а  в  коричневом  сюртуке,  старенького,   сухонького,
морщинистого, степенного, с лицом в кулачок, в  черном  шелковом  галстуке
длиною в пять пальцев, с  кожаным  портфелем  и  с  зонтиком  -  типичного
деревенского нотариуса.
   Обозрев бранные доспехи тарасконца, маленький господин,  усевшийся  как
раз напротив него, видимо, очень  удивился  и  с  тягостной  назойливостью
принялся рассматривать Тартарена.
   Лошадей перепрягли, дилижанс двинулся дальше... Маленький господин  все
смотрел на Тартарена... Наконец Тартарен не вытерпел.
   - Вас это удивляет? - спросил  он  и,  в  свою  очередь,  уставился  на
маленького господина.
   - Не удивляет, а мешает, - невозмутимо ответил тот.
   И правда: походная палатка, револьвер, два ружья  в  чехлах,  охотничий
нож - все  это,  не  считая  дородности  самого  Тартарена  из  Тараскона,
занимало довольно много места...
   Ответ маленького господина возмутил его.
   - А что же, мне на льва с вашим зонтиком прикажете  идти?  -  вызывающе
спросил великий человек.
   Маленький господин посмотрел на свой зонтик, мягко улыбнулся и все  так
же хладнокровно спросил:
   - Так вы, сударь...
   - Тартарен из Тараскона, истребитель львов!
   Произнеся эти слова, бесстрашный  тарасконец  тряхнул,  словно  гривой,
кисточкой своей _шешьи_.
   Весь дилижанс оторопел.
   Монах-траппист перекрестился, девицы взвизгнули от страха,  а  фотограф
из Орлеанвиля, мечтая о высокой чести сфотографировать истребителя  львов,
приблизился к нему.
   Не смутился один лишь маленький господин.
   - А вы уже много убили львов, господин Тартарен? -  сохраняя  полнейшее
спокойствие, осведомился он.
   Тарасконец за словом в карман не полез:
   - Да, сударь, я убил много львов!..  Я  хотел  бы,  чтобы  у  вас  было
столько же волос на голове.
   При этих  словах  весь  дилижанс  расхохотался  -  на  голом  черепе  у
маленького господина торчало три рыжих волоска.
   В разговор вмешался орлеанвильский фотограф:
   -  Опасная  у  вас  профессия,  господин  Тартарен!..  Бывают   ужасные
мгновенья... Вот, например, бедный Бомбонель... (*26)
   - А, да, охотник на пантер!.. - довольно презрительно заметил Тартарен.
   - А вы его знаете? - спросил маленький господин.
   - Вот так так!.. Как же не знать?.. Раз двадцать вместе охотились.
   Маленький господин улыбнулся.
   - Вы, значит, и на пантер охотитесь, господин Тартарен?
   - Так, иногда, от нечего делать...  -  сердито  буркнул  тарасконец  и,
гордо подняв голову, отчего  сердца  двух  девиц  сразу  так  и  запылали,
добавил: - Это вам не лев!
   -  В  сущности,  пантера  -  это  большая  кошка...  -  робко   заметил
орлеанвильский фотограф.
   - Совершенно верно! - подтвердил Тартарен; он был  не  прочь  несколько
принизить Бомбонеля, особенно в глазах дам.
   Тут дилижанс  остановился,  кондуктор  отворил  дверцу  и  обратился  к
старичку.
   - Вам выходить, сударь, - сказал он весьма почтительным тоном.
   Маленький господин встал и вышел из дилижанса, но, прежде чем затворить
за собой дверцу, сказал:
   - Позвольте, господин Тартарен, дать вам один совет.
   - Какой совет, сударь?
   -  А  вот  послушайте!  Вы  мне  внушаете  симпатию,  и  я   хочу   вас
предупредить... Скорей  возвращайтесь  в  Тараскон,  господин  Тартарен!..
Здесь вам делать нечего...  В  глубине  страны  осталось  всего  несколько
пантер, ну да это же мелочь! Разве это для вас дичь?..  А  со  львами  все
кончено. В Алжире их больше нет... Мой  друг  Шассен  (*27)  недавно  убил
последнего.
   Тут маленький господин поклонился, затворил за собой дверцу и,  смеясь,
удалился вместе со своим портфелем и зонтиком.
   - Кондуктор! - изобразив на своем лице свирепость, заговорил  Тартарен.
- Кто этот старикашка?
   - Как? Вы не знаете? Да ведь это господин Бомбонель!



   3. Львиная обитель

   Тартарен из Тараскона слез в Милианахе, а дилижанс продолжал свой  путь
на юг.
   Двое суток терпеть жестокую тряску, две ночи подряд,  не  смыкая  глаз,
смотреть в окно, не покажется ли где-нибудь в поле или на  обочине  дороги
громадная  тень  льва,  -  столь  длительное  бодрствование,   несомненно,
заслуживало нескольких часов отдыха. А затем,  сказать  по  правде,  после
недоразумения  с  Бомбонелем  честному   тарасконцу,   несмотря   на   его
вооружение, свирепое выражение лица и красную феску,  было  неловко  перед
орлеанвильским фотографом и двумя девицами из 3-го гусарского.
   Итак, он шел по широким милианахским  улицам  мимо  красивых  деревьев,
мимо фонтанов, но, ища гостиницу поудобнее, бедняга все думал о  том,  что
сказал ему Бомбонель... А если  это  правда?  Если  в  Алжире  нет  больше
львов?.. К чему тогда все эти скитания, к чему столько усилий?
   Внезапно, повернув за угол, герой наш столкнулся нос к носу... угадайте
с кем?.. С  великолепным  львом,  -  перед  входом  в  кофейню  царственно
восседал на собственном заду лев, купая в солнечных лучах рыжую гриву.
   - Что  же  мне  морочили  голову,  будто  их  тут  нет?..  -  отскочив,
воскликнул Тартарен.
   Услышав этот возглас, лев опустил голову и,  взяв  в  пасть  деревянную
миску, стоявшую перед ним на тротуаре,  смиренно  протянул  ее  в  сторону
оцепеневшего Тартарена... Проходивший мимо араб бросил в миску два  су,  -
лев завилял хвостом... Тут Тартарен понял все. Он увидел то,  что  вначале
ему помешало увидеть волнение: толпу, обступившую жалкого слепого  ручного
льва, и двух ражих негров с дубинами, водивших его по улицам,  как  савояр
носит сурка.
   Кровь бросилась тарасконцу в голову.
   - Негодяи! - громовым голосом крикнул он.  -  Так  унижать  благородное
животное!..
   Он подскочил ко льву и вырвал из его  царственных  челюстей  презренную
миску... Оба негра, решив, что это вор, взмахнули дубинами и бросились  на
тарасконца... Поднялась  отчаянная  кутерьма...  Негры  колотили,  женщины
визжали, дети хохотали. Старый еврей-сапожник кричал из своей  мастерской:
"К мировому шудье! К мировому шудье!" Даже лев, погруженный в вечную тьму,
издал нечто вроде рычания, и несчастный  Тартарен  после  неравной  борьбы
Грохнулся прямо на монеты и мусор.
   В это время какой-то человек раздвинул толпу,  единым  словом  заставил
попятиться негров, одним мановением руки  заставил  шарахнуться  женщин  и
детей,  поднял  Тартарена,  почистил,  отряхнул  и  усадил   его,   тяжело
дышавшего, на тумбу.
   - Кого я вижу? _Кнэзь_, это вы?.. -  потирая  бока,  воскликнул  добрый
Тартарен.
   - Да, да, мой храбрый друг, это я... Получив  ваше  письмо,  я  оставил
Байю на попечение брата, сломя голову промчался пятьдесят миль в  почтовой
карете и подоспел как раз вовремя, чтобы вырвать вас из лап  этих  скотов,
этих дикарей... Но, боже правый, как  это  вам  удалось  попасть  в  такую
передрягу?
   -  У  меня  не  было  другого  выхода,  _кнэзь_...  Я  не  могу  видеть
несчастного   льва   с   миской   в   зубах,   униженного,   побежденного,
посрамленного, служащего посмешищем всей этой мусульманской черни...
   - Вы ошибаетесь, мой благородный друг. Напротив, они чтут  этого  льва,
преклоняются  перед  ним.  Это  священное  животное  принадлежит  большому
львиному монастырю, основанному  триста  лет  тому  назад  Мухаммедом  бен
Аудом; монастырь отчасти напоминает огромную строгую  обитель  траппистов,
но  только  рыкающую,  пахнущую  хищниками:  там   особого   рода   монахи
вскармливают и приручают сотни львов, а потом  братья-сборщики  обходят  с
ними всю Северную Африку... Пожертвования, которые собирают  братья,  идут
на содержание монастыря и его мечети, и вот отчего эти  два  негра  сейчас
так вспылили: они убеждены, что за каждый грош, за каждый  украденный  или
потерянный грош из собранной милостыни лев тут же их растерзает.
   Слушая этот неправдоподобный и тем не менее правдивый рассказ, Тартарен
из Тараскона даже посапывал от удовольствия.
   - Во всем этом для меня существенно вот что, - заключил он: - Что бы ни
говорил уважаемый Бомбонель, а львы в Алжире еще есть!..
   - Еще как есть! - с восторгом подхватил князь. - Завтра же  мы  с  вами
обследуем долину Шелиффа, и вот там вы увидите!..
   - Что я слышу, _кнэзь_?.. Вы тоже собираетесь на охоту?
   - Черт возьми! Неужели вы думаете, что я позволю вам одному бродить  по
африканским дебрям, среди этих диких племен, язык  и  обычаи  которых  вам
неведомы?.. Нет, нет, доблестный Тартарен, я  вас  не  оставлю!..  Я  буду
вашим неизменным спутником.
   - О, _кнэзь, кнэзь_!..
   Весь сияя, Тартарен прижал к  груди  доблестного  князя  Григория  и  с
гордостью подумал о том, что и у него, как  у  Жюля  Жерара,  Бомбонеля  и
других знаменитых истребителей львов, есть свой князь-чужестранец, который
будет сопровождать его на охоту.



   4. Караван в пути

   На другое утро, чуть свет, бесстрашный Тартарен и не менее  бесстрашный
князь Григорий в сопровождении не то пяти, не то шести  носильщиков-негров
вышли из Милианаха и начали спускаться в долину Шелиффа по  очаровательной
крутой тропинке, на которую падала густая тень  от  кустов  жасмина,  туи,
рожкового дерева и дикой оливы, между изгородями  садиков,  принадлежавших
туземцам, под журчанье множества родников, весело сбегавших  с  уступа  на
уступ... Настоящий ливанский пейзаж!
   Князь Григорий был так же обвешан оружием, как и великий  Тартарен,  но
его преимущество составляло необыкновенное, великолепное  кепи  с  золотым
галуном  и  вышитыми  серебром  дубовыми  листьями,  что   придавало   его
высочеству  некоторое  сходство  с  мексиканским  генералом   или   же   с
начальником станции в каком-нибудь придунайском государстве.
   Это  залихватское  кепи  очень  занимало  тарасконца;  когда   же   он,
преодолевая неловкость, обратился к князю за разъяснениями, тот  с  важным
видом ответил: "Мой  головной  убор  незаменим  во  время  путешествий  по
Африке", - и, смахивая рукавом пыль с козырька, начал рассказывать  своему
простодушному спутнику о том,  какую  важную  роль  играет  кепи  в  наших
взаимоотношениях с арабами, о том,  что  ни  одна  принадлежность  военной
формы не внушает им такого ужаса,  как  именно  кепи,  и  что  гражданские
власти сочли за благо надеть  кепи  на  всех  своих  служащих,  начиная  с
дорожного мастера и кончая податным инспектором. Короче, по  словам  князя
выходило так, что для того, чтобы управлять Африкой, не нужна  ни  светлая
голова, ни голова вообще. Нужно кепи, красивое  кепи  с  галуном,  которое
блестело бы на шесте, как шляпа Гесслера (*28).
   Так,  беседуя  и  философствуя,  путники  следовали  дальше.  Босоногие
носильщики, крича, как обезьяны, прыгали  с  уступа  на  уступ.  Громыхали
оружейные ящики. Сверкали ружья. Встречные туземцы низко склонялись  перед
волшебным кепи... Начальник управления по делам арабов, вышедший со  своей
супругой подышать свежим воздухом на крепостной  вал  Милианаха,  заслышав
необычайный  шум,  увидев  сверканье  ружейных  стволов  среди  ветвей   и
вообразив, что это набег, приказал опустить подъемный мост, бить сбор всех
частей и немедленно объявил город на осадном положении.
   Славное начало для похода на львов!
   На беду, к концу дня дела пошли хуже. Один из негров,  несших  пожитки,
наелся липкого пластыря из походной аптечки, и у него начались дикие  боли
в  животе.  Другой,  напившись  камфарного   спирту,   мертвецки   пьяный,
растянулся на обочине дороги. Третьего, того, который нес дорожный альбом,
прельстила позолота застежек, и, вообразив, что это  сокровища  Мекки,  он
стремглав пустился бежать  с  альбомом  в  Заккар...  Надо  было  обсудить
положение... Караван сделал привал и стал держать совет в прозрачной  тени
старой смоковницы.
   -  По-моему,  -  заговорил  князь,  пытаясь,  но  безуспешно,  развести
таблетку мясного бульона в усовершенствованной кастрюле с тройным дном,  -
по-моему, с этого дня мы должны отказаться  от  носильщиков-негров...  Как
раз недалеко отсюда арабский базар. Хорошо  было  бы  там  остановиться  и
купить несколько вислоухих...
   - Нет, нет!.. Никаких вислоухих!.. - живо перебил его великий Тартарен,
у которого при одном  воспоминании  о  Черныше  все  лицо  пошло  красными
пятнами, и с лицемерным видом прибавил: -  Как  же  это  маленькие  ослики
потащат всю нашу кладь?
   Князь усмехнулся.
   - Вы ошибаетесь, мой прославленный друг. На вид алжирский вислоухий тощ
и слабосилен, но крестец у него крепкий... А иначе он бы  не  вынес  всего
того, что ему приходится выносить... Поговорите-ка с  арабами...  Вот  как
они объясняют систему нашего колониального управления: наверху, -  говорят
они, - сидит _мусью_, губернатор, и своей большущей дубиной бьет офицеров,
офицеры в отместку бьют солдата,  солдат  бьет  колониста,  колонист  бьет
араба, араб бьет негра, негр бьет еврея, еврей, в свою очередь, бьет осла,
а бедному маленькому ослику бить некого,  вот  он  и  вытягивает  спину  и
переносит все. Ваши ящики он тоже отлично понесет, можете быть уверены.
   - Все равно, - возразил Тартарен из Тараскона. - Я  полагаю,  что  ослы
испортят нам  общий  вид  каравана...  Я  бы  предпочел  что-нибудь  более
восточное... Вот если  бы,  к  примеру,  нам  обзавестись  хотя  бы  одним
верблюдом...
   - Да сколько вашей душе угодно, -  сказал  его  высочество,  и  караван
двинулся к арабскому базару.
   Базар находился в нескольких километрах отсюда,  на  берегу  Шелиффа...
Тысяч пять или шесть одетых в лохмотья арабов копошились на  солнцепеке  и
вели шумный торг среди глиняных кувшинов с черными  маслинами,  горшков  с
медом, мешков с пряностями, среди высившихся грудами сигар, среди пылавших
очагов, где жарились истекавшие жиром бараньи туши, среди боен, устроенных
под  открытым  небом,  боен,  где  голые  негры,  по  колена  в  крови,  с
окровавленными руками, свежевали  короткими  ножами  козлят,  висевших  на
жердях.
   Вон палатка, вся в пестрых заплатах, - в  углу  склонился  над  толстой
книгой  вооружившийся  очками  мавр-нотариус...  Здесь  -  толпа   народа,
яростные крики: идет игра в рулетку; рулетка - на мерке для зерна,  вокруг
кабилы, которые чуть что  -  за  ножи...  Немного  дальше  топот,  смех  и
веселье: смотрят, как еврей-купец вместе  со  своим  мулом  барахтается  в
Шелиффе... А сколько собак, ворон, скорпионов! А что мух, что мух!..
   Зато верблюдов не оказалось. В конце концов все  же  нашли  одного,  от
которого мзабиты давно уже мечтали отделаться.  Это  был  самый  настоящий
верблюд - жилец пустыни,  верблюд  классический,  облезлый,  печальный,  с
длинной, как у бедуина, головой и с горбом,  который  от  слишком  долгого
поста сделался дряблым и уныло свисал набок.
   Тартарену верблюд так понравился, что он изъявил желание  погрузить  на
него решительно все... Уж это мне помешательство на Востоке!..
   Верблюд опустился на колени. На него навьючили вещи.
   Князь устроился у него на шее. Тартарен для пущей важности взобрался на
самый  горб,  между  двумя  ящиками,  расположился  со  всеми  удобствами,
приосанился и, с высоты своего  величия  поклонившись  всему  сбежавшемуся
сюда базару, подал знак к отправлению... Ах ты, черт, если  бы  тарасконцы
могли его сейчас видеть!..
   Верблюд  выпрямился  и,  выбрасывая  вперед  длинные  узловатые   ноги,
припустился во весь свой мах...
   О, ужас! Всего каких-нибудь несколько скачков  -  и  вот  уже  Тартарен
смертельно побледнел, а его героическая шешья принимает одно за другим  те
положения, какие приходилось  ей  принимать  на  "Зуаве".  Чертов  верблюд
качался, как фрегат на волнах.
   - _Кнэзь, кнэзь_! - лепетал  мертвенно-бледный  Тартарен,  цепляясь  за
сухую паклю, росшую на верблюжьем горбу. - _Кнэзь_,  давайте  слезем!..  Я
боюсь... боюсь посрамить Францию...
   Куда там! Верблюд разогнался, и теперь уже никакая  сила  не  могла  бы
остановить его. Четыре тысячи босоногих арабов бежали  сзади,  размахивали
руками, хохотали как сумасшедшие и сверкали на солнце сотнями тысяч  белых
зубов...
   Великий человек из Тараскона принужден  был  покориться  своей  участи.
Уныло мотался он  на  горбе.  Какие  только  положения  не  принимала  его
_шешья_, и... и Франция была посрамлена.



   5. Ночная засада в олеандровой роще

   Несмотря  на  всю  живописность   этого   верхового   животного,   наши
истребители  львов  из  уважения  к  _шешье_  принуждены  были   от   него
отказаться. Словом, дальше  они  опять  пошли  пешком,  и  караван,  делая
небольшие переходы, без всяких приключений двигался к  югу:  тарасконец  -
впереди, черногорец - сзади, между ними - верблюд с оружейными ящиками.
   Экспедиция продолжалась около месяца.
   В течение этого месяца грозный  Тартарен  в  поисках  неуловимых  львов
странствовал от дуара  к  дуару  (*29)  по  бескрайней  долине  Шелиффа  в
страшном и забавном  французском  Алжире,  где  ароматы  древнего  Востока
сливаются с резким запахом  абсента  и  казармы,  во  французском  Алжире,
являющем собой помесь Авраама с Зузу (*30), сочетание чего-то волшебного и
простодушно шутовского, как бы страницу  из  Ветхого  завета  в  пересказе
сержанта Раме или бригадира Питу... Любопытное зрелище для тех, кто  умеет
видеть... Дикий и уже испорченный народ, который мы  цивилизуем,  прививая
ему наши пороки... Жестокая, безответственная власть фантастических башага
(*31), которые с важным видом сморкаются в широкие ленты ордена  Почетного
легиона и ни за что ни  про  что  велят  бить  людей  палками  по  пяткам.
Неправый суд очкастых кадиев (*32), этих тартюфов от Корана и  от  закона,
которые, сидя под пальмами,  думают  только  о  Пятнадцатом  августа  и  о
повышениях  и  продают  свои  приговоры,  как  Исав  -  первородство,   за
чечевичную похлебку или, вернее, за  кускус  в  сахаре.  Распутные,  вечно
пьяные каиды (*33), бывшие денщики какого-нибудь там генерала Юсуфа (*34),
хлещут шампанское с маонскими  прачками  и  наедаются  до  отвала  жареной
бараниной, в то время как перед их  палатками  туземцы  мрут  с  голоду  и
вырывают у собак объедки с господского стола.
   А вокруг, куда ни глянь, невозделанные  поля,  выжженная  трава,  голые
кусты,  заросли  кактусов  и  мастиковых  деревьев  -  вот  она,   житница
Франции!.. Житница - только, увы, без жита, зато  изобилующая  шакалами  и
клопами. Заброшенные дуары, туземцы, в ужасе бегущие  куда  глаза  глядят,
пытающиеся спастись от голода и устилающие дороги своими  телами.  Кое-где
попадаются  французские  селения:  дома  обветшали,   поля   не   засеяны,
ненасытная саранча пожирает все вплоть до занавесок на окнах, а  колонисты
все до одного в  кофейной:  пьют  абсент  и  обсуждают  проекты  реформ  и
конституции.
   Вот что увидел бы Тартарен, прояви он  малейшую  наблюдательность,  но,
весь отдавшись своей львиной страсти, тарасконец шел вперед, не  глядя  по
сторонам, вперив неподвижный взор в воображаемых  чудищ,  которые  все  не
появлялись.
   Так как походная палатка упорно  не  желала  раскрываться,  а  таблетки
мясного бульона - растворяться  в  воде,  караван  вынужден  был  утром  и
вечером делать привалы в арабских селениях. Благодаря кепи князя  Григория
наших  охотников  всюду  встречали   с   распростертыми   объятиями.   Они
останавливались у ага, в их своеобразных дворцах - больших белых домах без
окон, где кальян вполне уживается с  комодом  красного  дерева,  смирнские
ковры - с новейшими лампами, кедровые ларцы, набитые турецкими цехинами, -
с часами, украшенными фигурками  в  стиле  Луи-Филиппа...  Всюду  в  честь
Тартарена устраивались пышные  празднества  -  _диффа_,  джигитовки...  По
случаю его прибытия целые _гумы_, сверкая на солнце бурнусами,  палили  из
ружей. Затем, после пальбы, радушный ага подходил к Тартарену и предъявлял
счет... Вот что такое арабское гостеприимство.
   А львов все нет как нет! Их здесь не  больше,  чем  на  Новом  мосту!..
(*35)
   И все же тарасконец духом не падал. Бесстр