шего себя славой
во время осады Памперигуста.
   Наплыв посетителей открыл в истории Тараскона  эру  дотоле  невиданного
благоденствия.
   Содержатели  гостиниц  богатели;  в   книжных   магазинах   продавалась
биография великого человека; во всех витринах красовались его  портреты  -
Тартарен был запечатлен на них в  разных  видах,  знаменовавших  различные
этапы его героического жизненного  пути:  в  костюме  _тэрка_,  в  костюме
альпиниста, в костюме крестоносца.
   Но на сей раз с Тартареном был  не  обычный  посетитель,  не  случайный
залетный гость.
   Перейдя площадь, герой величественным жестом указал на своего спутника:
   - Дорогой Безюке и вы, ваше преподобие! Позвольте вам  представить  его
светлость герцога Монского...
   Герцога!.. А, чтоб!..
   Герцога в Тарасконе еще  не  бывало.  Тарасконцы  чего-чего  только  не
видели на своем веку: и верблюда, и баобаб, и львиную шкуру,  и  коллекцию
отравленных стрел, и почетные альпенштоки... Но герцогов - никогда!
   Безюке, слегка оробев при мысли, что столь высокая персона застала  его
врасплох, встал и поклонился.
   - Ваша светлость!.. Ваша светлость!.. - бормотал он.
   Тартарен перебил его:
   - Войдемте, господа, - нам нужно потолковать о важном деле.
   Он пригнулся и с таинственным видом первый прошел в маленькую  гостиную
при аптеке, единственное окно  которой,  выходившее  на  площадь,  служило
витриной, где были выставлены заспиртованные зародыши, банки с солитерами,
словно затянутыми в полосатое трико, и пакетики камфарных папирос.
   Как истые заговорщики, они плотно затворили за собой  дверь.  В  аптеке
остался один Паскалон, которому Безюке дал наказ принимать посетителей, но
ни под каким видом никого из них не подпускать к гостиной.
   Озадаченный ученик принялся расставлять по  полкам  коробки  с  грудной
ягодой, пузырьки с sirupus gummi и другие аптекарские товары.
   По временам до него доносился шум, в котором он различал  глухой  голос
Тартарена, произносившего  какие-то  необыкновенные  слова:  "Полинезия...
земной  рай...  сахарный  тростник,   винокуренные   заводы...   Свободная
колония". Затем послышался возглас отца Баталье: "Браво! Я согласен". Зато
северянин говорил так тихо, что его совсем не было слышно.
   Паскалон приложил было ухо к  замочной  скважине,  как  вдруг  дверь  с
треском распахнулась, ибо ее  -  manu  militari  [здесь:  страшным  ударом
(лат.)] - привела в движение мощная длань святого отца, и ученик откатился
на противоположный конец аптеки. Но в суматохе никто не  обратил  на  него
внимания.
   Тартарен остановился на пороге и,  показав  пальцем  на  головки  мака,
сушившиеся  под  потолком,  с   видом   архангела,   потрясающего   мечом,
воскликнул:
   - С нами бог, ваша светлость! Нам предстоят великие дела!
   За этим  последовала  путаница  протянутых  рук,  которые  одна  другую
искали,  переплетались,  одна  другую  пожимали,  одна  другую   энергично
встряхивали,  как  бы  для   того,   чтобы   навеки   скрепить   нерушимое
обязательство. Разгоряченный этим порывом, Тартарен выпрямился, как  будто
бы вырос и вместе с герцогом Монским вышел  из  аптеки,  чтобы  продолжить
обход города.
   Два дня спустя  на  столбцах  двух  тарасконских  газет  -  "Форума"  и
"Свирели"  -  появилось  множество  статей  и  реклам,  касавшихся  одного
грандиозного начинания.  Общий  заголовок  был  набран  крупными  буквами:
"СВОБОДНАЯ   КОЛОНИЯ   ПОРТ-ТАРАСКОН".    Под    ним    были    напечатаны
сногсшибательные объявления: "Продается земля по пяти франков  за  гектар,
дающая несколько тысяч франков  годового  дохода...  Можно  быстро  и  без
всякого риска нажить состояние... Требуются колонисты".
   Далее  следовало  описание  острова,   где   должна   была   основаться
предполагаемая колония, причем  указывалось,  что  вокруг  этого  острова,
купленного у короля Негонко герцогом Монским  во  время  его  путешествия,
расположены другие острова, которые можно будет  приобрести  впоследствии,
дабы расширить территорию колонии.
   Климат райский, температура, несмотря на близость экватора,  умеренная,
между двадцатью пятью  и  двадцатью  восемью,  с  колебаниями  в  пределах
двух-трех градусов. Земля в высшей степени плодородная, обильно орошаемая;
кругом  леса;  остров  круто  поднимается  над  уровнем  моря,  что   даст
возможность   каждому   выбрать   себе   высоту   соответственно    своему
темпераменту. Съестного сколько угодно, деревья увешаны дивными плодами, в
лесах и в полях водится разнообразная дичь, в реках полно  рыбы.  С  точки
зрения коммерческой и навигационной  опять-таки  все  великолепно:  чудный
рейд, на котором может стоять целая флотилия, надежная гавань,  защищенная
молами,  внутренний  рейд,  сухой  док,  набережная,   дебаркадер,   маяк,
сигнальная мачта, паровые краны - все, что угодно.
   Работы уже начаты китайскими и  канакскими  рабочими  под  руководством
крупнейших  инженеров  по  проектам  выдающихся  архитекторов.  Колонистов
ожидают комфортабельные помещения, а за доплату  всего  лишь  в  пятьдесят
франков при помощи некоторых сложных комбинаций дома могут  быть  отделаны
на любой вкус.
   Можете себе представить, как разыгралось воображение тарасконцев, когда
они прочитали об этих чудесах! В каждой семье строились планы. Один мечтал
о зеленых ставнях, другой - о красивом подъезде. Кто предпочитал кирпич, а
кто - песчаник.
   Тарасконцы рисовали, раскрашивали и все  пристраивали  и  пристраивали:
недурно бы еще и голубятню, не мешало бы еще и флюгер.
   - Ах, папа, а веранда?
   - Ну что ж, дети мои, веранда так веранда!
   Куда, мол, ни шло!..
   Пока  богатейшая  фантазия  славных  жителей  Тараскона  трудилась  над
благоустройством идеальных помещений, все южные газеты успели перепечатать
статьи из "Форума"  и  "Свирели",  а  все  южные  города  и  селения  были
наводнены проспектами с виньетками в виде пальм, кокосов, бананов, латаний
- словом, тут была представлена вся экзотическая флора. Во  всем  Провансе
велась яростная пропаганда.
   По  пыльным  дорогам  тарасконских  пригородов  крупной  рысью   мчался
кабриолет Тартарена, и правил своим кабриолетом он сам, а рядом,  тесно  к
нему прижавшись, сидел на передке отец Баталье, так что спины  их  служили
опорой  для  герцога  Монского,  прикрывавшего  лицо  зеленой  вуалью   от
заедавших его москитов, которые неотступно вились  вокруг  него  жужжащими
полчищами, жаждавшими крови северного человека, и жалили немилосердно, так
жалили, что от их укусов у него распухло лицо.
   Да, это был настоящий северянин! Ни одного  жеста,  ни  одного  лишнего
слова, и какая выдержка!.. Он не заносился, он ничего не преувеличивал, он
смотрел на вещи трезво. На него вполне можно было положиться.
   И на маленьких  площадях,  затененных  листвою  платанов,  в  старинных
предместьях, в засиженных мухами кабачках, в танцевальных  залах  -  всюду
произносились напутственные слова, проповеди, устраивались совещания.
   Герцог Монский кратко и точно, с той  простотой,  какой  требует  нагая
истина, перечислял красоты  Порт-Тараскона  и  выгоды  этого  предприятия.
Монах произносил пламенные речи в духе Петра Пустынника (*72) и призывал к
эмиграции. Тартарен, окутанный дорожной  пылью,  словно  пороховым  дымом,
выкрикивал своим зычным голосом громкие слова: "Торжество,  победа,  новое
отечество", - которые он решительным жестом как бы посылал куда-то далеко,
через головы слушателей.
   Иной раз устраивались дискуссии в форме вопросов и ответов:
   - А что, ядовитые животные там водятся?
   - Ни одного нет. Ни одной змеи. Даже москитов нет.  Диких  зверей  тоже
нет совершенно.
   - Но говорят, в Океании живут людоеды?
   - Что вы! Там все вегетарианцы...
   - Правда, что дикари ходят нагишом?
   - Это похоже на правду, но только далеко не все. Ну да мы их оденем.
   Статьи, собрания - все это  имело  успех  головокружительный.  Простаки
снимались с места сотнями, тысячами, число эмигрантов все возрастало  -  и
не только за счет Тараскона: эмигранты прибывали  со  всего  юга  Франции!
Даже из Бокера. Да,  кстати:  Тараскон  считал  жителей  Бокера  изрядными
нахалами.
   Эти два соседних города, разделенные одною лишь Роной,  питают  друг  к
другу вековую затаенную ненависть, которая, видимо, не пройдет никогда.
   Если вы станете доискиваться причин, то обе стороны ответят вам  ничего
не значащими словами.
   - Знаем мы этих тарасконцев... - с загадочным видом говорят бокерцы.
   А тарасконцы, лукаво подмигивая, заявляют:
   - Всем известно, что такое господа бокерцы.
   Как бы то ни было, города эти друг с другом не общаются, мост перекинут
между ними зря. Все равно никто по нему не ходит.  Во-первых,  по  причине
вражды, а во-вторых, вот почему: из-за силы ветра и  ширины  реки  в  этом
месте переход через мост считается опасным.
   Но хотя колонистов из Бокера и  не  принимали,  однако  вносить  деньги
никому не  возбранялось.  Пресловутые  "пятифранковые  гектары"  (доход  -
несколько  тысяч  франков)  разбирались   нарасхват.   Не   менее   охотно
принимались от всех сочувствовавших  этому  делу  пожертвования  на  нужды
колонии. "Форум" печатал списки пожертвований; среди них  попадались  вещи
самые неожиданные:

   От неизвестного: коробочка с бусами.
   "" неизвестного: комплект номеров "Форума".
   "" г-на Бекуле:  сорок  пять  головных  сеток  из  синели  и  бусы  для
индианок.
   "" г-жи Дурладур: полдюжины  носовых  платков  и  полдюжины  ножей  для
церковного причта.
   "" неизвестной: вышитое знамя для хорового кружка.
   "" Магелоны из Андюза - чучело фламинго.
   "" семейства Марг: семьдесят два собачьих ошейника.
   "" неизвестного: расшитый галуном камзол.
   "" одной набожной марсельской дамы: риза, золотая  обшивка  на  стихарь
для кадилоносца и воздух для дароносицы.
   "" нее же: коллекция жесткокрылых под стеклом.

   И  в  каждом  списке  непременно   значилось   приношение   мадемуазель
Турнатуар: "Полный комплект одежды для дикаря".  Так  добрая  старая  дева
неукоснительно выражала свою заботу о диких племенах.
   Целые ящики диковинных, фантастических даров, в которых сказывалась вся
причудливость южного воображения, отправлялись в  Марсель  -  в  доки,  на
склады Свободной колонии. Центр деятельности  герцога  Монского  находился
там.
   Дело у него было поставлено на широкую ногу;  сидя  в  своем  роскошном
кабинете, он учреждал то Общество производства  сахара  из  тростника,  то
Общество  обработки  трепангов  -  этой  особой  разновидности  моллюсков,
которые, как указывалось в объявлении, в большой цене у  китайцев,  потому
что в Китае трепанги считаются лакомым блюдом. Каждый день  у  неутомимого
герцога  рождалась  какая-нибудь  новая  идея,  каждый  день  он   затевал
какое-нибудь  грандиозное  предприятие,  а  вечером  того   же   дня   оно
претворялось в жизнь.
   Между делом он  организовал  товарищество  марсельских  акционеров  под
председательством  греческого  банкира  Кагараспаки,  капиталы  же   этого
товарищества он предложил поместить  в  турецкий  банк  Паменьян-бен-Кага,
солидность которого не вызывала сомнений.
   Тартарен вел теперь самый беспокойный образ жизни - он то и дело сновал
из Тараскона в Марсель, из Марселя в Тараскон. Он разжигал энтузиазм своих
сограждан, вел среди них пропаганду и вдруг  садился  на  скорый  поезд  и
мчался на какое-нибудь совещание, на заседание акционеров. Его преклонение
перед герцогом росло день ото дня.
   Всем он ставил в пример хладнокровного герцога Монского, благоразумного
герцога Монского.
   - Можете быть спокойны: уж кто-кто, а он не склонен к преувеличениям! У
него не может быть тех миражей, в которых нас упрекал Доде.
   В  противоположность  Тартарену  герцог  нигде  не  показывался,  вечно
прикрывался  вуалью  от  москитов  и  совсем   мало   говорил.   Северянин
стушевывался перед южанином, постоянно выдвигал его вперед и  предоставлял
его неистощимому красноречию давать объяснения,  обещания  и  всевозможные
обязательства. Сам же отделывался одной фразой:
   - В мой замысел посвящен только господин Тартарен.
   Можете себе представить, как Тартарен этим гордился!



   3. "Порт-тарасконская газета". Добрые вести из колонии.
   В Полигамии. Тараскон готовится сняться с якоря.
   "Не выезжайте, ради бога, не выезжайте!"

   Однажды  утром  тарасконцы,   проснувшись,   увидели,   что   на   всех
перекрестках расклеена депеша следующего содержания:

   "Сегодня на рассвете, приняв на борт вместе  с  судьбою  целого  народа
всякую всячину для дикарей и партию  земледельческих  орудий,  из  Марселя
вышло большое парусное судно "Фарандола" водоизмещением  в  тысячу  двести
тонн. На "Фарандоле" восемьсот эмигрантов, все  до  одного  -  тарасконцы;
среди них военный губернатор колонии Бомпар,  врач-фармацевт  Безюке,  его
преподобие отец Везоль и нотариус  Камбалалет,  землемер  колонии.  Я  сам
проводил их в открытое море. Все идет  отлично.  Герцог  сияет.  Прикажите
опубликовать.
   Тартарен из Тараскона"

   Телеграмма, расклеенная по всему городу  усилиями  Паскалона,  которому
она и была послана, обрадовала  граждан.  Город  принял  праздничный  вид,
жители высыпали на улицы, народ толпился вокруг  каждого  листка  и  читал
депешу, радостная весть  передавалась  из  уст  в  уста:  "На  "Фарандоле"
восемьсот эмигрантов... Герцог сияет..." Сияли и все тарасконцы.
   Это уже вторую партию эмигрантов, месяц спустя после  первой,  отбывшей
на пароходе "Люцифер", отправлял таким образом из  Марселя  в  обетованную
землю Тартарен, принявший на себя высокое звание и сложнейшие  обязанности
порт-тарасконского губернатора. Оба раза  -  такая  же  депеша,  такой  же
восторг, и все так же сиял герцог. К несчастью, "Люцифер" застрял у  входа
в Суэц. С ним стряслась беда: сломался вал, и этот  старый,  купленный  по
случаю пароход вынужден был остановиться и ждать, пока "Фарандола" нагонит
его и подаст ему помощь.
   Происшествие это, которое можно было счесть  дурным  предзнаменованием,
нисколько, однако, не охладило колонизационный пыл  тарасконцев.  Впрочем,
на борту первого судна находилась одна меньшая братия. Вы же  знаете,  что
простолюдинов всегда  посылают  вперед.  На  "Фарандоле"  тоже  находилась
меньшая братия, но уже вперемежку с  горячими  головами,  вроде  нотариуса
Камбалалета, землемера колонии.
   Аптекарь  Безюке,  человек  мирный,  несмотря  на  свои  огромные  усы,
любивший  удобства,  боявшийся  и  жары  и  холода,  не  питавший  особого
пристрастия к  далеким  путешествиям  и  опасным  приключениям,  долго  не
соглашался сесть на корабль.
   Лишь диплом врача, которого  он  жаждал  всю  жизнь,  мог  его  на  это
подвигнуть, и диплом этот присудил  ему  своею  властью  порт-тарасконский
губернатор.
   Чего-чего только наш губернатор не навыдавал, каких только  дипломов  и
свидетельств, кого и кем только не назначал: одних - начальниками,  других
-  заместителями  начальников,  третьих   -   секретарями,   четвертых   -
уполномоченными, сановниками первого класса, сановниками  второго  класса,
тем самым утоляя страсть  своих  сограждан  к  титулам,  почестям,  знакам
отличия, мундирам и галунам.
   Вот  только  отец  Везоль  в  подобных  поощрениях  не  нуждался.  Этот
душа-человек всегда был на все согласен, всем доволен и  во  всех  случаях
жизни говорил: "Слава тебе, господи!" Выгнали из монастыря - "Слава  тебе,
господи!". Загнали на большое парусное судно  вместе  с  меньшою  братией,
вместе с судьбой целого народа и всякой всячиной для дикарей - все  равно;
"Слава тебе, господи!"
   После ухода "Фарандолы" в Тарасконе остались лишь дворяне и  мещане.  И
тем и другим не к чему было торопиться: пусть, мол, передовой отряд подаст
о себе весть по приезде, тогда будет видно, как им поступить.
   Тартарен пока тоже не уезжал: губернатор,  организатор,  осуществлявший
идею герцога Монского, мог покинуть Францию только с последней партией. Но
в ожидании чаемого дня он, по обыкновению, отдавал  все  свои  силы,  весь
свой душевный жар тому делу, за которое взялся.
   Без устали снуя между Тарасконом и Марселем, неуловимый, точно  метеор,
которого увлекает за собой какая-то неведомая сила, он появлялся то здесь,
то там и исчезал снова.
   - Не переутомляйтесь, учи-и-итель!.. - блеял Паскалон  по  вечерам  при
виде доблестного мужа, который входил в аптеку,  сгорбившись  и  обливаясь
потом.
   Но Тартарен сейчас же выпрямлялся.
   - Я отдохну _там_. За дело, Паскалон, за дело!
   Ученик по совместительству с заведованием аптекой,  которое  перешло  к
нему после отъезда  Безюке,  занимал  несколько  еще  более  ответственных
должностей.
   Чтобы  столь  успешно  начатая  пропаганда  не  прекращалась,  Тартарен
издавал "Порт-тарасконскую газету", которую Паскалон по  указаниям  и  под
верховным руководством  губернатора  писал  сам  от  первой  до  последней
строчки.
   Такого  рода  совмещение  обязанностей  было  несколько  невыгодно  для
аптеки: писание статей, чтение корректур, поездки в типографию -  все  это
не оставляло  времени  для  приготовления  лекарств,  но...  Порт-Тараскон
прежде всего!
   Газета ежедневно давала жителям метрополии сведения о колонии. В каждом
номере печатались статьи о ее естественных богатствах, о  ее  красотах,  о
том блестящем будущем, какое ее ожидает. Были там и отдел происшествий,  и
смесь, и рассказы на все вкусы.
   Рассказы о путешествиях, об открытиях островов, о завоеваниях, о битвах
с  дикарями  были   рассчитаны   на   любителей   приключений.   Помещикам
предлагались рассказы об охоте в лесах, о потрясающих  уловах  в  обильных
рыбою реках с описанием  способов  ловли,  а  также  снастей,  применяемых
туземцами.
   Люди, более мирно  настроенные,  как-то  лавочники  и  домоседы-мещане,
наслаждались описанием завтраков прямо на свежем воздухе, на травке, возле
прядающего с камней ручья, под сенью  причудливых,  раскидистых  деревьев.
Тарасконцы мысленно переносились туда и словно ощущали во рту сок  вкусных
плодов - плодов манго, ананаса, банана.
   "И при всем том ни единой мухи!" - уверяла газета, а в  Тарасконе,  как
известно, мухи отравляли любую увеселительную прогулку.
   Газета печатала даже роман  под  названием  "Прекрасная  тарасконка"  о
дочери колониста, похищенной сыном папуасского короля,  и  перипетии  этой
любовной  драмы  открывали  широкий  простор   воображению   молодежи.   В
финансовом отделе помещались сообщения о  ценах  на  колониальные  товары,
объявления о выпуске земельных  акций  и  акций  сахарных  и  винокуренных
заводов, а также списки подписчиков и пожертвованных  вещей,  которые  все
продолжали поступать, в  том  числе  одежда  для  дикарей  от  мадемуазель
Турнатуар.
   Ради таких частых приношений непорочной деве пришлось  завести  у  себя
дома самую настоящую мастерскую готового платья. Впрочем, не у нее одной в
связи с предстоявшим переездом  на  неведомые  далекие  острова  появились
необычные заботы.
   Как-то раз Тартарен спокойно сидел в  своем  домике,  нежась  в  мягких
туфлях и в халате и, однако, не бездействуя, ибо на столе перед  ним  были
разбросаны бумаги и книги: описания путешествий  Бугенвиля,  Дюмон-Дюрвиля
(*73), сочинения о колонизации,  труды  о  различных  сельскохозяйственных
культурах. Среди отравленных стрел, в двух  шагах  от  баобаба,  крохотная
тень которого трепетала на шторах, он изучал "свою колонию" и забивал себе
голову  сведениями,  почерпнутыми  из  книг.  Между  делом  он  подписывал
кому-нибудь свидетельство, переводил какого-нибудь  сановника  из  второго
класса в первый или же, чтобы  по  возможности  утишить  честолюбивый  пыл
своих сограждан, учреждал на бумаге новую должность.
   Он все еще трудился,  тараща  глаза  и  надувая  щеки,  как  вдруг  ему
доложили, что какая-то дама под черной вуалью, отказавшаяся  назвать  свое