я и совсем иное, - - возражали оппоненты. - -
     - Не должно случаться, - получали они ответ.
     Более пытливые и вдумчивые исследователи природы и ее произведений хотя
и шли рука об  руку  порядочную  часть  пути,  под  конец,  однако,  так  же
разделились в своих суждениях по поводу этого носа, как и члены медицинского
факультета.
     Они дружески  соглашались,  что  существует  правильное  геометрическое
соотношение между различными  частями  человеческого  тела  и  их  различным
назначением,  различными  должностями   и   отправлениями,   которое   может
нарушаться лишь в известных пределах, - что Природа хотя  и  позволяет  себе
шалости -  но  они  ограничены  известным  кругом  -  относительно  диаметра
которого эти естествоиспытатели не могли столковаться.
     Логики держались существа затронутого вопроса гораздо  ближе,  чем  все
другие категории ученых; - они начинали и кончали словом _нос_; и если бы не
petitio principii {Требование основания  (лат.).},  на  которое  натолкнулся
самый искусный из них; вся контроверза была бы сразу улажена.
     - Нос, - доказывал этот логик, - не может кровоточить без крови - и  не
просто крови - а крови, совершающей в нем обращение, при  котором  только  и
возможно следование капель -  (струя  есть  лишь  более  быстрое  следование
капель, и потому я на ней не останавливаюсь, -  сказал  он).  -  А  так  как
смерть, - продолжал логик, - есть не что иное, как застой крови -
     - Я отвергаю это определение. - Смерть есть отделение души от  тела,  -
заявил его противник. - Стало быть, между  нами  нет  согласия  относительно
нашего оружия, - сказал логик. - Стало быть, не стоит и затевать этот  спор,
- возразил его противник.
     Цивилисты были еще более лаконичны;  то,  что  они  предложили,  скорее
похоже было на судебное постановление - чем на доказательство.
     - Если бы такой чудовищный нос, - говорили они, -  был  настоящий  нос,
его не потерпело бы никакое  гражданское  общество,  -  а  если  бы  он  был
поддельный - то обман общества подобными фальшивыми знаками и эмблемами  был
бы еще большим нарушением его прав и оказался бы еще менее допустимым.
     Единственным возражением на решение цивилистов было то, что если  таким
образом что-нибудь доказывалось, так только то, что нос чужеземца не был  ни
настоящим, ни поддельным.
     Это оставляло простор для продолжения контроверзы. Адвокаты  церковного
суда утверждали, что нет никаких оснований  для  прекращения  расследования,
поскольку чужеземец ex mero motu {По собственному почину (лат.).}  признался
в том, что побывал на Мысе Носов и достал себе один из самых видных и т.  д.
и т. д. - На это последовал ответ: невозможно, чтобы была  такая  местность,
как Мыс Носов, а ученые  не  знали  бы,  где  она  находится.  Представитель
страсбургского епископа взял сторону  адвокатов  и  разъяснил  суть  дела  в
трактате об иносказательных выражениях, показав, что Мыс Носов  есть  просто
аллегорическое выражение и  означает  всего-навсего,  что  природа  наделила
чужеземца длинным носом; в доказательство представитель  епископа  ссылался,
обнаруживая большую эрудицию, на  нижеприведенные  авторитеты  {Nonnulli  ex
nostratibus eadem loquendi formula utun. Quinimo et Logistae et Cononistae -
Vid. Parce Barne Jas in d. L. Provincial. Constitut. de  eonjec.  vid.  Vol.
Lib. 4. Titul. 1. n. 7 qua etiam in re  conspir.  Om.  de  Promontorio  Nas.
Tichmak. ff. d. lit. 3 fol. 189. passim. Vid.  Glos.  de  eontrahene.  empt.
etc. nee non J. Scrudr. in cap. refut. per totum. Cum his  cons.  Rever.  J.
Tubal, Sentent, et Prov. cap. 9 ff. 11, 12. obiter. V. et Libru'm,  cui  Tit
de Terris et Phras. Belg. ad finen, cum comment. N. Bardy Belg. Vid.  Scrip.
Argentotarens. de Antiq. Ecc. in Episc. Archiv. fid coll. per.  Von  lacobum
Koinshoven Folio Argent. 1583, praeeip. ad fiaem. Qmbus add. Rebufа K in  L.
obvenire de Signif. Nom. ff. fol. et de jure  Cent,  et  Civil,  de  protib.
aliena feud. per federa, test. Joha. Luxius in prolegom. quem velim  videas,
J de Analy. Cap. 1, 2, 3. Vid. Idea. - Л. Стерн.}, и  таким  образом  вопрос
получил бы окончательное решение, если бы не обнаружилось, что  девятнадцать
лет тому назад с помощью этих  самых  ссылок  решен  был  спор  о  некоторых
льготах для деканских и калитульских земель.
     Случилось, - не скажу, к ущербу для истины, потому что,  поступая  так,
они  косвенно  ее  поддерживали,  -   случилось,   что   оба   страсбуртских
университета  -  лютеранский,  основанный  в  1538  году  Яковом   Стурмием,
советником  сената,  -  и  папистский,  основанный  австрийским  эрцгерцогом
Леопольдом, - как раз в это время прилагали всю глубину своей учености (если
исключить оттуда ровно столько,  сколько  потребовалось  для  дела  аббатисы
Кведлинбургской о юбочных прорехах) - на решение вопроса, будет  ли  осужден
на вечные муки Мартин Лютер.
     Папистские доктора взялись доказать a priori {Как  нечто  самоочевидное
(лат.).}, что вследствие неотвратимого влияния планет 22 октября 1483  года,
- - когда Луна находилась в двенадцатом  разделе  зодиака,  Юпитер,  Марс  и
Венера - в третьем, а Солнце, Сатурн и Меркурий все вместе - в четвертом,  -
Лютер непременно и неизбежно  должен  быть  осужден  -  и  что,  как  прямое
следствие отсюда, его учение тоже должно быть осуждено.
     Изучение его гороскопа, на котором пять планет сразу были  в  сочетании
со Скорпионом {Наес mira, satisque horrenda. Planelarum coitio  sub  Scorpio
Asierismo in nona coeli statione, quam Arabes religion! deputabant,  eiiicit
Martinum  Lutherum  sacrilegum  hereticum,  Christianae  religionis   hostem
acerrimum  atque  prophanum.  ex  horoscopi  directione  ad  Martis  coitum,
religiosissimus obiit, ejus  Anima  selectissima  ad  infernos  navigavit-ab
Alecto, Tisiphone et Megara, flagellis igneis cruciata perenniter.
     - Lucas  Gaurieus  in  Tractatu  astrologico  de  praeteritis  multorum
homimim  accidentibus  per  genituras  examinatis.  -  Л.   Стерн.   -   Это
поразительно и весьма устрашающе. Сочетание планет под созвездием  Скорпиона
в девятом разделе неба, который арабы отводят  религии,  показывает  Мартжна
Лютера  нечестивым  еретиком,  злейшим  и   притом   невежественным   врагом
христианской религии, а  из  гороскопа,  приуроченного  к  сочетанию  Марса,
очевиднейшим  образом  явствует,  что  преступнейшая  душа  его  отплыла   в
преисподнюю - постоянно  терзаемая  огненными  плетьми  Алекто,  Тизифоны  и
Мегеры.
     -  Лука  Гаврский  в  "Астрологическом  трактате  о   несчастьях,   при
ключившихся со многими  людьми  и  истолкованных  посредством  гороскопов".}
(читая это место, отец всегда качал  головой)  в  девятом  разделе  зодиака,
отводимом арабами религии, - показало, что Мартин Лютер ни в грош не  ставил
это дело, - - а из гороскопа, приуроченного к сочетанию Марса, -  тоже  ясно
было видно, что ему пришлось умереть с проклятиями и богохульствами - вихрем
которых душа его (погрязшая в грехе) унесена была на всех  парусах  прямо  в
огненное озеро ада.
     Лютеранские богословы сделали на это маленькое возражение, указав,  что
душа, принужденная уплыть таким образом  с  попутным  ветром,  принадлежала,
очевидно, другому человеку, родившемуся 22 октября 1483 года, - поскольку из
метрических книг города Эйслебена в графстве Мансфельд явствует,  что  Лютер
родился не в 1483, а в 1484 году, и не 22 октября,  а  10  ноября,  в  канун
Мартинова дня, почему и назван был Мартином.
     - Я должен на минуту прервать свой перевод, ибо чувствую, что не сделай
я этого, мне, как и аббатисе Кведлинбургской, не  удастся  сомкнуть  глаз  в
постели. - - Надо сказать читателю, что отец  всегда  читал  дяде  Тоби  это
место из Слокенбергия не иначе, как  с  торжеством  -  не  над  дядей  Тоби,
который нисколько ему не противоречил, - но над целым миром.
     - Вот видите, братец Тоби, -  говорил  он,  возводя  глаза  к  небу,  -
христианские имена вещь вовсе не такая безобидная; - если  бы  этого  Лютера
назвали не Мартином, а каким-нибудь другим именем,  он  был  бы  осужден  на
вечные муки. - Отсюда не следует, - прибавлял он, - что я считаю имя  Мартин
хорошим именем, - далеко нет - оно лишь чуточку получше нейтрального имени -
но хоть и чуточку, - а, вот видите, это все-таки оказало ему услугу.
     Отец знал не хуже, чем ему мог бы доказать самый искусный логик,  какая
это слабая опора для его гипотезы; - но удивительна также слабость человека:
стоит такой гипотезе подвернуться ему  под  руку,  он  уже  при  всех  своих
стараниях не может от нее отделаться; именно по этой причине, хотя в Декадах
Гафена Слокенбергия  есть  много  столь  же  занимательных  историй,  как  и
переводимая мною, ни одна из  них  не  доставляла  отцу  и  половины  такого
удовольствия: она угождала сразу двум его самым причудливым гипотезам -  его
_именам_  и  его  _носам_.  -  Смею  утверждать,  что,  перечитай   он   всю
Александрийскую библиотеку,  если  бы  судьба  не  распорядилась  ею  иначе,
все-таки он не нашел бы ни одной книги и ни одной  страницы,  которые  одним
ударом убивали бы наповал двух таких крупных зайцев.
     Оба страсбургских университета трудились  в  поте  лица  над  последним
плаванием Лютера. Протестантские богословы  доказали,  что  он  не  встретил
попутного ветра, как  утверждали  богословы  папистов;  а  так  как  всякому
известно,  что  прямо  против  ветра  плыть  нельзя,  -  то   они   занялись
определением, на сколько  румбов  Мартин  отклонился  в  сторону,  если  его
плавание вообще состоялось; обогнул ли он  мыс  или  был  прибит  к  берегу;
поскольку же выяснение этого вопроса было весьма  назидательно,  по  крайней
мере для тех,  кто  смыслил  в  такого  рода  мореплавании,  они  несомненно
продолжали бы им заниматься, несмотря на величину носа  чужеземца,  если  бы
величина носа чужеземца не отвлекла внимание публики от вопроса, которым они
занимались, - им пришлось последовать общему примеру.
     Аббатиса Кведлинбургская с четырьмя своими спутницами не была для этого
препятствием; ибо огромный нос чужеземца  занимал  в  воображении  этих  дам
столько же места, как и щекотливый вопрос, ради  которого  они  приехали,  -
дело с прорехами на юбках, таким образом, заглохло  -  словом,  типографщики
получили приказание разобрать набор - все споры прекратились.
     Четырехугольная шапочка с шелковой кисточкой наверху - против  ореховой
скорлупы - вы  уже  догадались,  по  какую  сторону  носа  расположатся  оба
университета.
     - Это выше разумения, - восклицали богословы, расположившиеся  по  одну
сторону.
     - Это ниже разумения, - восклицали богословы, расположившиеся по другую
сторону.
     - Догмат веры, - восклицал один.
     - Чепуха, - говорил другой.
     - Вещь вполне возможная, - восклицал один.
     - Вещь невозможная, - говорил другой.
     - Могущество божие бесконечно, - восклицали носариане, - бог все может.
     - Он не может ничего такого, - возражали антиносариане, - что  содержит
в себе противоречие.
     - Он может сделать материю мыслящей, - говорили носарпане.
     - Так же, как вы можете сделать бархатную шапочку  из  свиного  уха,  -
возражали антиносариане.
     - Он может сделать так, чтобы два да два равнялось  пяти,  -  возражали
папистские богословы. - Это ложь, - говорили их противники. -
     -  Бесконечное  могущество  есть  бесконечное  могущество.  -  говорили
богословы, защищавшие реальность носа. - - Оно простирается  только  на  то,
что возможно, - возражали лютеране.
     - Господи боже, - восклицали папистские богословы,  -  он  может,  если
сочтет  нужным,  сотворить  нос  величиной  в  соборную  колокольню   города
Страсбурга.
     Но  колокольня  страсбургского  собора  больше  и  выше  всех  соборных
колоколен, какие можно увидеть  на  свете,  и  антиносариане  отрицали,  что
человек, по крайней мере среднего роста, может носить нос длиной  в  пятьсот
семьдесят пять геометрических футов. - Папистские доктора клялись,  что  это
возможно. - Лютеранские доктора говорили: - Нет, - это невозможно.
     Сейчас же начался новый ожесточенный диспут - о протяжении  и  границах
атрибутов  божиих.  -  Диспут  этот,  натурально,  привел  спорящих  к  Фоме
Аквинату, а Фома Аквинат - к дьяволу.
     В разгоревшемся споре не было больше и  речи  о  носе  чужеземца  -  он
послужил лишь  фрегатом,  на  котором  они  вышли  в  залив  схоластического
богословия - и неслись теперь на всех парусах с попутным ветром.
     Горячность прямо пропорциональна недостатку подлинного знания.
     Спор об атрибутах и т.  д.,  вместо  того  чтобы  охладить  воображение
страсбуржцев, напротив, распалил его в высочайшей степени. - Чем меньше  они
понимали,  тем  в  большем  были  восторге.   -   Они   познали   все   муки
неудовлетворенного  желания  -  когда  увидели,  что  их   ученые   доктора,
пергаментарии, меднолобарии, терпентарии - по  одну  сторону,  -  папистские
доктора - по другую, подобно Пантагрюэлю и его спутникам,  снарядившимся  на
розыски бутылки, уплыли всей компанией и скрылись из виду.
     - Бедные страсбуржцы остались на берегу!
     - Что тут было делать? - Медлить нельзя - суматоха росла  -  беспорядок
всеобщий - городские ворота открыты настежь. -
     Несчастные страсбуржцы! Разве было на складах природы -  разве  было  в
чуланах учености - разве было  в  великом  арсенале  случайностей,хоть  одно
орудие,  которое  осталось  бы  не  примененным   для   возбуждения   вашего
любопытства и разжигания ваших страстей,  разве  было  хоть  одно  средство,
которым не воспользовалась бы рука судьбы, чтобы поиграть на ваших  сердцах?
Я макаю перо в чернила не для оправдания вашего  поражения  -  а  для  того,
чтобы написать  вам  панегирик.  Укажите  мне  город,  настолько  изнуренный
ожиданием, - который, не слушая властных голосов религии и природы,  проведя
без еды, без питья, без сна и без молитв двадцать семь дней  сряду,  мог  бы
выдержать еще один день!
     На двадцать восьмой день обходительный  чужеземец  обещал  вернуться  в
Страсбург.
     Семь тысяч карет (Слокенбергий, по всей вероятности, допустил некоторую
ошибку в своих числовых  данных),  семь:  тысяч  карет  -  пятнадцать  тысяч
одноколок - двадцать тысяч телег, битком  набитых  сенаторами,  советниками,
синдиками - бегинками, вдовами, женами, девицами, канониссами,  наложницами,
все в своих  каретах.  -  Во  главе  процессии  аббатиса  Кведлинбургская  с
настоятельницей, деканшей и подуставщицей в одной карете, а по левую руку от
нее страсбургский  декан  с  четырьмя  высшими  должностными  лицами  своего
капитула - остальные следовали за ними  в  беспорядке,  как  попало:  -  кто
верхом - кто пешком - кого вели - кого везли - кто спускался по Рейну -  кто
одной дорогой - кто другой - все  высыпали  с  восходом  солнца  на  большую
дорогу встречать обходительного чужеземца.
     Теперь мы быстро  приближаемся  к  катастрофе  моей  повести  -  говорю
катастрофе  (восклицает  Слокенбергий),  поскольку   правильно   построенная
повесть находит удовольствие (gaudet) не только в катастрофе или  перипетии,
свойственной драме, но также во всех существенных составных частях последней
- у нее есть  свои  протасис,  эпитасис,  катастасис,  своя  катастрофа  или
перипетия, вырастающие друг из друга в том порядке,  как  впервые  установил
Аристотель. - Без этого, - говорит Слокенбергий, - лучше  и  не  браться  за
рассказывание повестей, а хранить их про себя.
     Во всех десяти повестях каждой из десяти моих  декад  я,  Слокенбергий,
так же твердо держался этого правила, как и в настоящей повести о  чужеземце
и его носе.
     - Начиная  от  его  переговоров  с  часовым  и  до  отъезда  из  города
Страсбурга, после того как он  снял  свои  штаны  из  ярко-красного  атласа,
тянется протасис, или пролог - - где вводятся Personae Dramatis {Действующие
лица (лат.).} и намечается начало действия.
     Эпитасис, в котором действие завязывается крепче и нарастает,  пока  не
достигнуто  высшее  напряжение,  называемое  катастасис   и   для   которого
обыкновенно отводится второй и третий акты, охватывает тот оживленный период
моей повести, "что заключен между первой ночной суматохой по поводу  носа  и
завершением лекций о нем трубачовой жены на  большой  городской  площади;  а
период от начала диспута между учеными - до заключительной его части,  когда
доктора снялись с  якоря  и  уплыли,  оставив  опечаленных  страсбуржцев  на
берегу, - образует катастасис, в  котором  события  и  страсти  вызрели  уже
настолько, что готовы взорваться в пятом акте.
     Последний начинается с выезда страсбуржцев на  франкфуртскую  дорогу  и
кончается разрешением путаницы и переходом героя из состояния волнения  (как
его называет Аристотель) в состояние душевного мира и спокойствия.
     Это,  -  говорит  Гафен  Слокенбергий,  -  составляет  катастрофу   или
перипетию моей повести - и эту ее часть я собираюсь сейчас рассказать.
     Мы покинули чужеземца крепко уснувшим за  пологом  -  теперь  он  снова
выходит на сцену.
     - Что ты насторожил уши? - Это только путник верхом на лошади,  -  были
последние слова чужеземца, обращенные к мулу. Тогда  мы  не  сочли  уместным
сказать читателю, что мул поверил на слово своему хозяину и  без  дальнейших
_если_ и _но_ пропустил путешественника и его лошадь.
     Этот путешественник изо всех сил торопился еще до  рассвета  достигнуть
Страсбурга. - Как это глупо с моей стороны, - сказал он  про  себя,  проехав
еще с милю, - воображать, будто сегодня ночью я  попаду  в  Страсбург.  -  -
Страсбург!  -  великий  Страсбург;  -  Страсбург,  столица  всего   Эльзаса!
Страсбург, имперский город! Страсбург, суверенное государство! Страсбург,  с
пятитысячным гарнизоном лучших войск в мире! - Увы! будь я в  эту  минуту  у
ворот Страсбурга, мне бы не удалось получить доступ в него и за дукат - даже
за полтора дуката - это слишком дорого - лучше мне  вернуться  на  постоялый
двор, мимо которого я проехал, - чем лечь спать неизвестно где  -  или  дать
неизвестно сколько. - Рассудив таким образом, путник повернул коня  и  через
три минуты после того, как чужеземец пошел спать в отведенную  ему  комнату,
прибыл на тот же постоялый двор.
     - У нас есть свиное сало, - сказал хозяин, - и хлеб - - до  одиннадцати
часов вечера было также три яйца - - но один чужеземец, приехавший час  тому
назад, заказал себе из них омлет, и у нас ничего не осталось. - -
     - Не беда! - сказал путешественник, - я  так  измучен;  мне  бы  только
постель. - Такой мягкой, как у меня, вам  не  сыскать  во  всем  Эльзасе,  -
отвечал хозяин.
     - Я бы ее предложил чужеземцу, - продолжал он, - потому что это  лучшая
моя постель, - если б не его нос. -  Что  же,  у  него  насморк?  -  спросил
путешественник. - Нет, насколько я знаю,  -  воскликнул  хозяин.  -  Но  это
походная  кровать,  и  Джасинта,  -  сказал  он,  взглянув  на  служанку,  -
вообразила, что в ней не найдется места для его носа. - Как так? -  вскричал
путешественник, отступая назад. -  Такой  длинный  у  него  нос,  -  отвечал
хозяин. - Путешественник пристально посмотрел на Джасинту, потом "на  пол  -
опустился на правое колено - и прижал руку к сердцу. - - Не подшучивайте над
моим беспокойством, -  сказал  он,  вставая.  -  Это  не  шутка,  -  сказала
Джасинта, - а роскошнейший нос! - Путешественник  снова  упал  на  колени  -
прижал руку к сердцу - и проговорил, возведя глаза к небу: значит, ты привел
меня к цели моего паломничества. Это - Диего.
     Путешественник был брат той самой Юлии,  к  которой  так  часто  взывал
чужеземец, едучи  поздно  вечером  из  Страсбурга  верхом  на  муле;  по  ее
поручению  и  предпринял  он  путешествие,  с  целью  разыскать  Диего.   Он
сопровождал сестру из Вальядолида через Пиренеи во Францию, проявив не  мало
изобретательности, чт