рным  запахом
пакетбота! Если бы они слышали, как он кряхтит при каждом  обороте  винта,
через каждые пять минут требует чаю и  пискливым  детским  голосом  бранит
официанта, - как бы они  раскаялись,  что  заставили  Тартарена  уехать!..
Честное  слово  биографа,  бедный  _тэрок_  являл  собою  жалкое  зрелище.
Застигнутый врасплох морской болезнью, несчастный Тартарен не в  состоянии
был ослабить свой алжирский пояс, освободиться от своих бранных  доспехов.
Толстая рукоятка охотничьего ножа  давила  ему  грудь,  кобура  револьвера
врезалась в бок. А в  довершение  всего  -  воркотня  Тартарена  -  Санчо,
который хныкал и бранился не переставая:
   - Дурак ты, дурак!.. Говорил я тебе!.. В Африку ему  захотелось...  Ну,
вот тебе твоя Африка!.. Что, хороша?..
   Мучительнее всего было  то,  что,  лежа  у  себя  в  каюте,  несчастный
Тартарен сквозь собственные стоны слышал, как  в  кают-компании  пассажиры
ели, смеялись,  играли  в  карты,  пели.  На  "Зуаве"  собралось  веселое,
многолюдное  общество.  Офицеры,  возвращавшиеся  в  свой  полк,  дамы  из
марсельского  "Алькасара",  странствующие  актеры,  богатый   мусульманин,
совершавший очередное паломничество в Мекку, черногорский  князь,  большой
шутник, подражавший Равелю и Жилю  Пере...  (*16)  Никто  из  них  морской
болезнью не страдал, все они охотно пили шампанское с  капитаном  "Зуава",
тучным марсельцем, который любил пожить  в  свое  удовольствие,  имел  две
семьи - одну в Марселе, другую в Алжире - и которому очень шла его  весело
звучавшая фамилия Барбасу.
   Тартарен из Тараскона  ненавидел  всех  этих  дрянных  людишек.  От  их
веселья ему становилось еще хуже...
   Наконец,  в  середине  третьего  дня,  на   пароходе   вдруг   поднялся
страшнейший переполох, и это вывело нашего героя из состояния  длительного
оцепенения.  На  носу  зазвонил  колокол.  По  палубе   затопали   тяжелые
матросские сапоги.
   - Вперед!.. Задний ход!.. - хриплым голосом кричал капитан Барбасу.
   Затем: "Стоп машина!" Остановка, сильный толчок, и все... Пакетбот тихо
покачивался, точно воздушный шар на привязи...
   Это необычное затишье навело на тарасконца страх.
   - Спасите! Тонем! - закричал он  диким  голосом  и,  сделав  над  собой
сверхъестественное усилие, вскочил и со всеми своими доспехами  устремился
на палубу.



   2. К оружию! К оружию!

   Пароход вовсе не тонул, он просто причаливал.
   "Зуав" стал на рейде; вода здесь была глубока  и  темна,  и  весь  этот
красивый, но почти совсем пустынный рейд был мрачен и  тих.  Напротив,  на
холме, белел Алжир;  его  иссиня-белые  домики,  лепясь  один  к  другому,
спускались к морю. Точь-в-точь выставка белья на Медонском холме.  А  надо
всем этим раскинулось синее атласное небо, синее-синее!..
   Достославный  Тартарен,  слегка  приободрившись,   смотрел   вокруг   и
почтительно внимал черногорскому князю, который, стоя рядом с ним, называл
кварталы  города:  Касбах,  Верхний  город,   Бабассунская   улица.   Этот
черногорский князь был прекрасно воспитан; к тому же он отлично знал Алжир
и свободно изъяснялся по-арабски. Приняв все  это  во  внимание,  Тартарен
решил поддерживать с ним знакомство... Оба стояли у самого борта, и  вдруг
Тартарен увидел, что снаружи в защитную сетку  вцепилась  шеренга  больших
черных рук. Почти тотчас же перед ним выросла курчавая голова негра, и  не
успел он и рта раскрыть, как палубу заполонили набежавшие со  всех  сторон
корсары, человек сто, - черные, желтые, полуголые, страшные, безобразные.
   Тартарен узнал этих корсаров... Это  были  те  самые,  то  есть  _они_,
пресловутые _они_, с которыми он так  долго  искал  по  ночам  встречи  на
улицах Тараскона. Наконец-то _они_ осмелились показаться!
   ...В первую секунду Тартарен обмер от неожиданности. Когда  же  корсары
бросились к вещам, сорвали с них брезент, а затем принялись грабить судно,
в Тартарене проснулся  герой  -  он  выхватил  охотничий  нож  и,  крикнув
пассажирам: "К оружию! К оружию!" - первый ринулся на пиратов.
   - Эй, эй! Что случилось? Что с вами? - выйдя из рубки, спросил  капитан
Барбасу.
   - Ах, это вы, капитан!.. Скорей, скорей, вооружайте экипаж!
   - Свят, свят, свят! Это зачем же?
   - Да разве вы не видите?..
   - А что такое?..
   - Да вот же они... перед вами... пираты...
   Капитан Барбасу смотрел на него  в  полном  недоумении.  В  эту  минуту
громадина негр с аптечкой нашего героя на спине пробежал мимо них.
   - Мошенник!.. Куда ты?..  -  взвыл  тарасконец  и,  взмахнув  кинжалом,
бросился за ним.
   Барбасу догнал его и, держа за пояс, рявкнул!
   - Стойте смирно, тысяча чертей!.. Какие  это  пираты!..  Пиратов  давно
нет... Это носильщики.
   - Носильщики?..
   - Ну да, носильщики, они перетаскивают  вещи  на  берег...  Спрячьте-ка
нож, отдайте мне ваш билет и идите вон за тем негром: он малый славный, он
вас доставит на берег и даже проводит до гостиницы, если хотите!..
   Тартарен, слегка смущенный, отдал билет и спустился вслед за негром  по
веревочной лестнице в большую лодку, плясавшую на волнах у борта парохода.
Все его вещи - чемоданы, ящики с оружием, консервы - были уже там,  а  так
как ими завалили всю лодку, то ждать других пассажиров  не  имело  смысла.
Негр, как обезьяна, вскарабкался на багаж, уселся на корточки  и  обхватил
руками колени. Другой негр сел за  весла...  Оба  смотрели  на  Тартарена,
посмеиваясь и скаля белые зубы.
   Великий тарасконец стоял на корме и, придав  своему  лицу  то  свирепое
выражение, которое повергало в трепет его сограждан, нервно крутил рукоять
ножа:  что  бы  ни  говорил  Барбасу,  он  еще  далеко   не   убедился   в
благонамеренности этих носильщиков, цвет  кожи  которых  напоминал  черное
дерево, - уж очень они были не похожи на славных тарасконских грузчиков...
   Через пять минут шлюпка пристала к берегу, и Тартарен  сошел  на  узкую
берберийскую набережную, где триста лет тому назад  каторжник  испанец  по
имени Мигель Сервантес под палками алжирских надсмотрщиков (*17) вынашивал
дивный роман, который он озаглавил впоследствии "Дон Кихот".



   3. Обращение к Сервантесу. Высадка. Где же тэрки?
   Тэрок нет. Разочарование

   О Мигель Сервантес Сааведра! Если правда, что там,  где  жили  когда-то
великие люди, какая-то частица  их  души  носится  и  реет  в  воздухе  до
скончания  века,  значит,  то,  что  осталось  от  тебя  на   берберийском
побережье,  наверное,  затрепетало  от  восторга  при   виде   того,   как
высаживался  на  берег  Тартарен  из  Тараскона,  этот  изумительный   тип
француза-южанина, в котором воплотились оба героя твоей книги - Дон  Кихот
и Санчо Панса...
   День  стоит  жаркий.  На  залитой  солнцем  набережной   -   пять-шесть
таможенников, алжирцы, поджидающие вестей из Франции, мавры, поджавшие под
себя ноги и покуривающие  длинные  трубки,  мальтийские  матросы,  тянущие
громадные сети, а в петлях этих  сетей  тысячи  сардинок  сверкают,  точно
серебряные монетки.
   Но едва Тартарен ступил на сушу, как вся набережная пришла в движение и
преобразилась. Орда дикарей,  еще  более  отталкивающих,  чем  корсары  на
корабле, поднялась с  камней  и  бросилась  на  приезжего.  Рослые  арабы,
накинувшие шерстяные бурнусы  прямо  на  голое  тело,  маленькие  мавры  в
лохмотьях, негры, тунисцы, маонцы, мзабиты, гостиничная прислуга  в  белых
фартуках - все это кричало, орало, цеплялось за его платье, вырывало  друг
у друга его багаж; один тащил консервы, другой аптечку, и, забивая ему уши
невообразимой  тарабарщиной,  сыпало  какими-то  совершенно   невероятными
названиями гостиниц...
   Сбитый с толку всей этой кутерьмой, бедный Тартарен бросался  то  туда,
то сюда, бранился, чертыхался, метался, устремлялся  в  погоню  за  своими
вещами и, стараясь изо всех сил, чтобы эти варвары его поняли, обращался к
ним по-французски, по-провансальски, прибегал даже к  латыни  -  к  латыни
Пурсоньяка (*18):  rosa,  bonus,  bona,  bonum  [роза,  хороший,  хорошая,
хорошее (лат.)] - это все, что он знал... Напрасный  труд.  Его  никто  не
слушал... К счастью, какой-то человек в мундире с желтым воротом  вмешался
в схватку, как гомеровский бог, и палкой разогнал весь этот сброд. Это был
алжирский полицейский. В самых учтивых выражениях он посоветовал Тартарену
остановиться в Европейской гостинице, поручил его  заботам  служащих  этой
гостиницы, и  те,  погрузив  на  несколько  тележек  его  пожитки,  повели
Тартарена в гостиницу.
   В Алжире Тартарен из Тараскона на каждом шагу широко  раскрывал  глаза.
Он-то себе представлял волшебный, сказочный восточный город, нечто среднее
между Константинополем и  Занзибаром...  А  попал  он  в  самый  настоящий
Тараскон...  Кофейни,  рестораны,  широкие  улицы,  четырехэтажные   дома,
небольшая площадь с макадамовой мостовой (*19), где военный оркестр  играл
польки Оффенбаха, мужчины за столиками пили  пиво  и  закусывали  пышками,
гуляли дамы, девицы легкого поведения, военные, опять военные,  на  каждом
шагу военные... и ни одного _тэрка_!.. За исключением Тартарена.  Переходя
площадь, он даже почувствовал себя неловко. Все на него смотрели.  Военный
оркестр смолк, и полька Оффенбаха повисла в воздухе.
   С  двумя  ружьями  за  плечами,  с  револьвером  на  боку,  суровый   и
величественный, как Робинзон Крузо, Тартарен чинно  шествовал  мимо  всего
этого люда, но  при  входе  в  гостиницу  силы  его  оставили.  Отъезд  из
Тараскона, гавань в Марселе, плавание, черногорский князь,  пираты  -  все
это путалось и кружилось у него в голове... Пришлось на руках внести его в
номер, снять с него доспехи, раздеть... Думали было послать  за  доктором,
но герой наш только добрался до подушки - и сейчас  же  захрапел  до  того
громко  и  заливисто,  что  хозяин  гостиницы  почел  медицинскую   помощь
излишней, и все почтительно удалились.



   4. Первая засада

   На городских часах пробило три, когда Тартарен пробудился.  Он  проспал
весь вечер, всю ночь, все утро и прихватил еще добрую половину дня.  И  не
удивительно: _шешья_ столько всего натерпелась за трое суток!..
   Первой мыслью героя, едва он раскрыл глаза, было: "Я в стране львов!" И
- нечего греха таить - от одного сознания, что львы совсем близко, в  двух
шагах, можно сказать, под рукой и что с ними предстоит помериться силами -
брр!.. мороз подрал у него по коже, и он бесстрашно юркнул под одеяло.
   Однако мгновение спустя веселый уличный шум,  синее-синее  небо,  яркое
солнце, потоками вливавшееся в комнату, вкусный завтрак,  поданный  ему  в
постель, распахнутое окно, выходившее прямо на море, и,  наконец,  бутылка
отличного  критского  вина,  которым  все  это  было  спрыснуто,   вернули
Тартарену его геройский дух.
   - На львов! На львов! - сбросив с себя одеяло, воскликнул он и проворно
оделся.
   План его был таков: никому ни слова не сказав, уйти из города  прямо  в
пустыню, дождаться ночи, засесть в засаду и - бах! бах!  -  в  первого  же
льва... Наутро вернуться  к  завтраку  в  Европейскую  гостиницу,  принять
поздравления алжирцев и послать тележку за убитым зверем.
   Итак, он поспешно вооружился, взвалил на спину  походную  палатку,  так
что ее здоровенный шест торчал у него над  головой,  и,  поневоле  держась
прямо, как палка, вышел на улицу. Чтобы не раскрывать своих  замыслов,  он
ни у кого не стал спрашивать дорогу, а круто повернул  направо,  дошел  до
Бабассунских ворот, где из грязных лавчонок  на  него  смотрели  алжирские
евреи, забившиеся по углам, как  пауки,  пересек  Театральную  площадь  и,
миновав предместье, вышел на пыльную Мустафскую дорогу.
   На  этой  дороге  творилось  что-то  невероятное.   Омнибусы,   фиакры,
двуколки, фуры, громадные возы с сеном,  в  которые  были  впряжены  волы,
эскадроны  африканских  стрелков,  стада  крохотных  осликов,  негритянки,
продававшие лепешки, повозки с эльзасскими  переселенцами,  кавалеристы  в
красных плащах - все это двигалось в вихре пыли, под крики, пение и  звуки
труб,  между  двумя  рядами  хибарок,  у  дверей  которых  рослые   маонки
расчесывали себе волосы, кабачков, битком набитых солдатами, мясных  лавок
и живодерен.
   "Что же это мне наврали про Восток? - думал великий Тартарен.  -  Здесь
еще меньше _тэрок_, чем в Марселе".
   Вдруг  он  увидел  прямо  перед  собой  выбрасывающего  длинные   ноги,
надутого, как индюк, великолепного верблюда.  Сердце  у  Тартарена  сильно
забилось.
   Вот уже верблюды! Значит, и львы недалеко. В самом  деле:  минут  через
пять он увидел целое войско охотников на львов, двигавшееся ему  навстречу
с ружьями за плечами.
   "Трусы! - поравнявшись с ними, подумал наш герой. - Трусы! Выходить  на
льва целым отрядом, да еще и с собаками!" Он  не  допускал  мысли,  что  в
Алжире можно  охотиться  на  что-нибудь  другое,  кроме  львов.  Однако  у
охотников был такой добродушный вид - вид торговцев, почивших от дел, -  а
в охоте на львов с собаками на своре и с ягдташами у пояса было что-то  до
того патриархальное, что Тартарен, слегка заинтригованный, не  выдержал  и
обратился к одному из этих господ:
   - Ну что, приятель, хорошо поохотились?
   - Недурно, - ответил охотник, испуганным взглядом  окинув  внушительные
воинские доспехи Тартарена.
   - Много убили?
   - А как же... Порядочно... Вот посмотрите.
   И алжирский охотник показал на свой ягдташ, до отказа набитый кроликами
и бекасами.
   - То есть как? В ягдташи?.. Вы кладете их в ягдташи?
   - А куда же еще прикажете их класть?
   - Значит, они... совсем маленькие?..
   - Есть маленькие, есть и побольше, - пояснил охотник.
   Он спешил домой и, прибавив шагу, быстро нагнал товарищей.
   Бесстрашный Тартарен в изумлении продолжал стоять прямо среди дороги...
Затем, подумав с минуту, он сказал себе: "А, это они мне  очки  втирают!..
Ничего они не убили..." И продолжал свой путь.
   Между тем  дома  и  прохожие  попадались  все  реже.  Спускалась  ночь,
очертания предметов расплывались... Тартарен  из  Тараскона  шагал  еще  с
полчаса... Наконец остановился... Была уже глубокая ночь. Ночь  безлунная,
и только частые звезды пронизывали ее мрак. На дороге ни души... Наш герой
утешился мыслью, что львы не дилижансы и что ходить по большим дорогам  им
не расчет. Он свернул в поле... Что ни шаг - рытвины, кусты,  колючки.  Не
беда! Он шел все дальше и дальше... И вдруг - стоп! "Здесь пахнет  львом",
- решил Тартарен и, повернувшись сперва направо, потом  налево,  дважды  с
силой втянул в себя воздух.



   5. Бах! Бах!

   Перед ним простиралась дикая пустыня, заросшая причудливыми растениями,
теми самыми восточными растениями, которые  так  похожи  на  ощетинившихся
зверей. Их громадные тени, казавшиеся еще длиннее при бледном свете звезд,
тянулись  по  земле  во  всех  направлениях.  С  правой   стороны   неясно
очерчивалась тяжелая громада  гор  -  быть  может,  Атлас!..  Слева  глухо
рокотало невидимое море... Где же и водиться диким зверям, как не здесь?
   Положив одно ружье перед собой, а другое взяв в руки, Тартарен стал  на
колено и замер в ожидании... Так он прождал час, другой...  Никого!..  Тут
он вспомнил, что знаменитые  истребители  львов,  о  которых  он  читал  в
книгах, никогда не ходят на охоту без козленка; они привязывают его,  сами
располагаются в нескольких шагах, дергают его за веревку, а он  блеет.  За
неимением козленка тарасконец решил прибегнуть к звукоподражанию и жалобно
заблеял: "Мэ-э-э! Мэ-э-э!.." Сперва совсем тихо, ибо  в  глубине  души  он
все-таки побаивался,  как  бы  лев  и  правда  его  не  услыхал...  Затем,
убедившись, что никто не появляется, заблеял громче: "Мэ-э-э!.. Мэ-э-э!.."
Опять никого!.. Тогда, сгорая от нетерпения,  он  проблеял  несколько  раз
подряд: "Мэ-э-э! Мэ-э-э! Мээ-э!.." - столь громогласно,  что  на  козленка
это уже мало было похоже, а скорее напоминало быка...
   Внезапно впереди, в нескольких шагах от него, что-то темное,  громадное
припало к земле. Тартарен притаился... Это  "что-то"  нагнулось,  обнюхало
землю, отскочило... напружилось, пустилось вскачь, затем вернулось и вдруг
остановилось как вкопанное... Вне всякого сомнения, это был лев!..  Теперь
уже явственно были видны четыре короткие лапы, могучая шея  и  два  глаза,
два больших глаза, блестевших во  тьме...  На  прицел!  Пли!  Бах!  бах!..
Готово! Вслед за тем прыжок назад, охотничий нож крепко зажат в руке.
   В ответ на выстрел тарасконца послышался отчаянный рев.
   - Вот оно! - вскричал славный Тартарен и, широко расставив свои крепкие
ноги, приготовился к битве со зверем, но зверю было совсем не до этого: он
с ревом умчался во всю прыть. Тартарен, однако, не шевелился. Он  поджидал
львицу... Совсем как в книгах!
   На  беду,  львица  не  появлялась.   Прождав   часа   три,   тарасконец
почувствовал, что силы ему изменяют. Было сыро, холодно, с моря дул резкий
ветер.
   "Что, если я посплю до рассвета?" - сказал он себе и, чтобы не схватить
ревматизма, решил разбить палатку... Но - черт бы ее побрал, эту  палатку;
устройство ее оказалось столь хитроумным, столь хитроумным, что ему так  и
не удалось ее раскрыть.
   Целый час он корпел, пыхтел - проклятая палатка все не  раскрывалась...
Бывают зонтики,  которые  так  с  нами  шутят  во  время  самого  ливня...
Выбившись из сил,  тарасконец  швырнул  это  приспособление  на  землю  и,
ругаясь, как истинный провансалец, лег прямо на него.
   - Та-та, ра-та, та-ра-та!
   - Это еще что?.. - подскочив, воскликнул Тартарен.
   Это  африканские  стрелки  трубили  зорю   в   мустафских   казармах...
Истребитель львов в полном изумлении  протер  глаза...  Он-то  думал,  что
кругом пустыня!.. А знаете,  где  он  спал?  На  грядке  артишоков,  между
цветной капустой и свеклой. В  его  Сахаре  произрастали  овощи...  Совсем
близко,  на  прелестном  зеленом   склоне   Верхнего   Мустафы,   блестели
обрызганные утренней росой белые алжирские виллы: точь-в-точь  окрестности
Марселя, его дачи и мызы.
   У спящей природы был  вид  мещанки-огородницы,  и  это  крайне  удивило
бедного Тартарена и привело его в прескверное расположение духа.
   "Местные жители сошли с ума, - говорил он себе.  -  Разводить  артишоки
под носом у льва!.. Ведь я же все-таки не грезил... Львы сюда заходят... И
вот доказательство..."
   Доказательством  являлись  кровавые  пятна,  которые   зверь,   убегая,
оставлял за собой. Нагибаясь над следом, то и дело оглядываясь по сторонам
и сжимая револьвер в руке, отважный тарасконец шагал-шагал через  артишоки
и, наконец, вышел к полоске овса... Примятый овес, лужа крови,  а  в  луже
крови лежал на боку, с зияющей раной в голове... угадайте кто?
   - Да лев же, черт побери!..
   Увы! Осел, один из тех малюсеньких осликов, которых так много в  Алжире
и которых там называют "вислоухенькими".



   6. Появление львицы. Страшная битва. Сбор молодцов

   Первым душевным движением Тартарена при виде  злосчастной  жертвы  была
досада. В самом деле: вислоухенький - это немножко не то, что лев!.. Затем
досада сменилась жалостью. Бедный вислоухенький был так мил, у  него  была
такая  добродушная  мордочка!  Бока  его,  еще   теплые,   поднимались   и
опускались, как волны. Тартарен стал на колени и концом своего  алжирского
пояса попытался остановить у несчастного животного  кровотечение.  Великий
человек, ухаживающий за маленьким осликом,  -  ничего  трогательнее  этого
нельзя себе представить!
   Почувствовав мягкое прикосновение пояса, вислоухенький, в  котором  еще
теплилась жизнь, раскрыл большой серый глаз  и  запрядал  длинными  ушами,
точно хотел сказать: "Благодарю!.. Благодарю!"  Последняя  судорога  свела
все его тело от головы до хвоста, и больше он уже не шевельнулся.
   - Черныш! Черныш! - внезапно послышался чей-то сдавленный  от  волнения
голос.
   Вслед за тем  зашуршали  ветки  ближних  кустов.  Тартарен  едва  успел
вскочить и приготовиться к обороне... То была львица!