ичина  заключалась  в  том,  -  что
наносить оскорбления было не в его характере.
     Появление доктора Слопа в эту  минуту  было  не  менее  загадочно,  чем
способ его появления; хотя моему отцу стоило бы только  минуту  подумать,  и
он, наверно, разрешил бы загадку; ибо всего неделю тому назад он  дал  знать
доктору Слопу, что мать моя на сносях; а так как с тех пор доктор не получал
больше никаких вестей, то с его стороны  было  естественно,  а  также  очень
политично предпринять поездку в Шенди-Холл, что  он  и  сделал,  просто  для
того, чтобы посмотреть, как там идут дела.
     Но при решении вставшей перед ним задачи  мысли  моего  отца  пошли,  к
несчастью, по ложному пути; как и мысли упомянутого выше  строгого  критика,
они все  вертелись  вокруг  звона  колокольчика  и  стука  в  дверь,  мерили
расстояние между ними  и  настолько  приковали  все  внимание  отца  к  этой
операции, что он не в состоянии был  думать  ни  о  чем  другом,  -  обычная
слабость  величайших  математиков,  которые   так   усердно   трудятся   над
доказательством своих положений и настолько при этом истощают все свои силы,
что уже не способны ни на какое практически полезное применение доказанного.
     Звон колокольчика и стук  в  дверь  сильно  подействовали  также  и  на
сенсории дяди Тоби, - но они дали его мыслям совсем иное направление: -  эти
два несовместимые сотрясения воздуха тотчас пробудили в сознании  дяди  Тоби
мысль о великом инженере Стевине. -  Какое  отношение  имел  Стевин  к  этой
истории - задача чрезвычайно трудная, -  ее  надо  будет  решить,  но  не  в
ближайшей главе.


        ^TГЛАВА XI^U

     Писание книг, когда оно делается умело (а я не сомневаюсь, что  в  моем
случае дело обстоит именно так), равносильно беседе. Как  ни  один  человек,
знающий, как себя вести в хорошем обществе, не решится высказать все, -  так
и   ни   один   писатель,   сознающий   истинные    границы    приличия    и
благовоспитанности, не позволит себе все  обдумать.  Лучший  способ  оказать
уважение уму  читателя  -  поделиться  с  ним  по-дружески  своими  мыслями,
предоставив некоторую работу также и его воображению.
     Что касается меня, то я постоянно делаю ему  эту  любезность,  прилагая
все усилия к тому, чтобы держать  его  воображение  в  таком  же  деятельном
состоянии, как и мое собственное.
     Теперь его очередь;  -  я  дал  ему  подробное  описание  неприглядного
падения доктора Слопа и его неприглядного появления в гостиной; - - пусть же
теперь воображение читателя работает некоторое время без посторонней помощи.
     Пусть читатель вообразит, что доктор Слоп рассказал свое приключение, -
такими словами и с такими преувеличениями, как будет угодно его фантазии.  -
- Пусть предположит он, что Обадия тоже  рассказал,  что  с  ним  случилось,
сопровождая свой рассказ такими жалостными гримасами притворного сочувствия,
какие, по мнению читателя, наиболее  подходят  для  противопоставления  двух
этих фигур. - Пусть он вообразит, что отец  мой  поднялся  наверх  узнать  о
состоянии моей матери; - и, для завершения этой работы фантазии, - пусть  он
вообразит  себе  доктора  умытого,  -  -  вычищенного,  -   -   выслушавшего
соболезнования, поздравления, - обутого в шлепанцы Обадии - и в  таком  виде
направляющегося к дверям с намерением сейчас же приступить к делу.
     "  Тихонько!  -  тихонько,  почтенный  доктор  Слоп!  -   удержи   твою
родовспомогательную руку;  -  засунь  ее  осторожно  за  пазуху,  чтобы  она
оставалась теплой; - ты  недостаточно  ясно  знаешь,  какие  препятствия,  -
неотчетливо  представляешь   себе,   какие   скрытые   причины   мешают   ее
манипуляциям! - Был ли ты, доктор Слоп, - был ли ты посвящен в тайные статьи
торжественного договора, который привел тебя сюда? Известно ли тебе,  что  в
эту самую минуту дочь Люцины занята своим делом у тебя над головой?  Увы!  -
это совершенная истина.  -  Кроме  того,  великий  сын  Пилумна,  что  ты  в
состоянии сделать? - - Ты пришел  сюда  невооруженным;  -  ты  оставил  дома
tire-tete, - недавно изобретенные акушерские щипцы, - крошет, - шприц и  все
принадлежащие тебе инструменты спасения и освобождения. - - -  Боже  мой!  в
эту минуту они висят в зеленом байковом мешке, между  двумя  пистолетами,  у
изголовья твоей кровати! - Звони; зови; -  вели  Обадии  сесть  на  каретную
лошадь и скакать за ними во весь опор.
     - Поторопись, Обадия, - проговорил мой отец, - я дам тебе крону! - А  я
другую, - сказал дядя Тоби.


        ^TГЛАВА XII^U

     - Ваше внезапное и неожиданное прибытие, - сказал дядя Тоби,  обращаясь
к доктору  Слопу  (они  сидели  втроем  у  камина,  когда  дядя  Тоби  начал
говорить), - тотчас же привело мне на мысль великого Стевина, который,  надо
вам сказать, один из любимых моих писателей. - - В таком  случае,  -  заявил
мой отец, прибегая к доводу, ad crumenam, - - ставлю двадцать  гиней  против
одной кроны (которую получит Обадия, когда вернется), что  этот  Стевин  был
каким-нибудь инженером, - или писал что-нибудь - прямо  или  косвенно  -  об
искусстве фортификации.
     - Это правда, - отвечал дядя Тоби. - Я так и знал,  -  сказал  отец,  -
хоть я, клянусь, не вижу, какая может быть связь  между  внезапным  приходом
доктора Слопа и трактатом о фортификации: - тем не менее я этого опасался. -
- О чем бы мы ни говорили, братец, - пусть  предмет  разговора  будет  самым
чуждым и неподходящим для вашей излюбленной темы, -  вы  непременно  на  нее
собьетесь. Я не желаю, братец Тоби, - продолжал отец, - решительно не  желаю
до такой степени засорять себе голову куртинами и горнверками. - - - О, я  в
этом уверен! - воскликнул доктор Слоп, перебивая его, и громко расхохотался,
довольный своим каламбуром.
     Даже критик Деннис не чувствовал столь глубокого  отвращения,  как  мой
отец, к каламбурам и ко всему,  что  их  напоминало,  -  -  они  его  всегда
раздражали; - но прервать каламбуром  серьезное  рассуждение  было,  по  его
словам, все равно что дать щелчка по носу; - он не видел никакой разницы.
     - Сэр, - сказал дядя Тоби, обращаясь к доктору Слопу, -  -  куртины,  о
которых говорит мой брат Шенди, не имеют никакого отношения  к  кроватям,  -
хоть, я знаю, дю Канж говорит, что "от них, по  всей  вероятности,  получили
свое название гардины у кровати"; - равным образом  горнверки,  или  рогатые
укрепления, о которых он  говорит,  не  имеют  решительно  ничего  общего  с
рогатым украшением обманутого мужа. - - Куртина, сэр, есть  термин,  которым
мы  пользуемся  в  фортификации  для  обозначения  части  стены  или   вала,
расположенной между двумя бастионами и их соединяющей.  -  Осаждающие  редко
решаются направлять свои атаки непосредственно на куртины  по  той  причине,
что  последние  всегда  хорошо  фланкированы.  (Так  же  обстоит  дело  и  с
гардинами, - со смехом сказал доктор Слоп.) Тем не менее, -  продолжал  дядя
Тоби, - для большей надежности мы обыкновенно строим  перед  ними  равелины,
стараясь их по возможности выносить за крепостной fosse,  или  ров.  -  Люди
невоенные,  которые  мало  понимают  в  фортификации,  смешивают  равелин  с
демилюном, - хотя это вещи совершенно различные; - не  по  виду  своему  или
конструкции, - мы их строим совершенно одинаково: - они  всегда  состоят  из
двух фасов, образующих выдвинутый в поле угол, с горжами, проведенными не по
прямой линии, а в форме полумесяца. - В чем же тогда разница? (спросил  отец
с некоторым раздражением). - В их положении, братец, - отвечал дядя Тоби:  -
когда равелин стоит перед куртиной, тогда он равелин; когда же равелин стоит
перед бастионом, тогда равелин уже не равелин; - тогда он демилюн; -  равным
образом демилюн  есть  демилюн,  и  ничего  больше,  когда  он  стоит  перед
бастионом; - но если бы ему пришлось переменить место и расположиться  перед
куртиной, - он бы не был больше демилюном: демилюн в этом случае не демилюн;
он всего только равелин. - Я думаю, - сказал отец, -  что  ваша  благородная
наука обороны имеет свои слабые стороны, - как и все прочие науки.
     - Что же касается  горнверков  (ох-ох!  -  вздохнул  отец),  о  которых
заговорил мой брат, - продолжал  дядя  Тоби,  -  то  они  составляют  весьма
существенную часть внешних укреплений; - французские  инженеры  называют  их
ouvrages a cornes, и мы их  обыкновенно  сооружаем  для  прикрытия  наиболее
слабых, по нашему предположению, пунктов; - они образуются  двумя  земляными
насыпями, или полубастионами, и с виду очень красивы; - если  вы  ничего  не
имеете против маленькой прогулки,  я  берусь  вам  показать  один  горнверк,
стоящий того, чтобы на него поглядеть. - - Нельзя отрицать, - продолжал дядя
Тоби, - что, будучи увенчаны, они гораздо сильнее; по  тогда  они  обходятся
очень дорого и занимают слишком много места; таким образом, по моему мнению,
они особенно полезны для прикрытия или защиты  передней  части  укрепленного
лагеря; иначе двойной теналь... - Клянусь матерью,  которая  нас  родила,  -
воскликнул отец, не в силах долее сдерживаться, - - вы и святого  вывели  бы
из терпения, братец Тоби; - ведь вы не только,  не  понимаю  каким  образом,
снова окунулись в излюбленный ваш предмет, но голова ваша так  забита  этими
проклятыми укреплениями, что в настоящую  минуту,  когда  жена  моя  мучится
родами, - и до вас доносятся ее  крики,  -  вы  знать  ничего  не  знаете  и
непременно хотите  увести  повивальщика.  -  Акушера,  если  вам  угодно,  -
поправил отца доктор Слоп. - С удовольствием, -  отвечал  отец,  -  мне  все
равно, как вас называют,  -  -  я  только  хочу  послать  к  черту  всю  эту
фортификацию со всеми ее изобретателями; - она свела в могилу тысячи людей -
- и в конце концов сведет меня. - Я не желаю,  братец  Тоби,  засорять  себе
мозги сапами, минами, блиндами, турами, палисадами, равелинами, демилюнами и
прочей дребеденью, хотя бы мне подарили Намюр со всеми фламандскими городами
в придачу.
     Дядя Тоби терпеливо сносил обиды; - не по недостатку храбрости, - я уже
говорил вам в пятой  главе  настоящей  второй  книги,  что  он  был  человек
храбрый, - а здесь прибавлю, что  в  критических  случаях,  когда  храбрость
требовалась обстоятельствами, я не знаю человека,  под  чьей  защитой  я  бы
сознавал  себя  в  большей   безопасности.   Это   происходило   и   не   от
бесчувственности или от тупости его ума; - ибо он воспринимал нанесенное ему
отцом оскорбление так же остро, как и самый чувствительный человек; -  -  но
он был кроткого, миролюбивого  нрава,  -  в  нем  не  содержалось  ни  капли
сварливости; - - все в нем дышало такой добротой! У дяди Тоби не нашлось  бы
жестокости отомстить даже мухе.
     - Ступай, - сказал он однажды за столом  большущей  мухе,  жужжавшей  у
него под носом и ужасно его изводившей в течение всего обеда, - пока наконец
ему не удалось, после многих безуспешных попыток, поймать ее на  лету;  -  я
тебе не сделаю больно, - сказал дядя Тоби, вставая со стула и переходя через
всю комнату с мухой в руке, - я не трону ни одного волоса на голове у  тебя:
- ступай, - сказал он, поднимая окошко и разжимая руку, чтобы ее  выпустить;
- ступай с богом, бедняжка, зачем мне тебя обижать? -  Свет  велик,  в:  нем
найдется довольно места и для тебя и для меня.
     Мне было всего десять лет, когда это случилось; - но  сам  ли  поступок
дядин больше гармонировал с душевным, моим  состоянием  в  этом  склонном  к
жалости возрасте, так что все существо мое мгновенно замерло в  блаженнейшем
трепете; - или же на меня подействовало то, как и с каким выражением был  он
совершен, - и в какой степени и в силу какого тайного волшебства -  согретые
добротой тон голоса и гармония движений нашли доступ к моему сердцу, - я  не
знаю; - знаю только, что урок благожелательства  ко  всем  живым  существам,
преподанный тогда дядей Тоби, так прочно запал мне в душу, что и до сих  пор
не изгладился из памяти. Нисколько не желая умалять значение всего, что дали
мне в этом смысле litterae humaniores {Словесные науки (лат.).}, которыми  я
занимался в  университете,  или  отрицать  пользу,  принесенную  мне  дорого
стоившим воспитанием как дома, так и в чужих краях, - я все же часто  думаю,
что половиной моего человеколюбия обязан я этому случайному впечатлению.
     Рассказанный случай может заменить родителям и воспитателям целые томы,
написанные на эту тему.
     Я не мог положить этот мазок на портрет дяди Тоби той же кистью,  какой
написал остальные его части, - - те части передавали  в  нем  лишь  то,  что
относилось к его _коньку_, - - между тем как в настоящем случае речь идет  о
черте его нравственного характера. В отношении терпеливого перенесения  обид
отец мой, как, должно быть, давно уже заметил читатель, был вовсе  не  похож
на брата; он отличался гораздо более острой и живой чувствительностью, может
быть даже несколько раздражительной: правда, она его никогда не доводила  до
состояния, сколько-нибудь похожего на злобу, - - однако, в случае  маленьких
трений и неприятностей, которыми так богата жизнь, склонна была  проявляться
в форме забавного и остроумного брюзжания. - - Тем не менее человек  он  был
открытый и благородный, - - во всякое время готовый внять голосу  убеждения;
причем во время  этих  маленьких  припадков  раздражения  против  других,  в
особенности же против дяди Тоби, которого отец  искренне  любил,  -  сам  он
обыкновенно мучился в десять  раз  больше,  нежели  причинял  мучений  своим
жертвам (исключение составляла только история с тетей Диной да случаи, когда
бывала затронута какая-нибудь его гипотеза).
     Характеры  двух  братьев,  при  таком  их  противопоставлении,  взаимно
освещали друг друга, в особенности же выгодно в  настоящем  столкновении  по
поводу Стевина.
     Мне  нет  нужды  говорить  читателю,  если  он  обзавелся  каким-нибудь
коньком,  -  что  конек  есть  самая  чувствительная  область  и   что   эти
незаслуженные удары по коньку дяди Тоби не могли остаться им  незамеченными.
- Нет, - как выше было сказано, дядя Тоби их чувствовал, и чувствовал  очень
остро.
     Что же он сказал, сэр? - Как поступил? - О, сэр, - он проявил  истинное
величие! Как только отец перестал оскорблять его конька, - он без  малейшего
волнения отвернулся от доктора Слопа, к которому обращена была его  речь,  и
посмотрел отцу в глаза с выражением такой доброты на лице, - так кротко, так
по-братски, - с такой неизъяснимой нежностью, - что взгляд его проник отцу в
самое сердце. Поспешно поднявшись с кресла, он схватил дядю Тоби за обе руки
и сказал: - - Братец Тоби, - виноват пред тобой; - извини,  пожалуйста,  эту
горячность, она досталась мне от матери. - Милый мой, милый брат, -  отвечал
дядя Тоби, тоже вставая при поддержке отца, - ни слова  больше  об  этом;  -
прощаю вам от всего сердца, даже если бы вы сказали  в  десять  раз  больше,
брат. - Однако же неблагородно, - возразил отец, -  оскорблять  человека,  -
особенно  брата;  -  но  оскорблять  такого  смиренного  брата,   -   такого
безобидного, -  такого  незлобивого,  -  это  низость,  клянусь  небом,  это
подлость. - Прощаю вам от всего сердца, брат, - сказал  дядя  Тоби,  -  даже
если бы вы сказали в пятьдесят раз больше. - - Да и какое мне дело,  дорогой
мой Тоби, - воскликнул отец, - какое мне дело до ваших  развлечений  или  до
ваших удовольствий? Добро б еще, я был в состоянии  (а  я  не  в  состоянии)
умножить их число.
     - Брат Шенди, - отвечал дядя Тоби, пристально посмотрев ему в глаза,  -
вы очень ошибаетесь на  этот  счет;  -  ведь  вы  доставляете  мне  огромное
удовольствие, производя в вашем возрасте детей для семейства Шенди. -  -  Но
этим, сэр, - заметил доктор Слоп, -  мистер  Шенди  доставляет  удовольствие
также и себе самому. - - - Ни капельки, - сказал отец.


        ^TГЛАВА XIII^U

     - Мой брат делает это, - сказал дядя Тоби, - из принципа. - Как хороший
семьянин, я полагаю, - сказал доктор Слоп. - Ф!  -  воскликнул  отец,  -  не
стоит об этом говорить.


        ^TГЛАВА XIV^U

     В конце последней главы отец и дядя Тоби продолжали стоять, как Брут  и
Кассий в заключительной части той сцены, где они сводят между собою счеты.
     Произнеся  три  последние  слова,  -  отец  сел;  -  дядя  Тоби  рабски
последовал его примеру, но только перед тем,  как  опуститься  на  стул,  он
позвонил и велел капралу Триму, дожидавшемуся приказаний в прихожей, сходить
домой за Стевином: дом дяди Тоби был совсем близко, по другую сторону улицы.
     Другой бы прекратил разговор о Стевине; - но дядя Тоби не таил злобы  в
сердце своем, и потому продолжал говорить на  ту  же  тему,  желая  показать
отцу, что он не сердится.
     - Ваше внезапное появление, доктор Слоп, - сказал дядя,  возвращаясь  к
прерванному разговору, - тотчас же привело мне на мысль Стевина. (Отец  мой,
можете быть уверены, не предлагал больше держать пари о том, кто такой  этот
Стевин.) - - Дело в том, - продолжал дядя Тоби, -  что  знаменитая  парусная
повозка, принадлежавшая принцу Морицу и построенная  с  таким  замечательным
искусством, что полдюжины пассажиров могли в ней сделать  тридцать  немецких
миль в какое-то совсем ничтожное число минут, - -  была  изобретена  великим
математиком и инженером Стевином.
     - Вы могли бы, - сказал доктор Слоп, - поберечь вашего слугу (ведь  он,
бедняга, у вас хромой) и не посылать за Стевиновым описанием  этой  повозки,
потому что на обратном пути из Лейдена через Гаагу я сделал добрых две  мили
крюку, своротив в Шевенинг с целью ее осмотреть.
     - Это пустяки, - возразил дядя Тоби, - по сравнению с тем,  что  сделал
ученый Пейреския, который прошел пешком пятьсот миль, считая  от  Парижа  до
Шевенинга и обратно, только для того, чтобы ее  увидеть,  -  больше  ни  для
чего.
     Некоторые люди терпеть не могут, чтобы их обгоняли.
     - Ну и дурак он, - возразил доктор Слоп. Однако обратите внимание,  что
сказал он это вовсе не из презрения к Пейрескии, - а потому, что  неутомимое
мужество этого ученого, проделавшего пешком такой далекий  путь  единственно
из любви к знанию, сводило к нулю подвиг самого доктора Сдана в этом деле. -
Ну и дурак этот Пейреския, - повторил он. - Отчего же? - возразил отец, беря
сторону  брата,  не  только  с  целью  поскорее  загладить  нанесенное   ему
оскорбление, которое все не выходило у  отца  из  головы,  -  но  отчасти  и
потому, что разговор начинал его  серьезно  интересовать.  -  Отчего  же?  -
сказал он, - отчего  надо  бранить  Пейрескию  или  кого-нибудь  другого  за
желание полакомиться тем или другим кусочком подлинного знания? Сам я хоть и
ничего не понимаю в этой парусной повозке, - продолжал он,  -  однако  у  ее
изобретателя, наверно, были большие способности к механике; понятно, я не  в
силах разобраться, какими философскими принципами  он  руководился,  -  -  -
все-таки его машина построена на принципах очень  основательных,  каковы  бы
они ни были, иначе она не могла  бы  обладать  теми  качествами,  о  которых
говорил мой брат.
     - Она ими обладала, если только не была еще более совершенной, - сказал
дядя Тоби; - ведь, как изящно выражается Пейреския,  говоря  о  скорости  ее
движения: Tarn citus erat, quam erat ventus, что означает, если я не позабыл
моей латыни: она была быстрая, как ветер.
     - А позвольте узнать, доктор Слоп, - проговорил отец, перебив  дядю  (и
извинившись перед ним за свою неучтивость), - на  каких  принципах  основано
было движение этой повозки? - -  На  очень  хитрых  принципах,  можете  быть
уверены, - отвечал доктор Слоп; - - - и я часто  дивился,  -  продолжал  он,
обходя вопрос, - почему  никто  из  наших  помещиков,  живущих  на  обширных
равнинах, вроде нашей (я особенно имею в виду тех,  чьи  жены  еще  способны
рожать детей), - не попробует какого-нибудь  средства  передвижения  в  этом
роде; ведь не  только  оно  пришлось  бы  чрезвычайно  кстати  в  экстр