаньес  заиграл  на
кларнете: "Счастливый путь вам, Дюмоле".
   Да! А все-таки, когда "Туту-пампам" обогнул мыс и скрылся из  виду,  на
глазах у многих провожающих навернулись слезы,  и  порт-тарасконский  рейд
показался им вдруг бескрайним.




ЧАСТЬ ВТОРАЯ


   1. Порт-тарасконский мемориал. Дневник секретаря Паскалона

   В дневнике упоминается обо всем, что говорилось и делалось в  свободной
колонии, когда ею правил Тартарен

   _20 сентября 1881 года_. Я намерен отмечать  здесь  важнейшие  события,
которые произойдут в колонии.
   Не знаю только, что  со  мной  будет,  до  того  я  завален  делами,  я
правитель канцелярии, на мне вся официальная  переписка,  а  как  выдастся
свободная минутка, я на своем родном тарасконском  наречии  наспех  строчу
стихи: не должна же служба убивать во мне поэта!
   Попробую все-таки; потом самому будет любопытно  прочесть  этот  первый
опыт истории великого народа. Я никому не говорил о своем начинании,  даже
губернатору.
   После отбытия "Туту-пампама" прошла неделя, и  я  прежде  всего  считаю
своим долгом  отметить,  что  за  это  время  наше  положение  улучшилось.
Понемногу обживаемся. Тарасконский флаг,  таких  же  цветов,  как  и  флаг
французский, только с изображением Тараска, развевается над блокгаузом.
   Здесь  разместилось  правительство,  то  есть  Тартарен,  начальники  и
возглавляемые ими отделы. Холостые начальники, как, например, я, начальник
отдела здравоохранения г-н Турнатуар  и  главнокомандующий  артиллерией  и
флотом отец Баталье, живут  в  Правлении  и  столуются  у  Тартарена.  Гг.
Костекальд и Экскурбаньес, люди женатые, питаются и ночуют в городе.
   _Городом_ мы называем  большой  дом,  заново  отделанный  плотниками  с
"Туту-пампама". Вокруг него  разбили  нечто  вроде  бульвара  и  дали  ему
громкое название Городского круга, как в Тарасконе. У нас уже образовалась
привычка. Мы говорим:  "Вечером  мы  идем  в  город...  Вы  были  утром  в
городе?.. Не пойти ли нам в город?.." И это никого не удивляет.
   Блокгауз отделен от города ручьем, который  мы  называем  Малой  Роной.
Когда окно в  моей  канцелярии  открыто,  я  слышу,  как  стучат  вальками
выстроившиеся в ряд под откосом и склоненные над водою прачки, слышу,  как
они поют, как они  перекликаются  на  своем  провансальском  языке,  языке
красочном и сочном, и мне кажется, что я на родине.
   Одно мне отравляет жизнь  в  Правлении  -  это  пороховой  погреб.  Нам
оставили изрядное количество пороху; сложен он в подвальном этаже вместе с
разного  рода  провиантом,  то  есть  с  чесноком,  консервами,   крепкими
напитками, а также с оружием, рабочим инструментом и сельскохозяйственными
орудиями. Подвал накрепко запирается, но все равно:  от  одного  сознания,
что у вас под ногами столько горючих и взрывчатых веществ, вам  становится
не по себе, особенно ночью.
   _25 сентября_.  Вчера  г-жа  Экскурбаньес  благополучно  выродила  [так
говорят  в  Тарасконе;  "Мемориал"  пестрит   неправильными   выражениями;
исправить их, по-видимому, не сочли  нужным]  упитанного  мальчика  -  это
первый  гражданин,  записанный  в  порт-тарасконские   акты   гражданского
состояния. Его весьма торжественно крестили в нашей маленькой,  временной,
построенной из бамбука и крытой широкими листьями  церкви  во  имя  святой
Марфы Латаньерской.
   На мою долю  выпало  счастье  быть  крестным  отцом  младенца  и  кумом
мадемуазель Клоринды дез Эспазет; правда, моя  кума  ростом  намного  выше
меня, но зато она такая хорошенькая, такая славненькая, и ее  еще  красили
блики солнечного света, проникавшего сквозь бамбуковую  изгородь  и  между
неплотно перевитыми ветвями навеса.
   Весь город присутствовал при  этой  церемонии.  Наш  добрый  губернатор
произнес трогательную речь, всех нас умилившую, а отец  Баталье  рассказал
одну из самых красивых своих легенд. В этот день, как в  праздник,  работы
были повсюду приостановлены. После крестин на Городском  кругу  состоялось
гулянье. Все ликовали; у нас было такое чувство, как  будто  новорожденный
принес колонии счастье и надежду на лучшее будущее. Правительство  раздало
островитянам двойную порцию тунцов и пампери, и  за  обедом  у  всех  было
лишнее блюдо. Для нас, холостяков, зажарили кабана, которого убил маркиз -
лучший стрелок на всем острове после Тартарена.
   По окончании  обеда,  оставшись  наедине  с  моим  дорогим  учителем  и
почувствовав все его отеческое ко мне расположение, я открылся ему в своей
любви к мадемуазель Клоринде. Оказывается, учитель давно уже  догадывался;
он заулыбался, подбодрил меня и обещал замолвить словечко.
   К несчастью, маркиза, урожденная д'Эскюдель де Ламбеск,  кичится  своим
происхождением, а ведь я простой разночинец. Конечно, в  нашем  роду  все,
как на  подбор,  люди  хорошие,  безукоризненно  честные,  а  все-таки  мы
чистокровные мещане. Кроме того, мне мешает  моя  застенчивость  и  легкое
заиканье. Помимо всего прочего, я начинаю лысеть... Вот что значит в такие
юные годы управлять целой канцелярией!..
   Маркиз - это бы еще  ничего!  Ему  только  дай  поохотиться...  Это  не
маркиза  с  ее  помешательством  на  родословной.  Вот   вам   пример   ее
чванливости. В городе все по вечерам собираются в общей  зале.  Получается
очень мило: дамы вяжут, мужчины играют в вист. И только г-жа  дез  Эспазет
из надменности остается с дочерьми в своей каютке,  до  того  тесной,  что
переодеваются они по очереди. В этой каморке повернуться негде, а она мало
того что сама с дочерьми коротает там вечер, да еще и гостей  принимает  и
поит их липовым цветом и ромашкой,  только  бы  не  смешиваться  со  всеми
прочими - до того в ней сильно презрение к меньшой братии. Вот какие дела!
   А все-таки я не теряю надежды.
   _29 сентября_. Вчера губернатор собрался в город. Он обещал  поговорить
обо мне и по возвращении все рассказать. Можете себе представить, с  каким
нетерпением я его ждал! Однако, вернувшись, он не проронил ни слова.
   За завтраком он нервничал;  в  разговоре  с  капелланом  у  него  вдруг
вырвалось:
   - А знаете  ли,  нам  тут,  в  Порт-Тарасконе,  положительно  недостает
меньшой братии...
   Так как это презрительное выражение "меньшая братия" не  сходит  с  уст
г-жи дез Эспазет де Ламбеск, то я заключил, что губернатор ее видел и  что
предложение мое отвергнуто, но узнать поточнее мне не удалось, потому  что
он сейчас же перешел на другую тему и заговорил о докладе  Костекальда  по
поводу сельскохозяйственных культур.
   А Костекальд доказывал, что положение безнадежно. Все попытки напрасны:
маис, пшеница, картофель, морковь - ничто не взошло.  Нет  чернозема,  нет
солнца,  на  поверхности  слишком  много  воды,  а  в  подпочву  влага  не
просачивается,  посевы  затоплены.  Словом,  оказалось,  что  Безюке   еще
несколько смягчил.
   Нужно сказать, что начальник сельскохозяйственного отдела, быть  может,
нарочно сгустил краски, изобразил все в чересчур зловещих тонах.  Скверный
он человек, этот Костекальд! Завидует славе Тартарена  и  в  глубине  души
ненавидит его.
   Его  преподобие  отец  Баталье,  не  любящий  никаких  подходов,  прямо
потребовал его отставки, но губернатор с присущей ему дальновидностью и со
свойственной ему выдержкой заметил:
   - Не увлекайтесь...
   Встав из-за стола, он прошел в кабинет к Костекальду и, как ни в чем не
бывало, спросил:
   - Ну что, господин начальник, как же насчет культур?
   Костекальд, не дрогнув ни единым мускулом, ехидно заметил:
   - Я представил доклад господину губернатору.
   - Полно, полно, Костекальд, ваш доклад что-то уж слишком мрачен!
   Костекальд сразу весь пожелтел:
   - Уж каков есть, а если он вам не нравится...
   Это было сказано вызывающе, но они были не одни, и Тартарен сдержался.
   - Костекальд! - сказал он, и его маленькие серые глазки засверкали. - Я
с вами поговорю наедине.
   Это было очень страшно, меня даже в пот бросило...
   _30 сентября_. Так я и знал: мое предложение дез Эспазеты  отвергли.  Я
слишком низкого  происхождения.  Бывать  у  них  я  могу  по-прежнему,  но
надеяться не смею...
   Но на что же они сами-то надеются?.. Кроме них, дворян в колонии больше
нет. За кого же они рассчитывают выдать дочь? Ах,  господин  дез  Эспазет,
нехорошо вы со мной поступили!..
   Что же делать?.. Как быть?..  Клоринда  любит  меня,  я  знаю,  но  она
девушка благоразумная, она не пойдет  на  то,  чтобы  молодой  человек  ее
похитил, бежал с ней и где-нибудь обвенчался... Да и попробуй  тут  убеги!
Ведь мы на острове, отрезаны от всего мира.
   Откажи они мне, когда я был всего-навсего аптекарским учеником,  это  я
бы еще понял. Но теперь, когда я занимаю такое высокое положение, когда  у
меня такое блестящее будущее...
   Скольких девушек я осчастливил бы своими притязаниями! Да  вот,  далеко
некуда ходить, малютка Бранкебальм: она хорошая музыкантша, сама играет на
фортепьяно и своих сестер обучает; намекни я только - родители были  бы  в
восторге!
   Ах, Клоринда, Клоринда!.. Кончились дни счастья!.. И, как назло, с утра
зарядил дождь, зарядил на весь день, все заливает,  все  покрывает  мелкой
штриховкой, на все набрасывает серую пелену.
   Безюке не солгал. Идет дождь в Порт-Тарасконе,  идет  и  идет!..  Дождь
смыкает вокруг вас кольцо, обносит вас  частой  решеткой,  частой,  как  в
клетке для цикад. Нет больше  горизонта.  Есть  дождь,  только  дождь.  Он
затопляет землю, подергивает рябью море, и море сливает с дождем  падающим
поднимающийся дождь брызг и водяной пыли.
   _3 октября_. Губернатор правильно сказал:  нам  положительно  недостает
меньшой братии! Поменьше бы благородных отпрысков, поменьше сановников  да
побольше водопроводчиков, каменщиков, кровельщиков, плотников -  тогда  бы
дела колонии пошли на лад.
   Нынче ночью дождь все шел и шел, яростный водяной смерч пробил крышу  в
большом доме, город затоплен, все утро в Правление поступали жалобы.
   Отделы валили друг на друга.  Сельскохозяйственники  заявили,  что  это
дело  секретариата,  секретариат  утверждал,   что   это   подведомственно
здравоохранению, а здравоохранение отсылало жалобщиков в морское ведомство
на том основании, что это, мол, плотницкая работа.
   В городе росло недовольство "существующим порядком".
   А дыра в крыше все увеличивалась, сверху вода лилась потоками, во  всех
каютках  затопляемые  жильцы,  раскрыв  зонтики,  злобно   переругивались,
кричали, возмущались правительством.
   Хорошо еще, что мы не терпим недостатка в  зонтах!  Много  их  валяется
среди всякой рухляди, которую  мы  привезли  на  обмен  дикарям,  -  почти
столько же, сколько ошейников для собак.
   Чтобы  остановить  наводнение,  некая  девица  Альрик,  находящаяся   в
услужении у мадемуазель  Турнатуар,  взгромоздилась  на  крышу  и  прибила
цинковый лист,  который  она  взяла  на  складе.  Губернатор  поручил  мне
написать ей благодарственное письмо.
   Упоминаю я об этом происшествии потому,  что  тут  обнаружились  слабые
стороны нашей колонии.
   Администрация у  нас  превосходная,  деятельная,  даже,  я  бы  сказал,
чересчур громоздкая,  истинно  французская,  но  для  колонизации  нам  не
хватает  рабочих  рук,   -   мы   не   столько   заняты   делом,   сколько
междуведомственной перепиской.
   Еще меня поражает вот что: любая из наших важных  птиц  ведает  тем,  к
чему она меньше всего пригодна и подготовлена. Взять  хотя  бы  оружейника
Костекальда: он всю  жизнь  провел  среди  пистолетов,  сабель  и  всякого
охотничьего снаряжения, а его назначили начальником  сельскохозяйственного
отдела. Экскурбаньес всех за пояс заткнул по части  изготовления  арльских
колбас, а его после  несчастного  случая  с  Бравида  поставили  во  главе
военного ведомства и ополчения. Артиллерия и флот находятся в подчинении у
отца  Баталье  только  потому,  что  у  него  воинственный  нрав,  а  если
разобраться, так он  лучше  всего  служит  обедни  и  рассказывает  разные
истории.
   В городе то  же  самое.  Мелкие  рантье,  мануфактурщики,  бакалейщики,
пирожники - все эти почтенные граждане владеют  земельными  участками,  но
так как они ничего не смыслят в сельском хозяйстве, то и не знают,  как  к
ним приступиться.
   По-моему, один только губернатор  действительно  знает  свое  дело.  Во
всем-то он разбирается, все-то он видел, все читал,  а  главное,  какая  у
него живость воображения!.. К сожалению, он слишком мягок и  старается  не
замечать дурного. Так, например, он все еще не  утратил  доверия  к  этому
негодяю бельгийцу, к этому  обманщику  -  герцогу  Монскому.  Он  все  еще
надеется, что тот явится сюда с колонистами, с запасом  продовольствия,  и
каждое утро, как только я вхожу к нему в кабинет, прежде всего задает  мне
вопрос:
   - А что, Паскалон, корабля нынче не видно?
   И  подумать  только,  что  такой  благожелательный,  такой   прекрасный
человек, как наш губернатор, нажил себе врагов! Да, уже нажил. Он  сам  об
этом знает и только посмеивается.
   - Что меня недолюбливают - это вполне естественно,  -  говорит  он  мне
иногда, - ведь я же для них "Существующий порядок"!
   _8 октября_. Все утро был занят переписью  населения,  и  ее  данные  я
привожу здесь. Этот документ, относящийся  к  начальному  периоду  истории
нашей колонии, тем более интересен, что составил его один  из  основателей
колонии, один из тех, кто начал трудиться на  ее  благо,  как  только  она
возникла.
   О каждом лице сделано краткое примечание, с тем чтобы сразу можно  было
определить, кто за, а кто против губернатора. В  этом  списке  отсутствуют
женщины и дети, поскольку в голосовании они не участвуют.

   КОЛОНИЯ ПОРТ-ТАРАСКОН
   Данные переписи

   Фамилия и звание ... Должность ............. Особые отметки

   Его превосходи- .... Губернатор, кавалер
   тельство Тартарен .. ордена 1-й степени

   Тестаньер (Паскаль), Правитель канцелярии, . Осмеливаюсь утверждать:
   именуемый Паскалоном сановник 2-го класса .. человек превосходный

   Его преподобие ..... Командующий артиллерией Мыслит здраво, но
   отец Баталье ....... и флотом, капеллан .... легко возбуждается.