й-то монах,
по-видимому, описавший ему происшедшее.
     "Это   никогда   не   кончится...   --   выговорил   Хорхе
прерывающимся голосом. -- О Господи, помилуй всех нас!"
     Вильгельм  еще  на  мгновение  наклонился  над  мертвецом.
Взявшись за запястья, он повернул руки  трупа  ладонями  вверх.
Подушечки первых трех пальцев правой руки были черного цвета.

     Шестого дня     ХВАЛИТНЫ,

     где назначается новый келарь, но не новый библиотекарь

     Наступил  ли  уже  час  хвалитных? Или дело происходило до
того? Или позднее? С этой минуты я  потерял  ощущение  времени.
Может  быть,  прошло  несколько  часов,  а может быть, и нет. В
общем, за это время тело Малахии успели  уложить  в  церкви  на
носилки,  а  собратья  полукругом выстроились около него. Аббат
отдал распоряжения насчет будущих похорон.  Я  слышал,  как  он
подзывает  Бенция  и  Николая  Моримундского.  Менее чем в одни
сутки, сказал он. Аббатство лишилось и библиотекаря  и  келаря.
"Ты,  --  обратился он к Николаю, -- примешь дела Ремигия. Тебе
известно, кто и чем  обязан  заниматься  по  нашему  аббатству.
Подбери человека себе в замену на кузню. А сам займись тем, что
необходимо  для  сегодняшних  трапез.  Распоряжайся  в кухне, в
трапезной.  От  богослужений  освобождаешься.  Ступай".   Потом
обратился  к  Бенцию:  "Тебя вчера как раз назначили помощником
Малахии. Позаботься об открытии скриптория и следи, чтоб  никто
самовольно  не подымался в библиотеку". Бенций робко заикнулся,
что еще не посвящен в тайны хранилища. Аббат смерил его  тяжким
взглядом.  "Нигде не сказано, что будешь посвящен. Твое дело --
следить,  чтоб  работы  не  останавливались  и  исполнялись   с
усердием, как моление за упокой погибших собратьев... И за тех,
кому   еще   суждено  погибнуть.  Пусть  каждый  ограничивается
книгами, которые уже выданы. Кому надо, может смотреть каталог.
Больше  ничего.  Ты  освобождаешься  от  вечерни  и  во   время
богослужения запрешь Храмину".
     "А как же я выйду?" -- спросил Бенций.
     "Ах,  да.  Хорошо.  Я  сам  запру  после вечерней трапезы.
Ступай".
     И  оба  вышли,  сторонясь  Вильгельма,   который   пытался
заговорить  с  ними.  В  хоре  осталось  совсем немного народу:
Алинард, Пацифик Тиволийский,  Имарос  Александрийский  и  Петр
Сант'Альбанский. Имарос ухмылялся во весь рот.
     "Возблагодарим  Господа,  --  сказал  он.  -- После смерти
этого германца приходилось опасаться, что назначат еще большего
варвара".
     "А  теперь  кого,  вы  думаете,  назначат?"   --   спросил
Вильгельм.
     Петр  Сант'Альбанский  загадочно  улыбнулся: "После всего,
что мы видели в эти дни, вопрос уже  не  в  библиотекаре,  а  в
аббате".
     "Замолчи",  -- оборвал его Пацифик. И тут вмешался Алинард
со  своим  бессмысленным   взглядом:   "Они   подстроят   новую
несправедливость... Как в мое время... Нужно помешать им..."
     "Кому?"  --  спросил  Вильгельм.  Тут Пацифик Тиволий-ский
доверительно взял его под руку и отвел подальше от  старика,  к
входной двери.
     "Ох,  этот Алинард... Ты ведь знаешь, что мы все его очень
любим. Он для  нас  олицетворяет  древность,  традицию,  лучшие
времена  аббатства... Но иногда он сам не знает, что говорит. А
назначением нового библиотекаря мы  очень  интересуемся.  Нужно
найти достойного человека, зрелого, мудрого... Вот и все".
     "Он должен знать греческий?" -- спросил Вильгельм.
     "И  арабский.  Таково правило. И для работы это ему нужно.
Но среди нас есть многие с  такими  данными.  Я,  грешный...  и
Петр, и Имарос..."
     "Бенций тоже знает греческий".
     "Бенций  слишком  молод.  Не знаю, чего ради Малахия вчера
взял его к себе в помощники. Хотя..."
     "Адельм знал греческий?"
     "Кажется, нет. Точно нет. Не знал ни единого слова".
     "Но  греческий  знал  Венанций.  И  Беренгар.   Прекрасно.
Большое спасибо".
     Мы вышли и направились на кухню слегка закусить.
     "Зачем    вы    выясняли,    кто   знал   греческий?"   --
поинтересовался я.
     "Затем, что все,  кто  умирает  с  черными  руками,  знают
греческий.  Логично предположить, что очередным мертвецом будет
также  кто-то  из  знающих  греческий.  Включая  меня.  Ты  вне
опасности".
     "А что значили последние слова Малахии?"
     "Ты  же  слышал.  Скорпионы.  Пятая труба знаменует, среди
прочего, появление саранчи, которая должна мучить  людей  своим
жалом,  подобным  жалу скорпионов. Тебе это известно. А Малахия
дал нам понять, что кто-то ему что-то похожее предсказал".
     "Шестая труба, -- пробормотал я, --  предвещает  коней,  у
которых  головы  как  у  львов, изо рта их выходит огонь, дым и
сера, а на них всадники, одетые в брони цветов огня, гиацинта и
серы".
      "Это как-то чересчур. Хотя... Не исключено, что следующее
преступление произойдет возле  конюшен.  Придется  посматривать
туда...  Так.  Дальше.  Потом  прозвучит седьмая труба. Значит,
будет еще две  жертвы.  Кто  самые  вероятные  кандидаты?  Если
предмет  убийства,  как  и  прежде,  предел Африки -- значит, в
опасности все, кому известна его тайна. По моему представлению,
из таких людей остался в живых один Аббат...  Но,  конечно,  за
это  время  могла  перемениться  и  вся  интрига. Как мы только
слышали, -- ты ведь  слышал?  --  затевается  заговор  с  целью
смещения Аббата. Алинард называл кого-то "они". Во множественном
числе..."
     "Надо предупредить Аббата", -- сказал я.
     "О   чем?   Что   его   убьют?   У  нас  нет  убедительных
доказательств. Я исхожу  из  того,  что  преступник  рассуждает
примерно  так  же,  как  я. А что, если у него другая логика? И
прежде всего... Что, если здесь не один преступник?"
     "Как это?"
     "Я сам еще толком не разобрался. Но ведь я тебя учил,  что
всегда  надо  попробовать вообразить любой возможный порядок. И
любой возможный беспорядок".

     Шестого дня     ЧАС ПЕРВЫЙ,

     где Николай повествует о самых разных вещах,
     показывая гостям крипту с сокровищами

     Николай Моримундский в своем новом качестве келаря отдавал
распоряжения поварам, а  те  отдавали  ему  отчет  относительно
разных кухонных служб. Вильгельм хотел поговорить с ним, но тот
попросил обождать несколько минут. После чего, пояснил Николай,
он  сойдет  в  крипту,  где располагается сокровищница, и будет
лично следить за работой тех, кто чистит ризы.  Это  часть  его
былых  обязанностей,  за  которую  он отвечает и теперь. Там он
будет более свободен и изыщет время для беседы.
     И действительно, вскорости он предложил следовать за  ним.
Мы  вошли  в  церковь,  завернули  за центральный алтарь (в это
время  монахи  устанавливали  в  одном  из  нефов  катафалк   и
готовились  ко  бдению  у  тела  Малахии). Вслед за Николаем мы
спустились по небольшой лесенке  и  попали  в  зальцу  с  очень
низким   потолком,   нависавшим   над  массивными  столбами  из
необработанного  камня.  Это  была  крипта.  В  ней   хранились
богатства  монастыря.  Та  самая  сокровищница,  которую  Аббат
оберегал более чем ревниво и вход в которую дозволял  только  в
самых крайних обстоятельствах и самым значительным гостям.
     Все   вокруг   было   заставлено  ковчегами  разнообразных
размеров.  Внутри  их,  в  свете   факелов,   зажженных   двумя
доверенными   помощниками   Николая,   можно   было  разглядеть
сверкающие   предметы   ошеломительной    красоты.    Золоченые
облачения,    короны    из    цельного    золота,    обсыпанные
драгоценностями,  ларцы  из  благородных  металлов  с  коваными
фигурами, черненое серебро, работы по слоновой кости. Николай с
благоговением   показал   нам  евангелиарий,  оплетка  которого
состояла   из   чудесных   глазурных   бляшек,   образовывавших
многообразное   единство   равномерно   расположенных  отсеков,
разделенных золотыми филигранями и закрепленных  застежками  из
драгоценных  камней.  Он показал нам очаровательную часовенку с
двумя  колонками  из  ляпис-лазури   и   золота,   обрамлявшими
восстание  из  гробницы,  выполненное  тончайшим  барельефом по
серебру и увенчанное золотым крестом с вкрапленными двенадцатью
алмазами, -- все это на фоне наборного  оникса.  По  маленькому
фронтону  шли  агатовые  и  рубиновые  зубцы.  Потом  я  увидел
складень из золота и кости, поделенный на пять частей, с  пятью
событиями  жизни  Христа, а посередине -- с мистическим агнцем,
чье тело состояло из серебряных позолоченных  сот,  заполненных
стеклянными  пастами:  единственное многоцветное изображение на
фоне восковой белизны. Лицо Николая,  когда  он  показывал  нам
сокровища,   просто  светилось.  Все  движения  были  исполнены
величайшей гордости. Вильгельм похвалил увиденные вещи, а потом
спросил у Николая, что за человек был Малахия.
     "Странный вопрос, -- сказал Николай. -- Ты ведь с ним тоже
был знаком".
     "Да, но недостаточно. Я никак не мог понять,  какие  мысли
он скрывает... И... -- Он помедлил. Видимо, совестился говорить
подобное о недавно почившем. -- И было ли что скрывать".
     Николай  послюнил  палец,  провел по грани кристалла, там,
где заметна была легкая шершавость. Потом ответил, пряча  глаза
и  усмешку:  "Вот  видишь,  тебе  не о чем расспрашивать. Так и
есть. Кое-кому Малахия казался мрачным мыслителем. А  на  самом
деле  это  был  очень простодушный человек. По словам Алинарда,
дурак и больше ничего".
     "Алинард обижен на кого-то за какие-то давние дела. За то,
что тогда ему не дали занять место библиотекаря".
     "Да, я тоже что-то такое слыхал.  Но  истории  этой  очень
много  лет.  Пятьдесят.  Или  больше.  Когда  я  поступил сюда,
библиотекарем был Роберт из Боббио, а старики были недовольны и
ворчали,  что  вроде  какая-то  несправедливость   допущена   в
отношении  Алинарда.  Но  я  не стал углубляться. Потому что не
хотел проявлять неуважение  к  старшинам  ордена.  И  не  хотел
раздувать  сплетни. У Роберта был помощник, который скоро умер,
и на его  место  назначили  Малахию,  в  то  время  еще  совсем
молодого.   Многие  были  недовольны.  Говорили,  будто  он  не
заслужил. Будто он утверждает, что знает греческий и  арабский,
а  это  неправда.  И  будто он не более чем способная обезьяна,
которая переписывает красивым почерком рукописи на этих языках,
а  сама  не   понимает,   что   переписывает.   Говорили,   что
библиотекарь  должен быть гораздо более образованным человеком.
Алинард,  который  тогда  был  еще  в  расцвете  и  полон  сил,
отзывался об этом назначении с большой горечью. Он намекал, что
пост  отдан  Малахии  только  из-за интриг одного его заклятого
недруга. Но я не понял, на кого он намекает.  Вот  все,  что  я
знаю.  У  нас  часто  шептались насчет Малахии, что он сторожит
библиотеку, как цепной пес, сам не понимая, к .чему приставлен.
С другой стороны, стали злословить и о  Беренгаре,  как  только
Ма-лахия  выбрал  его  себе  в  помощники. Говорили, что он не'
понятливее своего учителя, что он  обыкновенный  интриган...  И
еще  говорили...  Да  ты,  наверно, и сам слыхал сплетни... что
существовала некая особая связь между ним и Малахией...  Ладно.
Дело  прошлое.  При  этом,  как  ты, должно быть, знаешь, то же
самое говорилось насчет Бе-ренгара  и  Адельма.  Молодые  писцы
уверяли,  будто Мала-хия страдает от тайных мук ревности. Кроме
того, сплетничали и о взаимоотношениях Малахии  с  Хорхе.  Нет,
нет,  не  в  том  смысле! Не подумай только! Никто и никогда не
сомневался в  чистоте  Хорхе!  Речь  о  другом.  Малахия,  став
библиотекарем,  был  обязан,  по традиции, ходить на исповедь к
Аббату, тогда как все остальные монахи исповедуются Хорхе.  Или
Алчнарду. Но старик сейчас уже почти совсем слабоумен... Ну так
вот.  Все  знали,  что  несмотря  на  это  Малахия  предпочитал
советоваться с Хорхе. Очень часто ходил к нему. Получалось, что
Аббат  направляет  его  душу,  а  Хорхе  руководствует   телом,
поступками,  всеми трудами. С другой стороны, как ты, наверное,
и сам знаешь... Полагаю, ты нс раз наблюдал... В общем, всякий,
кому  были  нужны  сведения  насчет  древних  и  забытых  книг,
обращались не к Малахии, а к Хорхе. Малахия заведовал каталогом
и  ходил  в  библиотеку, но только Хорхе знал, что обозначается
тем или иным названием..."
     "А почему Хорхе так хорошо знает библиотеку?"
     "Он самый старый, не считая Алинарда. Он  здесь  с  ранней
юности.  А  сейчас  ему  уже  больше  восьмидесяти.  Зрение  он
потерял, по слухам, в сорок... Или раньше..."
     "Как же он успел изучить столько книг до слепоты?"
     "О, о  нем  рассказывают  чудеса.  По  рассказам,  еще  на
мальчика  на  него снизошла благодать, и там у себя в Кастилии,
еще не созревши телесно, он уже читал книги арабов и  греческих
риторов...  Да  и  потеряв зрение, даже сейчас, он целыми днями
сидит в библиотеке. Велит  читать  себе  вслух  каталог,  потом
заказывает  книги,  а какой-нибудь послушник их ему читает. Час
за часом. Хорхе не знает устали. Он запоминает все.  И  помнит.
Не  то  что  выживший  из  ума  Ал  и нард. Но для чего ты меня
расспрашиваешь обо всем этом?"
     "Теперь, после гибели Малахии и Беренгара, остался ли хоть
кто-нибудь, посвященный в тайны библиотеки?"
     "Аббат.  И  Аббат  может  передать  секреты  Бенцию.  Если
захочет". "Почему ему не захотеть?"
     "Потому  что  Бенций  тишком  молод, потому что, когда его
назначали помощником, еще  существовал  Малахия...  Это  разные
вещи  --  быть  помощником  библиотекаря  и быть библиотекарем.
Согласно традиции, библиотекарь потом становится аббатом..."
     "Ах, вот как! Вот почему  на  место  библиотекаря  столько
желающих! Значит, и наш Аббон был прежде библиотекарем?"
     "Нет. Аббон нс был. Его назначение состоялось до того, как
я попал   сюда.   Раньше  тут  аббатствовал  Павел  из  Римини.
Удивительный был человек. О  нем  рассказывали  очень  странные
вещи.  Он  якобы  был  ненасытным  читателем, знал наизусть все
книги библиотеки. Но у него была  редкая  болезнь.  Он  не  мог
писать.  Его  звали "Неписьменным аббатом" -- "Аbbas agraphicus".
Он сделался аббатом в  самом  молодом  возрасте.  Говорят,  его
выдвинул  и поддерживал Альгирд Клюнийский, "Квадратный доктор".
Но все это  давние  разговоры,  пустые  пересуды  монахов...  В
общем,   Павел   был   назначен  аббатом.  Тогда  Роберт  занял
освободившееся место  в  библиотеке.  Но  его  грызла  какая-то
хвороба,  он сох и таял, и было понятно, что управлять судьбами
аббатства ему не под  силу.  Поэтому,  когда  Павел  из  Римини
пропал..."
     "Умер?"
     "Нет, пропал, неизвестно куда. Однажды уехал по делам и не
вернулся. Может, его убили разбойники где-нибудь по дороге... В
общем,  когда  Павел  пропал,  Роберт  не  мог притязать на его
должность. И начались какие-то темные дела. Аббон, говорят, был
естественнорожденным сыном одного из здешних господ. Рос  он  в
аббатстве  Фоссанова. И рассказывают, что в самом юном возрасте
он находился при Св. Фоме, когда тот умирал. А когда  он  умер,
Аббон  руководил  выносом  этого великого тела вниз по винтовой
башенной лестнице, где было так узко,  что  гроб  не  удавалось
развернуть...  Но  Аббон  прекрасно  справился.  Это  и был его
звездный час, острили злые языки. Так или иначе, аббатом он был
избран, хотя и не заведовал библиотекой.  И  кто-то,  по-моему,
тот же Роберт, посвятил его в тайны книгохрансния..."
     "А сам Роберт за что был назначен?"
     "Не  знаю. Я всегда старался не слишком вникать в подобные
вещи.  Наши  аббатства  --  пристанища  святости.   Но   вокруг
должности  настоятеля,  к сожалению, иногда плетутся чудовищные
интриги. Я всегда занимался своими стеклами и своими кивотами и
в другие дела не мешался. Теперь тебе понятно, почему я говорю,
что не знаю, захочет ли Аббат обучать Бенция.  Это  значило  бы
прямо   назвать   его   своим  преемником.  Доверить  монастырь
легковесному мальчишке, с его грамматикой и с его  варварством,
выходцу  с  крайнего  Севера...  Что он знает о нашей стране, о
роли нашего аббатства, о связях с местными господами..."
     "Но  Малахия  тоже  не  был  итальянцем.  И  Беренгар.   А
библиотеку отдали им..."
     "Темная  история.  Монахи брюзжат, что вот уже полвека как
наше аббатство утратило все традиции. Оттого-то  пятьдесят  лет
назад,  или  даже  раньше... я не помню... Алинард и боролся за
библиотекарское  место.  Библиотекарями  здесь  всегда   бывали
итальянцы. Слава Богу, у нас на родине способных людей хватает.
А так видишь что получается. -- И Николай замялся, как будто не
решался  выговорить,  что  у него на душе. -- Видишь? Малахию и
Беренгара  убили.  Возможно,  их  убили,  чтоб  они  не   стали
аббатами".
     Он  содрогнулся  и  провел  рукой  по  лицу,  будто  желая
отогнать нечестивые помыслы. Потом осенился крестным знамением.
"Да что там говорить? Ты сам видишь:  в  этой  стране  вот  уже
сколько   лет  совершаются  постыдные  вещи.  Совершаются  и  в
монастырях, и при папской резиденции, и в соборах...  Битвы  за
овладение  властью,  обвинения  в  ереси, чтобы захватить чужую
пребенду... Какая гадость. Я теряю  веру  в  род  человеческий,
когда  вижу,  что  куда  ни  кинь -- везде заговоры и дворцовые
интриги. И  до  подобных  низостей  суждено  было  дойти  этому
аббатству!  Клубок  гадюк  поселился,  привороженный оккультной
магией, там,  где  прежде  было  поместилище  здоровых  членов.
Глядите, вот прошлое здешнего монастыря!"
     Он  показывал  на  сокровища, расставленные вдоль стен. Не
останавливаясь больше около крестов и прочей утвари,  он  повел
нас   смотреть   на  реликварии,  которые  почитались  истинной
гордостью этого места.
     "Глядите, -- приговаривал он.  --  Вот  наконечник  копья,
проткнувшего грудную клетку Спасителя!" Перед нами была золотая
укладка  с прозрачной хрустальной крышкой, и в ней на пурпурной
подушечке  мягко  почивал   треугольный   кусок   железа,   уже
затронутый  ржавчиной,  но  начищенный и доведенный до сияющего
блеска -- видимо, благодаря щедрому употреблению масел и мазей.
Но это была еще мелочь! Ибо в  следующей  укладке,  серебряной,
усеянной  аметистами,  с передней ^тонкой из тончайшего стекла,
находился кусок благословенного древа святого смертного креста,
преподнесенный этому аббатству самой ее  величеством  королевой
Еленой,  матерью  императора  Константина,  после  того как она
побывала паломницей у святых мест и разрыла Голгофский  холм  и
гробницу Господню, выстроив над ними свою церковь.
     Потом  Николай показал нам другие реликвии, которые я вряд
ли сумею толком описать  из-за  их  невероятного  количества  и
великолепия.  Там  был, в ларце из цельного аквамарина, один из
гвоздей со святого креста. В стеклянном сосуде, помещавшемся на
подушке из маленьких засушенных роз, лежала  частица  тернового
венца.   А   в  другом  кивоте,  тоже  на  лепестках,  покоился
пожелтевший лоскут салфетки с  тайной  вечери.  Затем  был  там
кошель  Св.  Матфея,  серебряный,  кольчужной  вязки, а рядом в
трубке, опоясанной фиалковой лентой, полуистлевшей от  времени,
опечатанной  золотой печатью, локтевая кость Св. Анны. Увидел я
там и наичудеснейшес чудо:  прикрытую  стеклянным  колоколом  и
уложенную   на   алую,   расшитую   жемчугами  ткань  щепку  от
Вифлеемских яслей;  малую  пядь  пурпурной  туники  Св.  Иоанна
Евангелиста, две цепи, оковывавшие лодыжки Св. Апостола Петра в
Риме,   череп  Св.  Адальберта,  меч  Св.  Стефана,  бедро  Св.
Маргариты, палец Св. Виталия, ребро Св. Софии,  подбородок  Св.
Эобана,   верхнюю   часть   лопаточной   кости  Св.  Златоуста,
обручальное кольцо Св. Иосифа, зуб  Крестителя,  посох  Моисея,
изорванный  и  хрупкий  кусочек  кружева от подвенечного платья
Пресвятой Девы Марии.
     Там были и другие вещи, не являвшиеся реликвиями,  но  все
же  представлявшие  собой свидетельства Божиих чудес и чудесных
созданий из далеких земель, привезенные в  Аббатство  монахами,
добиравшимися  до  самы