о дня     НОЧЬ,

     где удается наконец попасть в лабиринт, увидеть непонятные
     видения и, как положено в лабиринтах, -- заблудиться

     Мы  снова  двинулись  наверх,  теперь  уже  по   восточной
лестнице,  так  как  она  вела  и выше -- на библиотечный этаж.
Фонарь плыл перед нами в высоко  поднятой  руке.  Я  припоминал
рассказ Алинарда о лабиринте и готовился встретить любые ужасы.
     И  был  удивлен,  когда,  вступив в таинственную запретную
область, мы увидели небольшую  семиугольную  комнату,  лишенную
окон,  пропахшую  прахом  и  плесенью.  Именно  этот запах, как
обнаружилось  после,  царил  на  всем  этаже.  Словом,   ничего
пугающего.
     Комната, как сказано, была о семи стенах. В четырех из них
между  вмурованными  в  камень  столпами открывались просторные
двери-проемы, увенчанные полукруглыми арками. Вдоль  глухих  же
стен  шли  огромные  шкапы,  аккуратно уставленные книгами. Над
каждым прибита дщица с номерами;  то  же  отдельно  над  каждой
полкой.  Несомненно  здесь  воспроизводилась  та  самая цифирь,
которую мы видели в каталоге.  Посреди  комнаты  стол,  на  нем
снова книги. Пыль на всех томах лежала не слишком толстым слоем
-- значит,  их  достаточно  регулярно  протирали.  Пол тоже был
относительно чист.  На  одной  из  стен  поверх  арки  тянулась
надпись  крупными литерами: Apocalypsis lesu Christi. Шрифт был
старинный, однако надпись  нисколько  не  выцвела.  Позднее  мы
разглядели,  что  это  достигалось  особой техникой: буквы были
вырезаны глубоким рельефом на камне, а  потом  залиты  краской.
Такая отделка часто применяется в церквах.
     Мы  прошли  в  одну  из арок. Новая комната, на этот раз с
окном, куда вместо  стекол  вставлены  гипсовые  пластины,  две
стены глухих, одна с проходом, таким же, как предыдущий, сквозь
который  мы  вошли. За ним новая комната, в ней тоже две глухих
стены, одна с окошком и одна с проходом, уводившим в  следующие
помещения.  И  в  этих  двух  комнатах  имелись  надписи тем же
шрифтом, что в предыдущем зале,  но  иного  содержания.  Первая
надпись  гласила:  "Super  thronos viginti guatuor"1, вторая --
"Nomen illi mors"2. В прочих отношениях эти две комнаты, хотя и
меньшие, чем  самая  первая,  и  не  семиугольные,  как  та,  а
четырехугольные,  не  отличались  от  нее  убранством:  шкапы с
книгами, посередине стол.
     Перешли в третью комнату. Она оказалась пустой -- ни книг,
ни вывески. Зато под окном каменный алтарь. Три дверных проема:
один тот, из которого  мы  вышли,  другой  вел  в  семиугольную
комнату  --  ту  самую, с которой мы начали, -- третий уводил в
новое помещение, похожее на все прежние, но с  новой  надписью:
"Obscuratus  est  sol  et  aer"3. Отсюда был проход в следующую
комнату с вывеской "Fasta est grando  et  ignis"4.  Тут  других
дверей  не  было,  то есть этот зал представлял собой тупик, из
которого всякому вошедшему оставалось только повернуть обратно.
     "Разберемся,  --  сказал  Вильгельм.  --  Пять  квадратных
комнат,  или  вернее слегка трапециевидных, в каждой по окну...
Эти  комнаты  окружают  семиугольный  зал  без   окон,   но   с
лестницей...  Элементарно,  милый  Адсон. Мы в восточной башне.
Каждая башня снаружи имеет пять граней, пять окон. Вот  и  все.
Эта  пустая  комната смотрит на истинный восток -- так же как и
хор церкви -- и на рассвете солнечные лучи прежде всего озаряют
алтарь.  По-моему,  это  весьма  правильно  и   благопристойно.
Единственное,  что  тут  необычно,  --  гипсовые стекла. Хитрая
выдумка. Днем они прекрасно проводят свет. А  ночью  скрадывают
все  --  даже  лунное сияние. Вообще-то не ахти какой лабиринт.
Надо посмотреть, куда ведут две остальные  двери  семиугольного
зала. Думаю, что здесь я не заблужусь".
     Учитель  ошибался.  Создатель  библиотеки оказался хитрее,
чем думал Вильгельм. Не могу толком объяснить, в чем было дело,
но с тех пор, как мы вышли из башни,  продвигаться  становилось
все  труднее. Попадались комнаты с двумя, а то и тремя дверьми.
В каждой было по окну -- даже в  тех,  куда  мы  переходили  из
других  комнат,  также  имевших  окна,  причем  полагая,  будто
направляемся в центр Храмины. Везде одинаковые шкапы  и  столы,
одинаковые  ряды  книг. Ничто не помогало отличать одну комнату
от другой.  Мы  попробовали  сверяться  с  надписями.  Вторично
наткнувшись  на вывеску "In diebus illis"1, мы решили было, что
это та самая комната, из которой мы недавно  вышли.  Но  в  той
напротив   окна   имелась  дверь,  уводившая  в  соседний  зал,
определенно именовавшийся "Рrimogenitus  mortuorum"2;  а  здесь
размещенная  на  том же месте дверь вела в комнату "Apocalypsis
lesu Christi", то есть называвшуюся так же,  как  самый  первый
семиугольный  зал, но только он был семиугольный, а эта комната
-- трапециевидная. Так мы пришли к выводу, что  одни  и  те  же
надписи   повторяются   в  разных  помещениях.  Две  комнаты  с
вывесками "Apocalypsis"  оказались  совсем  рядом;  дальше  шла
комната с новой надписью -- "Cecidit de coelo stella magna"3.
     Происхождение  этих  надписей  было очевидно -- Откровение
Иоанна.  Но  мы  не  могли  уяснить  ни  цель,  ни  логику   их
размещения.  Еще  сильнее  запутывалось  дело  из-за  того, что
некоторые -- немногие -- вывески были выполнены в алом, а не  в
черном цвете.
     Нас  снова  занесло  в  семиугольный  первый  зал  (его мы
узнавали безошибочно -- там была лестница в скрипторий). Отсюда
имело смысл продвигаться  строго  последовательно  в  избранном
направлении,  скажем,  в  правую  сторону.  Однако  пройдя  три
комнаты, мы уперлись в стену. Отсюда путь  лежал  только  вбок,
через  дверь  в  боковой  стене. Там была комната снова с двумя
дверьми -- ломать голову не приходилось, -- а за ней цепочка из
четырех  комнат  и  опять  тупик.  Из  тупика  мы  вернулись  в
предыдущее  помещение.  Оставался еще один, неизведанный проем.
Мы  поспешили  туда,  миновали  какую-то  новую  комнату  --  и
оказались опять в исходном семиугольном зале.
     "Как   называлась   последняя   комната,   из  которой  мы
возвратились?" -- спросил Вильгельм.  Я  напрягся  и  вспомнил:
"Equus albus"4.
     "Прекрасно. Найти сумеем?"
     Найти  ее  мы  сумели.  Теперь из комнаты "Equus albus" мы
повернули не  туда,  куда  прежде,  а  в  помещение,  осененное
вывеской  "Gratia  vobis  et pax"5, а оттуда, повернув направо,
попали в какую-то новую анфиладу,  которая,  похоже,  назад  не
вела. Хотя и там мы натолкнулись на все те же "In diebus illis"
и  "Primogenitus  mortuorum"  (новые  это были комнаты? или уже
виденные?) -- но  зато  в  следующем  зале  обнаружили  надпись
определенно  до тех пор не встречавшуюся: "Tertia pars combusta
est"1. И тут мы обнаружили,  что  запутались  и  уже  не  можем
соотнести  свое  положение в пространстве с первоначальным -- с
восточной башней.
     Подняв фонарь  высоко  над  головою,  я  наугад  шагнул  в
боковую  комнату.  И  вдруг  навстречу мне из темноты поднялось
какое-то чудище уродливого сложения, клубящееся и  зыбкое,  как
призрак.
     "Дьявол!"  -- закричал я. Светильник чуть не раскололся об
пол, а я, весь помертвев, забился в  объятиях  Вильгельма.  Тот
подхватил  фонарь,  мягко  отстранил  меня  и двинулся вперед с
решительностью, на мой взгляд сверхъестественной. Надо  думать,
он  тоже  увидел  это  существо,  так как вздрогнул и отскочил.
Затем вгляделся внимательнее,  снова  поднял  фонарь  и  ступил
вперед.  И  захохотал.  "Ну,  это  ловко!  Да  тут же зеркало!"
"Зеркало?"
     "Зеркало, зеркало, храбрый рыцарь. Только что в скриптории
ты с такой отвагой  кинулся  на  живого  врага!  А  тут  увидел
собственную тень -- и чуть не умер. Кривое зеркало. Увеличивает
и искажает фигуру".
     Он  за  руку подвел меня к стене напротив двери. Волнистая
блестящая поверхность,  теперь  освещенная  фонарем  с  близкой
точки,  отразила  нас  обоих  в  гротескно уродливом виде. Наши
фигуры расплывались, кривлялись и то вырастали, то съеживались,
стоило сделать хоть шаг.
     "Тебе  следует  почитать  трактаты   по   оптике,   --   с
удовольствием   пояснил  Вильгельм,  --  хотя  бы  те,  которые
несомненно были известны основателям этой библиотеки. Лучшие из
них -- арабские. Перу Альхацена принадлежит  трактат  "О  зримых
явлениях",  где  с  совершеннейшими  геометрическими  чертежами
изложены свойства зеркал -- как тех,  которые  благодаря  форме
своей  поверхности  увеличивают  самые мелкие предметы (сходным
действием обладают и  мои  линзы),  так  и  тех,  которые  дают
перевернутое,  косое,  сдвоенное  или счетверенное изображение.
Бывают зеркала, превращающие карлика в великана или великана  в
карлика".
     "Господи  Иисусе! -- вскричал я. -- Так вот откуда берутся
призраки, ужасающие всех бывших в библиотеке?"
     "Возможно.  Во  всяком  случае   отлично   придумано,   --
Вильгельм  читал  надпись  над  зеркалом: "Сuper thronos viginti
quatuor". -- Это мы уже  видели.  Но  в  той  комнате  не  было
зеркала.   А  в  этой,  наоборот,  нет  окон,  хотя  она  и  не
семиугольная. Где же все-таки мы находимся? -- Он осмотрелся  и
подошел  к  шкалу.  --  Адсон,  из-за  этих несчастных oculi ad
legendum2  я  совершенно  беспомощен.  Прочти   мне   несколько
названий".
     Я взял наугад одну книгу. "Здесь не написано".
     "То есть как? Вот же надпись! Где ты читаешь?"
     "Это  не  надпись.  Это  не буквы алфавита. И не греческие
--их бы я узнал. Какие-то червяки, змейки, мушиный кал..."
     "А, по-арабски. И много таких?"
     "Довольно  много.  А,  вот  --  волею  Господней  --  одна
по-латыни. Аль... аль-Хорезми, "Тавлеи"..."
     "Астрономические  табулы!  Таблицы  аль-Хорезми в переводе
Аделярда Батского! Редчайшая книга! Дальше!"
     "Иса ибн Али, "О  зрении...",  Алькинди,  "О  лучеиспускании
звезд"". "Теперь посмотри на столе".
     Я  приподнял  крышку  огромного лежавшего на столе тома "О
тварях". Он открылся на  изумительной  миниатюре,  изображавшей
очень красивого единорога.
     "Хорошая  работа,  -- кивнул Вильгельм, который рисованные
образы различал лучше, чем литеры. -- А та книга?".
     Я прочел:  ""О  чудищах  различнейших  пород".  Здесь  тоже
иллюстрации, но по виду более старинные".
     Вильгельм  сощурился,  вглядываясь в лист. "Это ирландская
монастырская миниатюра примерно пятисотлетней давности. Книга с
единорогом, судя по всему, значительно более поздняя, похоже --
французской школы".
     И снова я поразился его учености. Мы  отправились  дальше.
Прошли  в  следующую  комнату,  оттуда -- в анфиладу из четырех
залов, в каждом по окну, каждый заполнен книгами на  незнакомых
языках.   В  некоторых  шкалах  стояли  сочинения  по  магии  и
оккультизму. Но в конце концов мы опять уперлись в стену и были
вынуждены проделать весь путь в обратном направлении, так как в
последних пяти комнатах никаких боковых выходов  и  ответвлений
не наблюдалось.
     "Исходя  из  наклона  внутренних  углов  комнат, -- сказал
Вильгельм, -- можно предположить, что мы в  другой  пятигранной
башне.  Но  центрального  семиугольного  зала  что-то не видно.
Наверное, я ошибаюсь".
     "А окна? -- спросил я. -- Откуда тут вообще столько  окон?
Не могут же все комнаты выходить на улицу".
     "Почему?   А   внутренний  колодец?  Многие  окна  смотрят
вовнутрь,  в   восьмиугольный   двор.   Днем   это,   вероятно,
ощущается...  за  счет  неодинаковой яркости освещения... Днем,
думаю, мы сумели бы определить и взаимное  расположение  комнат
по  углу  падения  солнечных лучей. Однако сейчас ночь, а ночью
все окна одинаковы. Пошли назад".
     Мы вернулись в зал, где зеркало. Оттуда  был  проход  вбок
через  третью,  еще  неопробованную  дверь.  Дальше открывалась
анфилада из трех-четырех комнат. И вдруг  мы  заметили,  что  в
самой последней комнате горит свет.
     "Там кто-то есть!" -- вскрикнул я сдавленным голосом.
     "В  таком  случае  он  уже  видел  наш  фонарь",  -- глухо
отозвался Вильгельм. Фонарь он, впрочем, тут же прикрыл  рукой.
Мы  застыли.  Тянулась  минута,  за  ней другая. Свет в дальней
комнате мерцал все так же, не угасая и не усиливаясь,  движения
не было слышно.
     "Может  быть,  это только светильник, -- сказал Вильгельм.
-- Один из тех, которые тут расставлены нарочно, чтобы  внушить
монахам, будто в библиотеке обитают привидения. Надо разузнать,
что  это.  Ты  оставайся,  загораживай  свет,  а  я подберусь и
посмотрю, что там".
     Я, все еще не в силах успокоиться, что свалял такого труса
у зеркала, ухватился за эту возможности оправдать себя в глазах
Вильгельма и поспешно перебил его:  "Нет  уж,  пойду  я.  А  вы
побудьте тут. Я ловчее, меньше и легче. Если увижу, что там все
в порядке, -- кликну вас".
     Так  я  и  сделал.  Вжался  в стену и бесшумно двинулся на
огонь, крадучись, как кот -- или как  послушник,  пробирающийся
ночью  в  кладовую за козьим сыром (по этой части в Мельке я не
знал себе равных). Вот наконец и освещенная комната.  Я  пополз
по  стене  и  укрылся  за  колонной, служившей дверным косяком.
Заглянул внутрь. Никого. На  столе  зажжена  лампада  и  сильно
коптит.   Лампада   иной  формы,  чем  наш  фонарь,  --  больше
напоминает низкое кадило, а в нем даже не горит, а как-то  вяло
тлеет непонятная густая масса, и все завалено легким пеплом.
     Я  набрался  храбрости  и  вошел. На столе возле кадила --
открытая книга с пестрым рисунком. Я глянул на страницу. По ней
тянулись  четыре  яркие  ленты  --  желтая,   цвета   киновари,
бирюзового  и  жженой  кости.  Из-за  лент  выглядывало чудище:
страхолюдное собою, некий дракон о десяти головах,  цеплявшийся
хвостом  за  небесные  светила  и  сшибавший  оные  на землю. И
внезапно  прямо  у  меня  на  глазах  эта   зверюга   ожила   и
зашевелилась.  Чешуя посыпалась с ее хвоста, и как будто тысяча
серебряных блях взлетела в воздух и стала кружиться вокруг моей
головы. Я отпрянул и увидел, как валится вниз потолок  комнаты,
чтоб  расплющить меня об пол. Множество змей шуршало и свистело
повсюду, ходило кругами, но не страшно, а как-то даже  приятно,
и  явилась  жена  одетая в свет, которая приблизила рот к моему
рту и стала дышать в лицо. Я оттолкнул  ее  обеими  руками,  но
руки  как  будто уперлись в книжный шкап, и тут же книги начали
разрастаться до необычайной величины. Я уже не понимал, где  я,
кто я, где земля, где небо. Посреди комнаты показался Беренгар,
смотревший со злорадной усмешкой, весь сочась похотью. Я закрыл
лицо руками, но мои руки почему-то переродились в жабьи лапы --
скользкие, липкие, перепончатые. Наверное, я кричал. Рот залило
страшной  горечью.  Разверзлась  черная пустота, и я сорвался и
ухнул в нее. Я падал... падал... Больше ничего не помню.
     Очнулся я как будто  через  несколько  столетий.  Какие-то
удары  мучительно  отзывались в моем черепе сильнейшей головной
болью. Подо мной был твердый пол. Я лежал на нем,  а  Вильгельм
хлопал  меня  по  щекам, приводя в чувство. Мы находились уже в
другой комнате: перед глазами плясала  вывеска  "Requiescant  a
laboribus suis"1.
     "Ну,  ну, Адсон, -- приговаривал Вильгельм. -- Все хорошо,
все в порядке..."
     "Осторожнее, -- зашептал я  в  ужасе.  --  Там  чудище..."
"Никакого  чудища.  Я  нашел  тебя  в бреду у изножья стола, на
котором раскрыт прекрасный мозарабский апокалипсис: слева жена,
облаченная в солнце, справа дракон. Я определил по запаху,  что
ты  надышался  какой-то  дряни,  и  тут же тебя вытащил. У меня
голова тоже заболела". "Но я там видел..."
     "Ты ничего не видел. Это курятся дурманящие травы.  У  них
своеобразный запах. Арабская смесь. Вероятно, та самая, которую
Горный Старец давал нюхать своим гашишинам, посылая их на дело.
Вот как объясняется загадка мистических видений. Кто-то жжет по
ночам  зелья,  дабы  внушить  нежелательным  посетителям, будто
библиотека  охраняется  адскими  силами.  Так  что   же   тебе,
собственно, померещилось?"
     Я  сбивчиво  рассказал  ему, что помнил из своего кошмара.
Вильгельм улыбнулся:  "Наполовину  это  развитие  увиденного  в
книге, наполовину -- голоса твоих скрытых страхов и подавленных
желаний.  Из этого и слагается дурманящее действие трав. Завтра
поговорю обо всем этом с Северином. Он, вероятно, знает гораздо
больше, чем прикидывается... Да, тут травы, только  травы.  Без
всяких    некромантских   манипуляций,   о   которых   толковал
стекольщик. Травы,  зеркала...  Закрытое  поместилище  мудрости
защищено   множеством   хитрых   и   мудрых   уловок.  Мудрость
использована для помрачения, а не для просвещения. Это  мне  не
нравится.  Какой-то  извращенный  ум  заведует  святым делом --
защитой библиотеки... Тебе, Адсон,  досталось  сегодня.  Ты  на
себя  не похож. Идем обратно. Тебе нужна вода, свежий воздух. А
эти окна открыть нечего и пытаться. На такой-то высоте... И как
они могли предположить, что Адельм отсюда выкинулся?"
     Итак, Вильгельм скомандовал идти обратно.  Как  будто  это
было  так  просто!  Мы  знали,  что лестница вниз шла только из
одной башни -- из восточной.  А  мы-то  где  находились  в  тот
момент?   Всякое   представление  было  утрачено.  Мы  блуждали
вслепую,  наобум,  все  больше  уверяясь,  что  выход  отыскать
невозможно.  Я  все медленнее переставлял ноги, плелся еле-еле,
терзаемый рвотными позывами. Вильгельм тревожился из-за меня  и
злился  на  себя,  на  то, что все его науки оказались в данном
случае ни к чему не пригодными. Но, утешал он меня -- а вернее,
себя  самого,  --  зато  на  следующую  ночь   уже   разработан
великолепный  план.  Мы  вернемся в библиотеку (разумеется, при
условии, что сумеем из нее  выбраться)  с  кусочком  древесного
угля  либо  какого-нибудь  другого  красящего материала и будем
оставлять на всех углах заметки.
     "Чтоб отыскать выход из любого лабиринта, -- ораторствовал
Вильгельм, -- существует только одно средство. На каждой  новой
развилке...  новой -- то есть прежде не попадавшейся... проход,
из которого мы появляемся, помечаем  тремя  крестами.  Если  мы
попадаем  на  развилку, где уже нанесены кресты, то есть где мы
уже предварительно побывали,  --  оставляем  у  приведшего  нас
прохода  только  один крест. Если помечены все двери -- значит,
надо поворачивать обратно. Но если какие-то проходы на развилке
пока что не отмечены крестами, нужно выбрать любой и  поставить
у него два креста. Входя в проем, уже отмеченный одним крестом,
прибавляем  к нему два новых, чтобы у прохода набралось в сумме
три креста. Весь без исключения лабиринт обойти  удастся,  если
ни  разу  ни на одной развилке не поворачивать в проход с тремя
крестами, при условии что в  нашем  распоряжении  остается  еще
хотя бы один проход, тремя крестами не отмеченный..."
     "Как вы все это помните? Вы изучали лабиринты?"
     "Нет. Я вспомнил старинный текст, который однажды читал".
     "А если все это выполнять -- удается выбраться?"
     "Почти  никогда.  Насколько  мне известно. Но тем не менее
попробуем. Кроме того, завтра я буду уже с линзами и смогу  сам
заняться  книгами. Может быть, в тех случаях, когда вывески нас
только запутывают, книги помогут -- укажут путь".
     "Будете с линзами? А как вы их найдете?"
     "Я не сказал  --  найду.  Я  сделаю  новые.  Полагаю,  что
стекольщик  только  и  дожидается случая научиться делать такие
вещи. Если, конечно, у него отыщутся инструменты для  обработки
стекла. А стекол в сарае полно".
     Так  мы  брели,  не разбирая дороги, и забрели в очередной
незнакомый  зал.  Вдруг  через  все  его  пространство  ко  мне
потянулась  какая-то  невидимая  рука... Она ощупала мое лицо и
погладила по щеке. Кто-то простонал -- не по-зверски, но  и  не
по-человечьи.  Ему отозвался такой же голос в другой комнате, в
третьей. Какое-то привидение пронеслось по анфиладе.  Я  думал,
что уже привык к неожиданностям библиотеки. Но это было слишком
страшно.  Я