оту.  Сальватор
собирался проникнуть в кухню, убить  там  кота  и  вырвать  ему
глаза.  Непонятно, чего ради девушка покорно шла за ним... Ради
чего -- выяснилось очень скоро. Лучники обыскали  ее,  злорадно
гогоча   и   приговаривая  что-то  похабное,  и  нашли  на  ней
зарезанного  куренка,  еще  неощипанного.  Злосчастная   судьба
подстроила  так,  что  даже  ночью,  когда все кошки серы, было
явственно видно, что петушок черной окраски,  как  и  убежавший
кот.  Я  понял,  что  большего не требовалось, чтоб зазвать эту
голодную девочку, которая прошедшей ночью и  так  уже  лишилась
(из любви ко мне!) своего драгоценного бычачьего сердца.
     "Так,  так!  --  вскричал Бернард голосом, не предвещающим
ничего хорошего. -- Черный кот и черный петух! Знакомый  набор!
-- и тут, увидев в толпе Вильгельма, обратился прямо к нему: --
А  вам  он  разве  не  знаком, брат Вильгельм? Разве не вы были
инквизитором в Килкенни, три года назад, когда судили девку  за
связь с бесом, являвшимся в обличье черного кота?"
     Мой  учитель молчал -- как мне представилось, из трусости.
Я дергал его за рукав, тряс, шептал в отчаянии:  "Ну  объясните
же, что это ей для еды!"
     Учитель  стряхнул  с  себя  мои  руки  и  вежливо  ответил
Бернарду: "Полагаю, что мой устаревший опыт не повлияет на ваши
выводы".
     "О да! -- с улыбкой торжества отвечал Бернард. --  Имеются
свидетельства и посолиднее! Стефан Бурбонский описывает в своем
трактате   о   семи   дарах  Святого  Духа,  как  Св.  Доминик,
проповедовавший в Фанжо, клеймя еретиков, предупредил некоторых
бывших там женщин, что сейчас покажет  им,  кому  они  услужали
ранее.   И  внезапно  выпрыгнул  промежду  всех  ужасающий  кот
величиною с большую собаку, с огромными горящими  глазами  и  с
кровоточивым  языком,  свисавшим  до  пупа,  с коротким твердым
хвостом, так задранным, что на ходу тварь  эта  показывала  всю
свою заднюю мерзость, зловонную, как никакая другая (так же как
зловонны  и  те анальные части, к которым многие адепты Сатаны,
из  коих  не  последние  --  рыцари-храмовники,  прикладываются
устами  во  время  своих радений). Покружив около тех женщин не
менее часу, кот  запрыгнул  на  канат,  идущий  к  колоколу,  и
вскарабкался   на   колокол,  оставив  в  церкви  свои  вонючие
извержения. И разве не кот столь превозносим катарами, что Алан
Лилльский полагает даже, будто имя  они  свое  взяли  от  имени
catus  в  честь  этого  зверя, которого лобызали в промежность,
считая за воплощение Люцифера? Не свидетельствует ли о  том  же
гадостном  обычае  и  Вильгельм  Овернский  в  своем  труде.  "О
законах"? Не заверяет ли Альберт Великий, что каждый кот  может
оказаться  бесом?  И  разве  не  указывает  мой высокоуважаемый
собрат Жак Фурнье, что при смертном одре  инквизитора  Годфрида
Каркассон-ского  присутствовали  два черных кота, бывшие не кем
иными, как бесами, пришедшими осквернить его останки?"
     Содрогание ужаса  прокатилось  по  толпе  монахов,  многие
осенили себя крестным знамением.
     "Достопочтенный  Аббат, достопочтенный Аббат, -- продолжал
тем временем Бернард с предостерегающим видом,  --  думаю,  что
вашему  высокопреосвященству  неизвестны  еще все употребления,
которые извлекаются грешниками из этих орудий зла!  Мне  же,  к
величайшему  сожалению, пришлось с ними ознакомиться! Я видывал
много злодеек, которые в самые темные часы  ночи,  совместно  с
другими,  такого  же  пошиба,  использовали  черных  котов  для
прегнусного ведовства, которое  потом  уж  не  могли  отрицать:
скакали на закорках некоторых тварей, переносились, под защитой
ночного  мрака, на огромные пространства, уволакивая за собою и
пленников,  обращенных  в  похотливых   инкубов...   И   дьявол
собственною  персоной  показывался перед ними, во всяком случае
они были в том уверены, в обличье кочета, или какого-либо иного
черного скота, и с этим черным скотом они, не спрашивайте  меня
как,  возлегали.  Я  знаю и способен поклясться, что это еще не
самое страшное из их козней и что,  кудесничая  таким  манером,
они  добрались  и  до  самого  Авиньона,  и  там варили зелья и
притиранья, готовя заговор на жизнь его святейшества папы, чтоб
отравить ему пищу. Папа  сумел  спастись  и  обнаружить  отраву
только  благодаря  своим  волшебным  приборам в форме гадючьего
языка,  инкрустированного  бесценными  изумрудами  и  рубинами,
которые  одарены божественной способностью указывать на наличие
в пище и питье  ядов!  Одиннадцать  приборов  подарил  ему  его
величество  король  французский,  все  в  форме  таких гадючьих
языков, с драгоценнейшими камнями, благодарение Богу, и  только
таким  образом  его святейшество верховный наш понтифик избежал
неминуемой  смерти!  Хотя  надо   добавить,   что   враги   его
святейшества  превзошли  даже  и  эту  низость, и все мы знаем,
какие  вещи  открылись  во  время  процесса  еретика   Бернарда
Делисье,  арестованного десять лет назад; у него были найдены в
доме чернокнижные сочинения, и с  пометками  на  самых  опасных
листах,  с  полнейшими  руководствами,  как выделывать восковые
фигурки и добиваться погибели любого врага. И поверите ли,  нет
ли, однако у него в доме были найдены фигурки, воспроизводившие
с  необыкновенной  похожестью облик его святейшества папы, и на
этих фигурках, на самых жизненных местах  тела,  были  нанесены
красные  точки, а все знают, что таковые фигурки, повешенные на
веревке, следует помещать  перед  зеркалом,  а  потом  поражать
жизненные  точки  острой  булавкой,  а  потом...  Но для чего я
углубляюсь   в   эти   отвратительные   подробности?   К   чему
доказательства!  Сам его святейшество папа сказал о вреде котов
и петухов  и  описал  все  их  козни,  проклиная  их,  в  своем
постановлении  Super  illius  specula, которое советую вам всем
перечитать, если оно,  конечно,  найдется  в  вашей  богатейшей
библиотеке, и хорошенько подумать..."
     "У  нас есть, есть", -- горячо заверил Аббат, не помнивший
себя от волнения.
     "Ну  и  отлично,  --  подвел  итог  Бернард.  --   Теперь,
по-моему,   случай  этот  ясен.  Совращенный  монах,  ведьма  и
какой-то  их  дьявольский  обряд,   к   счастью   не   успевший
осуществиться...  Ну,  а  кто  был  намечен  жертвой?  Это  мы,
безусловно, скоро узнаем. Чтоб узнать это поскорее, я пожертвую
несколькими  часами   сна.   Надеюсь,   ваше   высокопреподобие
соблаговолит   предоставить   мне  место,  куда  отвести  этого
человека..."
     "У нас есть темницы в подвале кузни, -- сказал Аббат. -- К
счастью, они редко используются и вот уже много лет пустуют".
     "К счастью  или  к  несчастью",  --  отрезал  Бернард.  Он
приказал лучникам узнать дорогу и препроводить двух пленников в
две  разные темницы. Мужчину привязать покрепче к какому-нибудь
кольцу в стене, так, чтобы он, Бернард,  сойдя  туда  в  скором
времени,  мог  бы допросить его, глядя ему прямо в лицо. Что же
до девки, сказал он, с ней  все  понятно,  и  нс  стоит  сейчас
возиться,   ее   допрашивать.   Ее  еще  подвергнут  надлежащим
испытаниям, прежде чем сожгут как ведьму. Так как она ведьма --
чтобы заставить ее говорить, нужно  поработать.  С  монахом  же
дело  другое.  Его еще можно привести к раскаянию. И он сверлил
взглядом трясущегося Сальватора, как будто внушая ему,  что  не
все  возможности  потеряны.  Пусть  только  расскажет правду. А
также, добавил Бернард, назовет своих сообщников.
     Обоих уволокли. Он безмолвно висел  на  руках  стражников,
будто  был  без  сознания. А она плакала, билась и скулила, как
животное, которое гонят под нож.  Но  ни  один  человек  --  ни
Бернард,  ни  латники,  ни  даже  я  -- не понимал, что она там
выкрикивает на своем деревенском наречии. Хотя  она  и  владела
речью,  но  для  нас  была все равно что немая. Одни слова дают
людям власть, другие делают их еще беззащитней.  Именно  таковы
темные  речи  простецов,  которых  Господь  не допустил к науке
высказывать свои мысли универсальным  языком  образованности  и
власти.
     Снова  я  безотчетно  рванулся  за  нею,  снова Вильгельм,
мрачный как туча, удержал меня. "Остановись, дурень, --  сказал
он. -- Девчонка пропала. Горелое мясо".
     Когда  я  окаменело  глядел,  как  ее  уводили, а в голове
вихрем проносились самые противоречивые  мысли,  кто-то  тронул
меня   за   плечо.  Непонятно  каким  образом,  но  я,  еще  не
обернувшись, уже знал, что это Убертин.
     "Смотришь на ведьму?" -- сказал он. Я вздрогнул, хотя  был
уверен,  что о моих делах он знать не может и заговорил со мной
только оттого, что сумел уловить,  благодаря  своей  чудовищной
чуткости к человеческим страстям, напряженность моего взгляда.
     "Нет, -- забормотал я.--Яне смотрю... То есть, может быть,
и смотрю,  но  она не ведьма... Мы ведь не знаем. Может, она не
виновата".
     "Ты  смотришь  потому,  что  она  красивая.  Ведь  правда,
красивая? -- допытывался он с необыкновенным жаром, стискивая и
стискивая  мою руку. -- Если ты смотришь на нее потому, что она
красивая, и смущен ею (а я уверен, что ты ею смущен, потому что
грехи, в которых  она  подозревается,  еще  усиливают  в  твоих
глазах   ее  притягательность),  если  ты  смотришь  на  нее  и
испытываешь желание, это именно и доказывает, что  она  ведьма.
Берегись,  мой  сын! Красота тела целиком ограничивается кожей.
Если  бы  люди  увидели,  что  находится  под  кожей  (как  это
произошло  с  Беотийской рысью), -- они бы содрогнулись от вида
женского тела. Все это очарование  на  самом  деле  состоит  из
слизи  и  крови,  животной мокроты и желчи. Если вспомнить, что
содержится в ноздрях, глотке и  кишках  --  поймешь,  что  тело
набито  нечистотами.  А  ведь  слизи  или помета ты не захочешь
коснуться даже пальцем.  Откуда  же  берется  желание  сжать  в
объятиях мешок, наполненный навозом?"
     Я  ощутил  рвотные  позывы.  Я не хотел больше слушать эти
слова. Тут пришел на помощь учитель,  который  все  слышал.  Он
резко шагнул к Убертину, схватил его руку и оторвал от моей.
     "Хватит,  Убертин,  --  сказал он. -- Девушка скоро пойдет
под пытку, потом на костер. И превратится именно в то,  что  ты
описываешь:  в  слизь,  кровь, желчь и животную мокроту. Но это
произойдет  стараниями  наших  с  тобой  ближних.  Именно   они
извлекут  из-под  человеческой кожи то, что Господь позаботился
этой  кожею  прикрыть  и  украсить.  Вдобавок  с  точки  зрения
первоматерии  ты ничем не лучше той девчонки. И оставь мальчика
в покое".
     Убертнн  огорченно  потупился.  "Наверно,  я   согрешил,--
пробормотал  он.  --  Конечно,  я  согрешил.  Чего еще ждать от
грешника?"
     Толпа стала  расходиться,  продолжая  обсуждать  виденное.
Вильгельм  ненадолго  подошел  к  Михаилу  и  другим миноритам,
которые желали услышать его соображения.
     "Теперь в  руках  Бернарда  доказательства.  Хотя  пока  и
сомнительные.  В монастыре орудуют колдуны и творят те же самые
заклятия, какие творили заговорщики в Авиньоне, пытаясь извести
папу... Конечно, в судебном смысле это еще не улика против нас.
В таком виде это не  может  повредить  завтрашней  встрече.  Но
сейчас   он  постарается  вырвать  у  этого  несчастного  новые
показания. Которые, по моему глубокому убеждению, пустит в  ход
не сразу. Он их прибережет, чтобы воспользоваться в дальнейшем.
И  потом  внезапно  развалит  всю  дискуссию,  когда она начнет
принимать нежелательный для него оборот".
     "Может он  добиться,  чтобы  тот  как-то  свидетельствовал
против нас?"
     Вильгельм  ответил  не  сразу.  "Будем надеяться, нет", --
неуверенно проговорил он. Я же мысленно сказал себе,  что  если
Сальватор   выложит  Бернарду  все  то,  что  рассказывал  нам,
касательно своего  с  келарем  прошлого,  и  если  хоть  как-то
заикнется о связи их обоих с Убертином, находившимся в то время
в   бегах,   --   положение   для  миноритов  создастся  крайне
затруднительное.
     "В любом случае подождем их действий,  --  ровным  голосом
продолжал  Вильгельм.  --  С  другой  стороны,  повторяю  тебе,
Михаил, что все решено заранее. Но ты хочешь попробовать".
     "Хочу, -- сказал Михаил. -- И уповаю на  помощь  Господню.
Святой Франциск заступится за всех нас".
     "Аминь", -- поддержали остальные.
     "О!  Разве  не  говорили  тебе,  --  насмешливо  отозвался
Вильгельм, -- что Святой Франциск, скорее  всего,  находится  в
совершенно  другом  месте  и  там  дожидается Страшного суда, и
никогда не видится с Господом Богом?"
     "Будь проклят  этот  еретик  Иоанн,  --  бормотал  владыка
Иероним, когда все расходились спать. -- Теперь он уже и святых
заступников  нас  лишает.  Что  же  нас  тогда  ждет, грешников
несчастных?"

     Примечание


     1 ничто  общее  никогда  из  частных  посылок  не  следует
(лат.). -- 8-е правило образования силлогизмов.
     1  в какой-либо из двух посылок средний термин должен быть
общим (лат.). -- 3-е правило образования силлогизмов.
     1 проявления чувственного  аппетита  постольку,  поскольку
приводят   к   телесному   преображению,   должны   именоваться
страстями, а никак не осуществлением воли (лат.).
     2 аппетит тяготеет к  действительному  познанию  предмета,
который его вызывает, дабы был положен конец волнению (лат.).
     3  любовь  ведет  к  тому, чтобы любимый предмет с любящим
каким-либо образом соединился;  и  любовь  познавательнее,  чем
само познание (лат.).
     4 и внутри и снаружи (лат.).
     1 вследствие великой любви, которую имеет к сущему (лат.).
     1 корона царства от руки Божией (лат.).
     2 венец правительства от руки Петровой (лат.).
     3 расценок на священное покаяние (лат.).
     1 Вдрызг мирские, рыча, разрушает море причалы,
     Трепетаньями гряд крушит, верзит границы,
     Низвергая валы. ропщет, гремит валунами,
     Воздымая со дна многорядные горы вихрей.
     Шорох грозный и вой рокового водоворота
     Взроет хляби, взморщит, вострясет недра пучины (лат.).
     2  Первым  пробую  петь,  пускай  поэтический  подвиг, под
покровительством папы, провозгласится!  Поэзию  плавлю,  прозой
пронзаю, и панегирик пусть поразит поднебесье! (лат.).
     1 во имя отца и дщери (лат.)
     2 источник Адама (лат.).
     1 Ахея (греч.).
     1 О тебе речь (лат.}.
     1 черная и горькая (лат.).
     1 любовное переполнение (лат.).
     2 тонусы (лат.).


      * ДЕНЬ ПЯТЫЙ *

     Пятого дня     ЧАС ПЕРВЫЙ,

     где разворачивается братская дискуссия о бедности Христа

     С сердцем, отягощенным множеством печальных дум о событиях
этой ночи,  поднялся  я утром пятого дня, когда уже отзвонили к
первому  часу  и  Вильгельм,  грубо  тряхнув  меня  за   плечи,
известил, что совместное заседание вот-вот начнется. Я выглянул
в  окошко  своей  кельи  и  ничего  не  увидел. Вчерашний туман
превратился в плотную, цвета молока  пелену,  целиком  укрывшую
монастырский двор.
     Я  вышел  из  дому. Аббатство предстало передо мной таким,
каким  прежде  я  не  видал  его  ни  разу.  Только   несколько
крупнейших  построек  -- церковь. Храмина, капитулярная зала --
вырисовывались из туманной завесы, хотя и  совсем  неясно,  как
тени  среди  теней.  Остальные  строения  можно  было различить
только с  нескольких  шагов.  Казалось,  что  контуры  вещей  и
животных  внезапно  проявляются  из  несуществования.  Люди  же
выплывали из-за млечного полога постепенно, сперва  серые,  как
призраки, потом -- все более и более узнаваемые.
     Для  меня, рожденного в северных краях, эта стихия была не
в новинку, и, возможно, в иное время она напомнила бы  мне,  во
всей их сладости, знакомые с детства поля и родной замок. Но не
так было в это утро. Состояние воздуха казалось печально сродни
состоянию  моей  души,  и  горечь,  с которой я пробудился, все
нарастала и нарастала, по мере того как я брел  к  капитулярной
зале.
     Вдруг  в  нескольких шагах от входа я заметил Бернарда Ги,
прощавшегося с каким-то человеком, которого спервоначалу  я  не
узнал.  Потом тот двинулся в мою сторону, и, почти столкнувшись
с ним, я понял, что это Малахия. Он шел  и  тревожно  озирался,
как  преступник,  боящийся,  что его поймают. Но я уже говорил,
что лицо этого человека и раньше -- может быть,  с  детства  --
имело  такое  выражение,  будто он скрывает или хотел бы скрыть
некую ужасную тайну.
     Он не заметил меня, прошел мимо и растворился в тумане.  Я
же,  охваченный  любопытством,  подкрался  ближе  к  Бернарду и
увидел, что он на  ходу  просматривает  какие-то  документы  --
возможно,  только  что  полученные  от Малахии. Дойдя до порога
капитулярной  залы,  он  жестом  подозвал  капитана   лучников,
караулившего  неподалеку,  и  что-то ему шепнул. Потом вошел. Я
вошел за ним.
     Я впервые переступал порог  этого  помещения,  казавшегося
снаружи  скромных  размеров  и  простейшей  постройки;  по моим
представлениям, оно было возведено совсем недавно на развалинах
первоначальной  аббатской  церкви,  возможно,  разрушенной  или
поврежденной  пожаром.  Входя с монастырского двора, необходимо
было сперва миновать портал, построенный в  современном  стиле,
со  стрельчатой  аркой,  без  всяких  украшений,  кроме розетки
вверху  посередине.  Однако  сразу  же   за   входом,   внутри,
открывались  обширные  сени,  устроенные, по всей видимости, из
остатков  первоначального  нартекса;  а  прямо  перед   глазами
вошедшего  устремлялся в вышину еще один портал, на этот раз со
старинной  аркой  и  с  тимпаном  в  форме  полумесяца,  полным
чудесных   скульптурных   изображений.   Несомненно,   это  был
сохранившийся портал несуществующей старой церкви.
     Статуи в тимпане казались не менее хороши, чем на  портале
новой церкви, но не так опасны с виду. Здесь тоже, как и на том
портале,   все   изображение   было  подчинено  фигуре  Христа,
восседшего на троне; однако рядом с ним, в  разных  позах  и  с
различными предметами в руках, находились двенадцать апостолов,
от  Него  получившие  распоряжение идти по миру и проповедовать
Евангелие  в  народах.  Над  головою   Христа,   в   полукруге,
разделенном   на  двенадцать  ломтей,  и  под  его  стопами,  в
непресекающейся веренице фигур, были представлены народы  мира,
предназначенные  из  уст посланников воспринять благую весть. Я
распознал по внешнему обличью  евреев,  каппадокийцев,  арабов,
индийцев, фригийцев, византийцев, армян, скифов, римлян. Однако
вперемешку   с   ними   в   тридцати  кольцах,  располагающихся
полукругом над полумесяцем, разделенным  на  ломти,  обретались
жители  неведомых  миров,  о  которых нам известна только самая
малость  из   описаний   Физиолога   и   из   смутных   отзывов
путешественников. Многие из этих персон ничего мне не говорили,
других  я  узнал:  например, уродов с шестью пальцами на каждой
ладони; фавнов, рождающихся из  червы  и  вызревающих  в  щелях
между  корой  дерева  и  его  же  мякотью;  сирен с чешуйчатыми
хвостами, соблазнительниц мореходов, и эфиопов, чье тело чернее
черноты,  и  чтобы  защитить  себя  от  солнечного  жара,   они
закапываются  в  песчаные норы; ококентавров, чье туловище выше
пупа человеческое, а  ниже  --  ослиное;  циклопов,  у  которых
имеется  только один глаз величиной со щит; Сциллу с девической
головкой и грудью, с  брюхом  волчицы,  с  хвостецом  дельфина;
волосатых  людей  из  Индий, которые обитают в болотах и у реки
Эпигмариды; псиглавцев, которые не способны вымолвить ни слова,
чтобы не залаять; скиаподов, бегущих с ужасной поспешностью  на
своей  единственной  ноге,  которые, когда желают защититься от
солнечного света, сами ложатся, а огромную  ступню  развешивают
над  собой,  как  зонт;  астоматов из Греции, лишенных ротового
отверстия и вдыхающих  воздух  через  нос,  и  питающихся  этим
воздухом;   бородатых   женщин   Армении;  пигмеев;  эпистигов,
называемых также ресничниками, которые родятся из земли,  имеют
рот  на животе, а глаза на плечах;