для перепела отсчитать "раз, два, три", для куропатки - "раз, два".
   Да вот беда: ни куропаток, ни перепелов - ни  черта  тут  не  водилось,
даже чайки и буревестники - и  те  не  залетали  с  моря  на  эту  сторону
острова.
   На охоте попадались лишь кабаны, да и то редко, или кенгуру,  но  убить
кенгуру очень трудно, оттого что они все время прыгают и скачут.
   Тартарен и сам толком не знал, до скольких нужно  считать,  прежде  чем
выстрелить в это животное. Когда маркиз дез Эспазет задал ему однажды этот
вопрос, он ответил наобум:
   - До шести, маркиз...
   Дез Эспазет отсчитал шесть,  но  кенгуру  от  него  убежала,  и  вместо
кенгуру он схватил отчаянный насморк, оттого что охотился  под  проливным,
обложным дождем.
   - Пойду-ка я сам на охоту, - заявил Тартарен.
   Но из-за ненастной погоды он откладывал это предприятие, а  дичи  между
тем становилось все меньше. Правда, жирные ящерицы на вкус  были  недурны,
но их пресное белое  мясо,  которое  пирожник  Буфартиг  консервировал  по
способу "белых отцов", в конце концов опротивело тарасконцам.
   К отсутствию свежей пищи прибавилось новое лишение: тарасконцы не могли
делать моцион. И то сказать: кому охота шлепать по лужам,  по  грязи,  под
дождем?
   Городской круг залит, затоплен!
   Лишь немногие храбрецы - Эскара, Дурладур, Менфор, Роктальяд - невзирая
на проливень, выходили копать землю, распахивать свои "гектары"  и  упорно
старались хоть что-нибудь вырастить, но вырастало во  влажном  тепле  этой
земли, которую вечно мочил дождь, нечто весьма странное: сельдерей за одну
ночь  вымахивал  в  огромное  дерево,  жесткое-прежесткое,  капуста   тоже
достигала потрясающих размеров, но все у нее уходило в кочерыжку, длинную,
как ствол пальмы, от картофеля же и от моркови пришлось совсем отказаться.
   Безюке сказал правду: здесь или совсем ничего не росло, или уж росло до
небес.
   К этому ряду  причин,  способствовавших  деморализации,  прибавьте  еще
скуку,  тоску  по  далекой  отчизне,  сожаление  об  уютных   тарасконских
беседках, настроенных вдоль позлащенного солнцем  городского  вала,  и  не
удивляйтесь после этого, что число больных увеличивалось с каждым днем.
   К счастью для больных, начальник отдела  здравоохранения  Турнатуар  не
верил в фармакопею и, вместо того чтобы  пичкать  их  всякими  снадобьями,
"замикстуривать"  их,  как  это  делал  Безюке,  прописывал  им  "супцу  с
чесночком".
   Действовало это безотказно, уж вы мне поверьте! Человек весь распух, ни
гласа, ни воздыхания, просит  послать  за  священником  и  за  нотариусом.
Приносят ему супцу с чесночком - три головки на небольшой чугунок, туда же
три полные ложки свежего  прованского  масла,  гренков  -  и  человек,  от
слабости не могший говорить, неожиданно восклицает:
   - А, чтоб!.. Как здорово пахнет!..
   Один запах уже возвращал его к жизни.
   Скушает тарелочку, другую, а после  третьей  опухоль  у  него  опадает,
появляется голос, и он встает с постели, а вечером в общей зале уже играет
в вист. Не следует, однако, забывать, что все это были тарасконцы.
   Только одна-единственная больная  -  знатная  дама  из  высшего  круга,
маркиза дез Эспазет, урожденная д'Эскюдель де  Ламбеск,  -  отказалась  от
Турнатуарова снадобья. Суп с чесноком хорош для меньшой братии, но не  для
тех, кто ведет свое происхождение от крестоносца... Она не хотела об  этом
слышать, равно как  и  о  свадьбе  Клоринды  с  Паскалоном.  А  между  тем
состояние  несчастной  дамы   внушало   самые   серьезные   опасения.   Ей
по-настоящему было _нехорошо_. Под этим неопределенным названием в  данном
случае надо разуметь некое странное заболевание, род  водянки,  сущий  бич
наших южан-колонистов. Это была болезнь  уродующая;  у  больных  слезились
глаза, живот и ноги  пухли.  Она  напоминала  "болезнь  доктора  Мова"  из
легенды о сыне человеческом.
   Словом,   несчастную   маркизу   "разнесло",   как   выражается   автор
"Мемориала". Кроткий и безутешный  Паскалон  каждый  вечер  отправлялся  в
город и всякий раз заставал такую картину: бедная женщина лежала в постели
под громадным синим бумажным зонтом, прикрепленным к  изголовью,  охала  и
наотрез  отказывалась  от  супа  с  чесноком,  рослая  Клоринда  заботливо
кипятила липовый цвет, а маркиз с видом философа набивал  в  углу  патроны
для завтрашней весьма сомнительной охоты.
   В соседних клетушках вода стекала с раскрытых зонтов,  пищали  дети,  в
общей  зале  шли  шумные  споры,   сталкивались   различные   политические
убеждения. А дождь все барабанил по стеклам окон,  по  цинковой  крыше,  и
целые водопады с шумом низвергались из водосточных труб.
   Костекальд  между  тем  продолжал  интриговать:  днем  -   в   кабинете
начальника сельскохозяйственного отдела, вечером - в городе, в общей зале,
совместно с такими отпетыми негодяями,  как  Барбан  и  Рюжимабо,  которые
помогали ему распускать зловещие слухи и между прочим такой:  "Чесноку  не
хватит!.."
   А вдруг в самом деле нельзя будет достать  спасительного,  целительного
чесноку, этой универсальной панацеи, хранящейся на  складе  правительства,
которое, как уверял Костекальд, наложило на нее лапу? Страшно подумать!
   Наветы начальника сельскохозяйственного отдела подхватил - да  еще  как
громогласно! - Экскурбаньес.  Существует  старая  тарасконская  пословица:
"Пизанские разбойники днем между собой дерутся, а по ночам вместе грабят".
Пословица эта как  нельзя  лучше  подходила  к  двуличному  Экскурбаньесу,
который в Правлении, при Тартарене,  выступал  против  Костекальда,  а  по
вечерам, в городе, подпевал злейшим врагам губернатора.
   Тартарен, славившийся своей кротостью и терпением, не мог не знать  про
эти нападки. Когда он перед сном покуривал у раскрытого  окна  трубку,  до
него вместе с ночными шорохами, вместе с журчаньем Малой Роны и  сбегавших
с горы ручейков, образовавшихся  от  дождей,  долетали  отголоски  споров,
сердитые голоса, взор его различал сквозь мглу огоньки, мерцавшие в  окнах
большого дома. И при мысли, что вся эта шумиха поднята Костекальдом,  рука
его судорожно цеплялась за подоконник, а  глаза  метали  молнии  в  ночной
мрак. Но так как волнение и сырость были ему вредны, он пересиливал  себя,
закрывал окно и преспокойно шел спать.
   Страсти между тем до того разгорелись, что в конце концов он решился на
крайние меры: уволил Костекальда и двух  его  приспешников,  мало  того  -
лишил его  плаща  сановника  первого  класса,  а  на  его  место  назначил
Бомвьейля, бывшего часовщика, смыслившего в земледелии,  пожалуй,  столько
же, сколько его предшественник, но зато человека заведомо в высшей степени
порядочного, помощниками же его вместо Рюжимабо и Барбана назначил бывшего
клееночника Лафранка и бывшего торговца "наилучшими"  леденцами  Ребюфа  -
выбор был сделан на редкость удачный.
   Декрет  вывесили  ранним  утром  на  дверях  большого  дома,  так   что
Костекальд, отправляясь на службу, сейчас же налетел на  эту  пощечину.  И
очень скоро всем стало ясно, насколько был прав Тартарен,  что  так  смело
действовал.
   Часа  через  два   перед   резиденцией   появилось   человек   двадцать
недовольных, вооруженных до зубов.
   - Долой губернатора!.. - кричали они. - Смерть ему!.. В Рону его!.. Вот
его куда!.. Вот его куда!.. Пусть подает в отставку! В отставку!
   За этим сбродом следовал почтенный Экскурбаньес и ревел громче всех:
   - В отставку!.. _Двайте шумэть_!.. В отставку!..
   На их несчастье, дождь лил как из ведра, и в  одной  руке  они  держали
ружье, а в другой - зонт. А правительство, со своей стороны, приняло меры.
   Перейдя Малую Рону, мятежники  подошли  к  блокгаузу  и  увидели  такую
картину.
   В распахнутом настежь окне второго этажа был виден  Тартарен  со  своим
тридцатидвухзарядным винчестером, а за ним -  преданные  ему  охотники  во
главе с маркизом дез  Эспазетом,  стрелки  по  фуражкам  или,  вернее,  по
консервным банкам, стрелки, которые на расстоянии трехсот шагов  по  счету
"четыре" всадят пулю в кружок этикетки от ящика с пампери.
   Внизу, на крыльце, отец Баталье, склонившись над чугунной пушкой,  ждал
только сигнала губернатора.
   Это было до того неожиданно, до  того  грозен  был  вид  приведенной  в
боевую готовность  артиллерии,  что  бунтовщики  тотчас  же  отступили,  а
Экскурбаньес, которому была свойственна внезапная смена настроений,  начал
танцевать под самым  окном  Тартарена  дикий  танец,  который  он  цинично
называл "пляской победы", и орать во всю мочь:
   - Да здравствует губернатор!.. Да здравствует  существующий  порядок!..
_Двайте шумэть_!.. Хо-хо-хо!
   Сверху раздался зычный голос Тартарена, по-прежнему сжимавшего  в  руке
винчестер:
   - Разойдитесь по домам, господа недовольные!..  Я  не  хочу,  чтобы  вы
стояли тут и мокли под дождем.  Завтра  мы  соберем  наш  добрый  народ  и
поставим вопрос о доверии.  А  пока  что  сохраняйте  спокойствие,  не  то
пеняйте на себя!
   На другой день состоялось голосование, и "Существующий порядок" получил
подавляющее большинство голосов.
   Несколько дней спустя после смуты произошло событие радостное, а именно
- крестины юной Лики-Рики, маленькой папуасской принцессы,  дочери  короля
Негонко,  воспитанницы  его  преподобия  отца  Баталье,  довершившего   ее
обращение, начатое, "слава тебе, господи!", отцом Везолем.
   Лики-Рики была прелестная маленькая обезьянка, ладная, статная, гибкая,
пухленькая, а убор желтокожей принцессы составляли коралловое  ожерелье  и
платье с голубыми полосками, которое ей сшила мадемуазель Турнатуар.
   Крестным  отцом  у  нее  был  губернатор,  крестной  матерью   -   г-жа
Бранкебальм.
   При крещении ей дали имя Марфы-Марии-Тартарены. По случаю, убийственной
погоды, которая стояла в тот день, как, впрочем, и до и после, крестить ее
нельзя было в храме св.Марфы Латаньерской, оттого что его лиственный навес
давным-давно обрушился и церковь была затоплена.
   Все собрались на крестины в  общей  зале  большого  дома.  Можете  себе
представить,  какие  воспоминания  пробудил  этот  обряд  в  нежной   душе
Паскалона, еще так недавно принимавшего в нем участие вместе с Клориндой!
   В этом месте его дневника, содержание коего мы передаем здесь  в  общих
чертах, размазанными от слез чернилами были выведены слова:
   "Бедный я и бедная она!"
   А  на  другой  день  после  крестин  Лики-Рики   произошла   ужаснейшая
катастрофа... Но события принимают слишком грозный характер -  предоставим
же слово "Мемориалу".



   4. Продолжение Паскалонова "Мемориала"

   _4 декабря_.  Сегодня  у  нас  воскресенье,  пошла  уже  вторая  неделя
рождественского поста; инспектор флота ризничий Галофр,  выйдя  нынче,  по
обыкновению, осмотреть шлюпку, таковой не обнаружил.
   Кольцо и цепь вырваны, шлюпка исчезла.
   Сперва он решил, что  это  очередная  проделка  Негонко  и  его  шайки,
которым мы по-прежнему не доверяем,  но  в  отверстии,  образовавшемся  на
месте вырванного кольца,  торчал  мокрый,  грязный  конверт,  адресованный
губернатору.
   В  конверт  были  вложены  визитные  карточки  Костекальда,  Барбана  и
Рюжимабо. На  карточке  Барбана  заявили  о  своем  выходе  в  отставку  и
расписались еще четыре ратника  ополчения:  Кесарг,  Бульярг,  Трюфенюс  и
Роктальяд.
   За несколько дней до этого шлюпку, как нарочно,  привели  в  порядок  и
сложили в нее запас продовольствия, ибо его преподобие отец Баталье  решил
предпринять еще одну экспедицию. Негодяям повезло. Они увезли с собой все,
даже компас, не забыли и свои ружья.
   И ведь подумать только: трое из них женаты, побросали жен и кучу детей!
Жен - это еще туда-сюда, но детей!..
   Вышеописанные события привели всю колонию в  ужас.  Пока  у  колонистов
была  шлюпка,  оставалась  надежда  добраться  когда-нибудь  до  материка,
двигаясь от острова к острову, можно было рассчитывать на помощь извне,  а
теперь всякая связь с внешним миром, по-видимому, утеряна.
   Отец Баталье пришел в неописуемую ярость, - он призывал на беглецов все
кары небесные, назвал их разбойниками, ворами, дезертирами и  еще  почище.
Экскурбаньес - и тот всюду ходил и кричал, что  их  самих  надо  перебить,
"как собак",  а  их  жен  и  детей  приговорить  к  смертной  казни  через
расстреляние.
   Один лишь губернатор был невозмутим.
   - Не увлекайтесь, - говорил он. -  Ведь  они  все-таки  тарасконцы.  Их
пожалеть надо -  хлебнут  они  горя  в  дороге!  Никто  из  них  не  умеет
обращаться с парусом, только Трюфенюс, да и то еле-еле.
   Затем ему пришла счастливая мысль воспитать  брошенных  детей  на  счет
колонии. В глубине души, я думаю, он был рад, что ему  удалось  избавиться
от своего заклятого врага и его присных.
   В тот же день его превосходительство продиктовал мне очередной  приказ,
который был потом расклеен по городу.

   "Приказ
   Мы, Тартарен, губернатор Порт-Тараскона и всех  его  владений,  кавалер
ордена первой степени и пр. и пр., призываем население сохранять полнейшее
спокойствие.
   Виновные  будут  неукоснительно   преследоваться   и   привлекаться   к
ответственности по всей строгости закона.
   Исполнение настоящего приказа возлагаю на  командующего  артиллерией  и
флотом".

   Чтобы помешать дальнейшему распространению тревожных слухов,  он  велел
мне в конце прибавить:

   "Чесноку хватит".

   _6 декабря_. Приказ губернатора всем в городе очень понравился.
   Позволительно,  однако,  спросить:  "Преследовать  виновных?  Но  каким
способом? Где? Чем?" Ну да у нас недаром есть  пословица:  "Бери  быка  за
рога, а на человека выходи со словом". Тарасконское племя обожает  громкие
фразы - вот отчего приказ губернатора был всеми принят на веру.
   А тут еще разъяснилось, и вот уже все в восторге.  На  Городском  кругу
танцы, смех. Славный народ, и до чего же легко им управлять!
   _10  декабря_.  Я  удостоился  неслыханной  чести:  меня  произвели   в
сановники первого класса.
   Приказ об этом я обнаружил сегодня за завтраком у  себя  под  тарелкой.
Губернатор был, по-видимому, счастлив, что пожаловал мне  высшее  отличие.
Теперь я сравнялся с Бранкебальмом, Бомвьейлем и его  преподобием,  и  они
все радуются моему повышению не меньше меня.
   Вечером я пошел к дез Эспазетам - у них все уже было  известно.  Маркиз
поцеловал меня при Клоринде, и та вся  вспыхнула  от  радости.  Одна  лишь
маркиза осталась равнодушна к моему новому достоинству. Она  находит,  что
плащ сановника еще не возносит меня из моей низкой доли. Чего  же  ей  еще
нужно?.. Я уже сановник первого класса! И в таком юном возрасте!..
   _14 декабря_. В Правлении происходит нечто необычайное, такое, что я не
без смущения решаюсь поверить моему дневнику.
   Губернатор питает нежные чувства!
   И к кому?  Бьюсь  об  заклад,  что  не  отгадаете.  К  своей  маленькой
крестнице, принцессе Лики-Рики.
   Да, да,  Тартарен,  наш  великий  Тартарен,  отказавшийся  от  стольких
прекрасных партий, не желавший никакой другой спутницы жизни, кроме славы,
увлекся этой  обезьянкой!  Правда,  обезьянка  -  царской  крови,  приняла
христианскую веру, но в душе  осталась  дикаркой:  все  такая  же  лгунья,
лакомка, воровка, замашки и повадки у нее преуморительные! Одежда  на  ней
вся в дырах; когда нет дождя, она  залезает  на  самую  макушку  кокосовой
пальмы и оттуда швыряет крепкие,  как  камень,  орехи  в  наших  стариков,
норовит попасть им прямо в лысину - это у нее такая  милая  игра.  Однажды
она чуть не убила почтенного Мьежвиля.
   А разница в возрасте? Тартарену за шестьдесят. Он  поседел,  располнел.
Ей лет двенадцать, от силы пятнадцать, она в возрасте маленькой  Флорансы,
о которой поется в одной из наших песен:

   Она еще малышка -
   Не носит пояска.

   И вот эта девочка, этот дикаренок будет нашей повелительницей!
   Я уже давно замечал  кое-что  за  губернатором.  Взять,  например,  его
заигрывания с папашей, старым разбойником Негонко, -  он  часто  приглашал
эту нечистоплотную, противную гориллу к нам обедать, хотя тот ест руками и
напивается до того, что падает со стула.
   Тартарен смотрел на  это,  как  говорится,  "сквозь  пальцы",  а  когда
маленькая принцесса в подражание своему родителю  откалывала  какую-нибудь
штуку, скажем - наливала нам за  ворот  воды,  мой  дорогой  учитель  мило
улыбался, бросал на нее отечески ласковый взор и, как  бы  прося  извинить
ее, говорил:
   - Она еще дитя...
   Но, несмотря на все эти и даже еще более очевидные признаки, я долго не
хотел верить. А теперь уже всякие сомнения отпадают.
   _18 декабря_. Сегодня на утреннем совещании губернатор  объявил  нам  о
своем намерении жениться на маленькой принцессе.
   Он уверял, что это из политических соображений, что это дипломатический
шаг, что этого требуют интересы колонии: Порт-Тараскон отрезан от мира, со
всех  сторон  окружен  океаном,  союзников  не  имеет.  Женясь  на  дочери
папуасского короля, Тартарен предоставляет в распоряжение колонии армию  и
флот.
   Никто из участников совещания ему не возражал.
   Экскурбаньес первый вскочил и от восторга затопал ногами:
   - Браво!.. Отлично!.. Когда же свадьба?.. Хо-хо-хо!..
   Можно себе представить, какие  гадости  будет  он  говорить  вечером  в
городе!
   Цицерон Бранкебальм начал,  по  обыкновению,  приводить  неопровержимые
доводы за и против: "Если,  с  одной  стороны,  колония...  то  нельзя  не
признаться, что, с другой... в том или ином случае... verum enim  vero..."
- но в конце концов присоединился к мнению губернатора.
   Бомвьейль и Турнатуар пошли по его стопам. Что касается  отца  Баталье,
то он, видимо,  был  обо  всем  осведомлен  заранее  и  неудовольствия  не
выразил.
   И смешной же вид был, наверно, у нас: в  кабинете  царит  торжественное
одобрительное молчание, и мы, лицемеры,  притворяемся,  что  верим,  будто
Тартареном руководят интересы колонии.
   Внезапно добрые глаза  Тартарена  увлажнились  слезами  радости,  и  он
прошептал:
   - И потом, друзья  мои,  я  должен  вам  сказать,  что  есть  еще  одна
причина... Я люблю эту крошку.
   Это было до того непосредственно,  до  того  трогательно,  что  все  мы
невольно растаяли.
   - Ну так женитесь, господин губернатор, женитесь!..
   Тут все его обступили и стали жать ему руку.
   _20 декабря_. Намерение губернатора вызвало в городе оживленные  толки,
но, в общем, все смотрят на дело проще, чем я мог предполагать.
   Мужчины говорят об этом в шутливом тоне и не без яду, - тарасконцы ведь
не могут не съязвить, когда обсуждаются чьи-нибудь любовные похождения.
   Большинство дам отнеслись  к  затее  Тартарена  менее  благоприятно,  в
особенности мадемуазель Турнатуар и  ее  окружение.  Если  уж  он  задумал
жениться, то почему не на своей соотечественнице? Рассуждая таким образом,
многие думают о самих себе или же о своих дочках.
   Экскурбаньес, вернувшись вечером в город, согласился с дамами и  указал
на слабые стороны этого предприятия: тесть -  мужлан,  пьяница,  каннибал;
невеста тоже, по всей вероятности, отведала  мяса  тарасконцев.  Тартарену
стоит еще подумать.
   Слушая, что говорит этот оборотень, я едва сдерживался  и  очень  скоро
ушел из  общей  залы,  а  то  бы  я  наверняка  влепил  ему  затрещину.  У
тарасконцев кровь-то ведь горячая, ух ты!
   Из общей залы я прошел к  дез  Эспазетам.  Маркиза  очень  ослабела,  с
постели не встает и все, бедняжка, отказывается  от  Турнатуарова  супа  с
чесноком, а как только я вошел, она обратилась ко мне с вопросом:
   - Ну так как же, господин камергер, будут у новой  королевы  придворные
дамы?
   Должно быть, она хотела надо мной посмеяться, а я сейчас же  подумал  о
нас с Клориндой. Если Клоринда сделается фрейлиной или статс-дамой, то она
переедет в резиденцию, и тогда мы сможем видеться  постоянно...  Какое  бы
это было счастье!..
   Когда я вернулся, губернатор уже лег,  но  я  не  стал  откладывать  на
завтра и поделился с  ним