с криками летят за кораблем, и сам кривобокий "белый отец"  в  тот  миг,
когда он машет своими широкими рукавами, напоминает одну из этих  огромных
птиц, взмахивающих крыльями перед полетом.



   5. Подлинная история Антихриста, рассказанная его преподобием
   отцом Баталье на палубе "Туту-пампама"

   - Снова в рай веду я вас, дети мои, в то обширное лазурное  преддверье,
где находится первоверховный апостол Петр со  связкой  ключей  за  поясом,
всегда готовый распахнуть врата для избранных душ, как скоро  они  к  нему
явятся. К несчастью, с течением времени люди стали до того злыми, что даже
лучшие из них после смерти не заходят выше чистилища, и  доброму  апостолу
Петру остается только оттирать наждачной  бумагой  ржавчину  с  ключей  да
снимать паутину, прилепившуюся ко вратам, точно судебная печать. Временами
ему чудится стук.
   - Наконец-то!.. - говорит он. - Кто-то идет... Насилу дождался...
   С этими словами апостол отворяет окошечко, но вместо тени избранника он
созерцает лишь планеты, неподвижные или же текущие в  пространстве  с  тем
еле слышным шумом, с каким спелый апельсин срывается  с  ветки,  и  только
этот шум и нарушает царящее вокруг вечное, безграничное молчание.
   Можете себе представить,  как  это  должно  быть  обидно  для  доброго,
любвеобильного апостола, как сокрушается он денно и нощно,  какие  жгучие,
какие горючие слезы текут у него из очей, оставляя на щеках  две  глубокие
борозды, подобные колеям дороги между Тарасконом и Монмажуром!
   В конце концов постоянное  одиночество  истомило  бедного  ключаря,  он
затосковал у себя в преддверии, и вот как-то раз его навестил святой Иосиф
и сказал ему в утешение:
   - Какое тебе, в сущности, дело до того, что люди не подходят  больше  к
твоим вратам?.. Чем тебе здесь  плохо?  Твой  слух  радует  дивное  пение,
обоняние ласкают нежнейшие благовония...
   Как раз в это время из  пролета  разверстых  семи  небес  подул  теплый
ветерок, полный звуков и таких благоуханий, о которых, друзья  мои,  ничто
не может дать вам представление, даже запах лимона и свежей малины, а ведь
им только что  дохнуло  нам  в  лицо  море  с  подветренной  стороны,  где
виднеется пышный букет розовых островов.
   - Ох! - вздохнул добрый апостол. - Мне  в  благословенном  раю  живется
прекрасно, но я хотел бы, чтобы и все мои бедные чада были тут, со мной...
   И вдруг неожиданно вознегодовал:
   - Ах, мерзавцы, ах, дураки!.. Нет, Иосиф, господь еще слишком  милостив
к этим негодяям... Я бы на его месте не так с ними обошелся.
   - А как бы ты с ними обошелся, мой милый Петр?
   - Ого! Я бы этот муравейник пнул ногой  -  пропади  пропадом  весь  род
человеческий!
   Святой Иосиф мотнул седой бородой...  Какой  же  это  будет  страшенный
пинок, коли он сокрушит землю!.. Еще куда ни шло турки, нехристи,  азиаты,
пусть они будут сметены во прах, но христианский мир воздвигнут на прочных
основаниях, создан самим сыном божиим...
   - Именно... - продолжал апостол Петр. - Но что Христос основал,  то  он
же может и разрушить. Я бы вторично послал сына божия к этим  висельникам,
и сей Антихрист, то есть переодетый Христос, задал бы им такого звону!..
   Добрый апостол говорил это в сердцах, особенно не вникая в смысл  своих
речей и уж никак не думая, что они дойдут до божественного учителя, но,  к
вящему его изумлению, перед ним неожиданно  предстал  сын  человеческий  с
узелком на конце страннического посоха, который он нес на плече, и  мягко,
но властно сказал:
   - Пойдем, Петр... Я беру тебя с собой.
   По бледному лицу Иисуса, по лихорадочному блеску его обведенных кругами
глаз, сверкавших ярче, чем нимб, Петр  сразу  понял  все  и  пожалел,  что
сболтнул. Дорого бы он дал, чтобы не состоялось это второе пришествие сына
божия на землю, особенно чтобы не  быть  его  спутником!  Он  заметался  в
отчаянии, руки у него задрожали.
   - Ах, боже мой!.. Ах, боже мой!.. Куда же мне деть ключи?
   В самом деле, брать с собой в далекое путешествие такую тяжелую  связку
- это большая обуза.
   - А кто будет охранять врата?
   Тут Иисус, читавший в его душе, улыбнулся и сказал:
   - Оставь ключи в замочной скважине, Петр... Ты же сам  отлично  знаешь,
что к нам сюда никто не ходит.
   Он говорил мягко, но в его улыбке и голосе чувствовалось все же  что-то
неумолимое.


   Как было предсказано в Священном писании, знамения небесные  возвестили
сошествие на землю сына человеческого, но люди, превратившиеся в  ползучих
тварей, давно уже не поднимали очей горе;  поглощенные  своими  страстями,
они проглядели явление учителя и его верного апостола, а те  еще  взяли  с
собой разнообразные одеяния и могли рядиться во что им только вздумается.
   В первом же городе, куда они прибыли как раз накануне казни знаменитого
разбойника Кровожада, на душе у которого было много чудовищных  злодеяний,
рабочие, воздвигавшие ночью помост, пришли в изумление, увидев  при  свете
факелов,  что  с  ними  заодно  трудятся  два  неведомо  откуда  взявшихся
незнакомца:  один  -  стройный  и  горделивый,  точно   незаконнорожденный
княжеский сын, с раздвоенной бородкой, с глазами, как драгоценные камни, а
другой - уже согбенный, с добродушным и усталым выражением лица,  с  двумя
желобками морщин на дряблых щеках. Потом, на рассвете,  когда  помост  был
сооружен, когда народ и  городские  власти  собрались  на  казнь,  плотной
стеной окружив гильотину, оба чужеземца исчезли, но что-то они там  успели
наворожить, из-за чего вся механика оказалась испорченной, ибо после того,
как осужденного бросили на помост,  хорошо  отточенный  нож  из  наилучшей
стали падал раз двадцать подряд, но даже не поцарапал преступнику кожу  на
шее.
   Рисуете себе картину? Судьи растерянны,  народ  в  ужасе,  палач  тузит
своих подручных, рвет на себе слипшиеся от пота волосы, а Кровожад -  этот
изверг, конечно, был из Бокера и вдобавок ко всем прочим порокам отличался
еще дьявольскою гордыней, - вертя своей бычьей шеей  в  кольце  гильотины,
злобно орет:
   - Ну что?.. Ничего вам со мной не поделать!..  Такой  уж  я  человек  -
никакая сила меня не берет!..
   В конце  концов  полиция  уволокла  его  обратно  в  тюрьму,  а  вокруг
разломанного эшафота, трещавшего, взметавшего к небу искры, словно  костер
в Иванову ночь, плясала и завывала чернь.
   С тех пор не только в этом городе, но и во всех цивилизованных  странах
смертные приговоры словно кто заколдовал. Меч  закона  не  отсекал  больше
голов, а так как убийцы ничего, кроме смерти, не боятся, то скоро весь мир
погряз в преступлениях, на улицах и на дорогах запуганным честным людям не
стало проходу, а между тем душегубы,  коими  тюрьмы  были  набиты  битком,
жирели на казенных харчах, ударом  каблука  проламывали  сторожам  головы,
выдавливали им большим пальцем глаза, а не то, потехи ради, раскалывали им
черепа - любопытно, дескать, посмотреть, что там внутри.
   Род человеческий редел на глазах, редел вследствие того, что правосудие
было обезоружено, и, преисполнившись сострадания к людям, решив, что с них
довольно, добрый апостол Петр с подобострастным смешком однажды заметил:
   - Хороший урок мы им дали, учитель, долго будут  помнить...  А  теперь,
пожалуй, можно и восвояси?.. Дело вот в чем: я, знаете  ли,  беспокоюсь  -
наверно, я нужен там, наверху.
   Сын человеческий чуть заметно улыбнулся.
   - Вспомни, - сказал он, подняв палец: - "Что Христос основал, то он  же
может и разрушить!.."
   При этих словах апостол Петр поник головой.
   "Это я сболтнул, дети мои, это я сболтнул!" - подумал он.


   Разговор учителя с апостолом происходил на злачной ниве, расстилавшейся
по склону холма, у подножья которого великолепный столичный  город  всюду,
куда ни оглянись, возносил  свои  купола,  кровли,  узорчатые  звонницы  и
стрельчатые башни соборов, увенчанные разной формы крестами, сверкавшими в
лучах мирно догоравшего заката.
   - Уж, верно, тут  у  них  есть  и  монастыри  и  церкви!..  -  стараясь
отвратить гнев господа, сказал добрый старик. - Что ни говори, благолепие!
   Но ведь вы же знаете,  что  Иисус  до  глубины  души  презирает  пышную
ханжескую обрядность фарисеев, презирает церкви, куда ходят только потому,
что так принято, и монастыри, где изготовляют эликсир Гарюс и шоколад. Вот
почему он молча ускорил шаг, и среди высоких хлебов,  хорошо  в  том  году
уродившихся, мелькал  лишь  узелок  с  одеждой,  покачивавшийся  на  конце
страннического посоха грозного истребителя человечества... А в том городе,
куда они  вошли,  жил  старый-престарый  император,  за  свое  необычайное
могущество и необычайную справедливость признанный главою  всех  государей
Европы, приковавший войну к лафетам пушек, применявший и силу, и все  свое
красноречие для того, чтобы удержать народы от взаимного истребления.
   Между  волками  и  собаками  действовало  молчаливое  соглашение:  пока
император у власти, овцы могут пастись спокойно, ну, а уж потом,  дескать,
не взыщи! Вот почему все так дорожили добрым императором; любая  мать,  не
задумываясь, позволила бы вскрыть себе вены и отдала бы  ему  свою  бурную
алую кровь.
   И вдруг любовь превратилась  в  ненависть,  по  городу  распространился
исполненный адской злобы призыв:
   - Убьем его!.. Этот добрый тиран - самый отвратительный из всех, ибо он
отнял у нас даже право на бунт.
   А теперь  сами  догадайтесь,  что  это  за  таинственный  незнакомец  с
горящими глазами  руководил  разрушительными  работами  под  императорским
дворцом, под который был подведен  подкоп  и  заложен  динамит,  во  мраке
подземелья, где по пояс в воде орудовали  заговорщики,  сами  догадайтесь,
кто изгонял из сердец жалость и страх и, когда раздался взрыв,  исторг  из
всех грудей ликующий крик: "Ура!.."
   О, бедный император! От него мало что осталось  под  обломками!  Клочки
обгорелой бороды да одна рука, от сильного жара скрутившаяся жгутом.  И  в
тот же миг завыла сорвавшаяся с цепи война,  небо  потемнело  от  вороньих
стай над границами, бойня как началась, так уж потом и не кончилась.


   Меж тем как народы с помощью смертоносных орудий истребляли друг  друга
и всюду, насколько хватал глаз, пылали,  точно  факелы,  взятые  приступом
города, - по дорогам, запруженным тележками без возчиков и бегущим скотом,
по паровым полям, по берегам  рек,  красных  от  крови,  мимо  безжалостно
потоптанных виноградников и посевов легкой стопою шел Иисус  с  неизменным
посохом  на  плече,  и  лежал  его  путь  в  дальнюю-дальнюю   страну,   к
прославленному врачу по имени Мов, а следом  за  Иисусом  поспешал  добрый
старый апостол, тщетно пытавшийся умилостивить его.
   Искусный целитель людей и животных, Мов стремился  подчинить  себе  все
силы природы и найти средство продления человеческой жизни, и он чуть-чуть
не нашел его, он был почти у цели, как вдруг однажды по неосторожности его
нового помощника, красивого бледного юноши, который после этого  бесследно
исчез,   несколько   склянок   с   летучими   ядами   остались   на   ночь
незакупоренными, и доктор Мов, отворив утром свою дверь, пал бездыханный.
   Таким образом, жизнь  человеческая  не  только  не  была  продлена,  а,
наоборот, укоротилась,  ибо  врач  собирал  у  себя  для  изучения  многое
множество древних болезней, как, например, особые виды проказы: египетскую
и средневековую, и зародыши их, выпущенные из реторт, распространились  по
всему миру и опустошили его. Как  во  времена  древних  иудеев,  появилась
несметная сила отвратительных  чумных  жаб;  затем  -  лихорадки:  желтая,
злокачественная,  перемежающаяся,  возвращающаяся  на  третьи,  на  вторые
сутки, чума,  тифы  -  целый  сонм  исчезнувших  былой  вновь  появившихся
болезней, а также болезней, дотоле неведомых, и все они получили в  народе
общее название "болезни доктора Мова".
   Храни вас господь, дети мои, от этой ужасной болезни!
   Кости плавились, как стекло, мускулы  сами  выдергивались,  как  нитки.
Боль была так сильна, что уже не хватало сил кричать. Прежде чем  умереть,
больные распадались на части, их тела, превратившись в кашу,  валялись  на
дорогах, а чтобы подобрать их, у дорожных мастеров не хватало ни лопат, ни
повозок.
   - Ишь ты!.. Славно мы потрудились!.. -  говорил  апостол  Петр  деланно
веселым голосом, в котором, однако, слышались слезы. - А теперь,  учитель,
не пора ли нам домой?.. Я уж соскучился.
   Иисус отлично знал, что  под  этой  личиной  скуки  скрывается  великая
жалость к людям, но, несмотря на свое мягкосердечие, он поклялся истребить
их всех до единого. И то  сказать:  они  его  довели!..  Всякому  терпению
приходит конец.
   И вот как-то раз, когда он ранним, розовым с прозеленью утром молча шел
вместе со старым апостолом по деревне, внезапно  сквозь  мычанье  коров  и
пенье петухов, приветствовавших восходящее солнце, до него  долетел  вопль
человека, крик женщины, и крик  этот,  чередуя  приливы  и  отливы,  точно
морская волна, то при потугах мощно вздымался, грозя просверлить небосвод,
то, чуть отлегнет, замирал, переходя в тихий протяжный стон, стон, который
узнает всякий, кто хоть когда-нибудь слышал его. Новое  существо  являлось
на заре в мир. Иисус в раздумье остановился. Если они все  еще  рождаются,
то какой же смысл уничтожать их?.. И, повернувшись к  лачуге,  из  которой
доносился вопль, он угрожающе простер свою белую руку.
   - Смилуйся!.. Смилуйся, учитель, над  крошками!..  -  всхлипнул  добрый
апостол Петр.
   Господь быстро успокоил его.
   Он сделает подарок и этому  младенцу,  и  всем,  которые  народятся  на
земле. Петр не посмел спросить, какой же именно, но я  вам  скажу,  друзья
мои. Иисус стал наделять бедных агнцев опытом, и это был несчастный дар.
   В самом  деле,  прежде  опыт  умирал  вместе  с  человеком.  А  теперь,
благодаря Иисусовым щедротам,  опыт  на  земле  стал  накапливаться.  Дети
рождались печальные, старообразные, разочарованные.  Едва  открыв  глазки,
они уже видели конечную цель всего сущего, и в мире стало твориться что-то
ужасное: младенцы кончали с собой, малые детки в отчаянии  накладывали  на
себя ручонки.
   Но этим дело не ограничилось: проклятый богом род человеческий не желал
исчезать, - несмотря ни на что, он упорно продолжал жить.
   Тогда, чтобы поскорее разделаться с  ним,  Христос  отнял  у  мужчин  и
женщин способность любить, отнял чувство прекрасного. На земле не осталось
больше ничего светлого, люди уже не находили отрады ни  в  молитве,  ни  в
сладострастии. Люди искали только забвения, не мечтали  ни  о  чем,  кроме
сна... О, скорей бы уснуть!.. Только бы ни о чем не думать, только  бы  не
жить...
   Как видите,  бедный  род  человеческий  находился  в  весьма  плачевном
состоянии, да и это состояние, конечно, продолжалось бы недолго,  так  как
неутомимый истребитель не мешкал. Он  по-прежнему  в  образе  странника  с
узелком на конце посоха бродил по свету, а  за  ним  плелся  его  усталый,
сгорбленный спутник, на щеках  у  которого  борозды  от  проливаемых  слез
становились все глубже, по  мере  того  как  учитель,  проходя  по  земле,
насылал на людей извержения вулканов, циклоны и землетрясения.
   Но вот однажды, ясным утром Успеньева дня,  Иисус  шествовал  по  водам
так, как об этом рассказывается в  Евангелии,  и  наконец  очутился  среди
островов Океании, в той самой части Тихого океана, где плывем сейчас мы  с
вами.
   С букета цветущих островов ветер донес до него голоса женщин  и  детей,
распевавших провансальские песни.
   - Э, да это никак тарасконцы! - воскликнул апостол Петр.
   Иисус обернулся к нему.
   - Наверно, эти тарасконцы дурные христиане?
   - Ах, учитель, они уже давно исправились! -  боясь,  что  по  мановению
божественной десницы остров, к которому они приближались, поглотят  волны,
поспешил ответить сердобольный апостол.
   Вы, конечно, догадались, что  остров  этот  был  Порт-Тараскон,  жители
которого в Успеньев день устроили торжественную процессию.
   И какую процессию, дети мои!
   Впереди шли кающиеся, всякого рода кающиеся: синие, белые, серые,  всех
цветов, и звонили в колокольчики, сливавшие  воедино  свои  хрустальные  и
серебристые звуки. За кающимися следовали общины  женщин,  и  женщины  эти
были в длинных белых покрывалах, как обыкновенно изображают мучениц в раю.
За ними несли древние хоругви, до  того  высокие,  что  вытканные  на  них
святые с нимбами, вышитыми золотом по шелку, казалось, нисходили на  толпу
с неба. Далее несли чашу  со  святыми  дарами  под  воздухом  из  красного
бархата, тугим, тяжелым, увенчанным высокими султанами, рядом детский  хор
нес на длинных позолоченных палках большие  зеленые  фонари  с  зажженными
свечечками. А сзади валил и стар и млад - народ молился и пел вовсю.
   Процессия, обходя остров кругом, то спускалась на  песчаный  берег,  то
взбиралась на холмы и горы, и там, на вершинах, от больших раскачивавшихся
кадил струился прямо к солнцу легкий сизый дымок.
   - Как красиво!.. - прошептал в  изумлении  апостол  Петр  и  больше  не
прибавил ни слова, - после стольких тщетных  усилий  он  уже  не  надеялся
смягчить своего спутника, но на сей раз ошибся.
   Сын человеческий, растроганный до глубины души этими  порывами  наивной
веры, смотрел на развевающиеся хоругви Порт-Тараскона и,  стоя  неподвижно
на гребне волны, в первый раз пожалел о том, что сделался орудием смерти.
   Внезапно он, подняв голову, обратил свое кроткое, бледное лицо к  небу,
и в безмолвии притихшего моря прозвучал его  громовой,  наполнивший  собой
вселенную голос:
   - Отец! Отец! Повремени!..
   И, разделенные световым пространством, отец и сын поняли друг друга без
дальних слов.


   На этом отец  Баталье  кончил  свой  рассказ.  Взволнованные  слушатели
сидели молча, не шевелясь, как вдруг с капитанского мостика "Туту-пампама"
раздался голос Скрапушина:
   - Господин губернатор! Показался остров Порт-Тараскон. Через час станем
на рейде.
   Тут все вскочили, и поднялся неистовый гам.



   6. Прибытие в Порт-Тараскон. Никого. Высадка ополчения.
   Апте... Безю... Бравида устанавливает связь. Ужасная катастрофа.
   Татуированный аптекарь

   - Что за черт!.. Никто не вышел  нас  встретить...  -  как  только  гул
первых криков восторга утих, проговорил Тартарен.
   Должно быть, с суши еще не успели заметить корабль.
   Нужно дать  знать  о  своем  прибытии.  И  вот  три  пушечных  выстрела
прокатились  над  двумя  длинными,  поросшими  влажною,   тучною   зеленью
островами, между которыми стал пароход.
   Все взоры обратились к ближнему берегу,  к  узкой  песчаной  полоске  в
несколько метров шириною; над этой полоской возвышалась крутая гора, и  по
ее обрывам с вершины в море низвергалась темно-зеленая растительность.
   Когда   раскаты   пушечных   выстрелов   прекратили   свою    воркотню,
неприветливые острова вновь окутала  мертвая  тишина.  Нигде  ни  души.  А
главное, не видно ни порта, ни форта, ни города, ни молов, ни сухих  доков
- ничего!.. Это уж непостижимо.
   Тартарен обратился к Скрапушина, который подал команду бросить якорь:
   - Вы уверены, капитан?..
   Вспыльчивый моряк разразился потоком брани. Ах, разэтакий такой, уверен
ли он!.. Кто-кто, а уж он, разрази гром, свое дело знает!.. Уж  корабль-то
вести он умеет!..
   - Принесите мне карту острова, Паскалон... - не теряя присутствия духа,
сказал Тартарен.
   К счастью, он располагал  картой  большого  масштаба,  и  на  ней  были
тщательно нанесены мысы, заливы, реки,  горы  -  все  вплоть  до  наиболее
примечательных городских монументов.
   Карту  немедленно  разложили,  и  Тартарен,  окруженный  всеми   своими
спутниками, водя по ней пальцем, принялся изучать ее.
   Так, так... Здесь остров Порт-Тараскон... Другой остров, напротив,  вот
он... Мыс... Отлично... Налево коралловые рифы... Великолепно... Но  тогда
что же? Город, порт, жители - куда это все делось?
   Слегка заикаясь,  Паскало