сти "Маятника
Фуко", но это именно часть, а по всей вероятности, для конструкции подобного
масштаба и сам по себе вес словесной массы, и объем информации определяют
эстетический эффект его произведения. О том же говорят полученные редакцией
многочисленные читательские письма. Для того, чтобы оценить и полюбить эту
книгу, публика нуждается в полном и правильном тексте. Сейчас наконец готовится
к выходу в издательстве "Симпозиум" (1998) первое нормальное русское издание
этого романа.
Увы, в публикации "Маятника Фуко" в "Иностранной литературе", замышлявшейся как
"единственно правильная", что было подтверждено декларацией литературного агента
Эко, был допущен дефект верстки: из-за искаженных шрифтов то, что должно было бы
выглядеть диалогом рассказчика с компьютером, набрано как бесконечный поток
сознания одного и того же рассказчика.
Жаль, потому что для Эко диалог - программный принцип, а диалог с компьютером,-
это новый, внедряемый им принцип писательства. Костяк идеи он обвешивает такими
гроздьями фактов и подробностей, которые можно насобирать только с помощью
электронного банка данных (и, кстати, именно их изобилие требует от переводчика
медленной прецизионной работы).
Но нельзя забывать, что коллаж курьезных фактов и деталей - только обрамление.
Неправ тот, кто воспринимает "Маятник" как роман о необычных совпадениях, равно
как и следующий роман - "Остров Накануне" - это вовсе не аналог барочной
коллекции чудес. Считая, что действительность лучше всего отражается в прошлом,
будучи по двум своим параллельным профессиям и историком, и специалистом по
массовой культуре, Эко привык исторически обрамлять мысль, непосредственно
касающуюся главных проблем сегодняшнего мира. Потому (удивительный парадокс!)
для понимания романов "Имя розы" и "Маятник Фуко" многое говорит нам довольно
уникальный для Эко "прямолинейный" текст - его эссе о фашизме, опубликованное
нами в "ЛГ".
Антифашистская речь, родившаяся по случаю пятидесятилетия окончания войны и в то
же время ярко актуальная на фоне сегодняшней Европы, является комментарием к
роману "Маятник", эксплицированием его подтекста. Да, в ней есть множество цитат
из "Маятника", по ней видно, что главный герой романа Якопо Бельбо - это
действительно сам автор, а его биография (подростковые годы) - это биография
Эко.
Про "Маятник" пишут что угодно: игрушка эрудитов; очередной псевдоготический
детектив, на этот раз - в отличие от "Имени
648 Е. Костюкович
розы" - не символически, а открыто развязывающийся в современности... Между тем,
скорее всего, главный пафос "Маятника" состоит именно в его антифашизме.
Антифашизм Эко надисторичен. Эко показывает, как зарождается фашистская
психология в нормальной - не обязательно человеконенавистнической - размышляющей
голове. Он блестяще анализирует ту историко-культурную сумятицу, из которой
сформирован в нашу эпоху среднестатистический интеллигентный ментальный горизонт
(вероятно, на Западе и в России стандартный набор имен и фактов примерно
одинаковый), и показывает, как из-за умственной неаккуратности, под обаянием
"нахрапных", интеллектуально бессовестных методов рождаются" гиперинтерпретации,
которые, игнорируя контексты и различия, все валят в кучу (в немножко разные
кучи, в зависимости от групповой ориентации). Люди создают себе понятие о
"Едином замысле истории", доверяются представлению о "движущих центрах", отчего
уже только шаг к идее "секретных сил", организующих "заговоры", а уж от этого
берет начало фашистоидное сперва - сознание, а затем - и действование.
Предостережение об опасности - важный заряд высказываний Эко: и краткого (речь),
и развернутого (романы).
Впрочем, интерпретация произведений Эко и попытки разъяснения скрытых в них
прямых, метафорических, аллегорических и анагогических смыслов - занятие
традиционное и бесконечное. Сборники литературоведческих статей по "экологии"
исчисляются десятками. В России публикаций на эту тему почти не бывало,
поскольку крайне мало известны сами книги Эко - тот исходный материал, который
давно превратился в повседневный хлеб западного литературоведа и критика.
За пределами художественных книг Эко, готовящихся к выходу в издательстве
"Симпозиум", остается в ожидании-русского издателя весь архипелаг его научных и
научно-популярных сочинений. Как историк культуры Эко - автор книг "Эстетика
Фомы Аквинского" (1970), "Домашний обиход" (1973), "На периферии империи"
(1977), "О зеркалах" (1985), "Семиология обыденной жизни" (1987) и "Искусство и
красота в средневековой этике" (1987). Литературовед Эко знаменит "Поэтикой
Джойса" (1966), для современной лингвистики считаются базовыми такие его работы,
как "Поиски идеального языка" (1993); в университетах обожают
полупародоксальную, полусерьезную книжицу "Как защитить диплом" (1977). Он
прочел и опубликовал один из лучших гарвардских Нортоновских циклов лекций
("Шесть прогулок в нарративных лесах", 1994). Среди широкой публики популярны
два его сборника пародий и шуток "Минимум-дневник" (1963) и "Второй
минимум-дневник" (1992). Наконец, признаны основополагающими для мировой
семиотики его работы "Открытое про-
649 Орбиты Эко
изведение" (1962), "Семиология визуальных коммуникаций"; (1967), "Трактат по
общей семиотике" (1975), "Lector in fabula" (1979) и "Пределы интерпретации"
(1990).
Сейчас на одном из первых мест в рейтинге итальянских бестселлеров находится
последняя книга Эко: случай уж совсем ни на что не похожий, потому что речь идет
о сборнике узкоспециальных статей по философии, точнее, по одному из разделов
философии научного познания - эпистемологии. Сложная и точная систематизация
научных теорий излагается со свойственной этому автору
полуиронически-популяризаторской жилкой, что чувствуется уже и по игровому
названию "Кант с утконосом" (эта книга - новинка последнего Франкфурта, 1997).
На ярмарке состоялась продажа литературных прав на эту вещь в десятки стран на
всех континентах: факт можно объяснить только той огромной популярностью,
которой пользуется этот человек во всем мире, и той колоссальной рекламной
машиной, которая запускается в его честь издательской группой
Риццоли-Бомпиани-Фаббри.
Верится, что скоро под напором этих механизмов стронутся глыбы российской
издательской неповоротливости и русский читатель сможет сам проследить, что же
делается на многочисленных орбитах этой довольно крупной планеты мирового
культурного горизонта.
E. Костюкович 1997






ВЫХОД ИЗ ЛАБИРИНТА
Имя Умберто Эко - одно из самых популярных в современной культуре Западной
Европы. Семиотик, эстетик, историк средневековой литературы, критик и эссеист,
профессор Болонского университета и почетный доктор многих университетов Европы
и Америки, автор десятков книг, число которых он ежегодно увеличивает со
скоростью, поражающей воображение, Умберто Эко - один из самых бурлящих кратеров
вулкана современной интеллектуальной жизни Италии. То, что он в 1980 году круто
переменил русло и вместо привычного облика академического ученого, эрудита и
критика явился перед публикой как автор сенсационного романа, сразу получившего
международную известность, увенчанного литературными премиями и послужившего
основой также сенсационной экранизации, показалось ряду критиков неожиданным.
Говорили о появлении "нового Эко". Однако если пристально вчитаться в текст
романа, то станет очевидной органическая связь между ним и научными интересами
его автора. Более того, сделается очевидным, что роман реализует те же
концепции, которые питают научную мысль автора, что он представляет собой
перевод семиотических и культурологических идей Умберто Эко на язык
художественного текста. Это дает основание по-разному читать "Имя розы".
Поистине можно вообразить себе целую галерею читателей, которые, прочитав роман
Эко и встретившись на своеобразной "читательской конференции", убедятся с
удивлением, что читали совершенно различные книги.
Первый, наиболее доступный пласт смыслов, который может быть "считан" с
текстовой поверхности романа,- детективный. Автор с подозрительной
настойчивостью предлагает именно такое истолкование. Уже то, что отличающийся
замечательной проницательностью францисканский монах XIV века, англичанин
Вильгельм Баскервильский, отсьыает читателя своим именем к рассказу о самом
знаменитом сыщицком подвиге Шерлока Холмса, а летописец его носит имя Адсона
(прозрачный намек на Ватсона у Конан Дойля), достаточно ясно ориентирует чита-
651 Выход из лабиринта
теля. Такова же роль упоминаний о наркотических средствах, которые употребляет
Шерлок Холмс XIV века для поддержания интеллектуальной активности. Как и у его
английского двойника, периоды безразличия и прострации в его умственной
деятельности перемежаются с периодами возбуждения, связанного с жеванием
таинственных трав. Именно в эти последние периоды во всем блеске проявляются его
логические способности и интеллектуальная сила. Первые же сцены, знакомящие нас
с Вильгельмом Баскервильским, кажутся пародийными цитатами из эпоса о Шерлоке
Холмсе: монах безошибочно описывает внешность убежавшей лошади, которую он
никогда не видел, и столь же точно "вычисляет", где ее следует искать, а затем
восстанавливает картину убийства - первого из происшедших в стенах злополучного
монастыря, в котором развертывается сюжет романа,- хотя также не был его
свидетелем.
Итак, читатель уверовал, что перед ним средневековый детектив, а герой его -
бывший инквизитор (латинское inquisitor - следователь и исследователь
одновременно, inquistor rerom naturae - исследователь природы, так что Вильгельм
не изменил профессии, а только сменил сферу приложения своих логических
способностей) - это Шерлок Холмс в рясе францисканца, который призван распутать
некоторое чрезвычайно хитроумное преступление, обезвредить замыслы и как
карающий меч упасть на головы преступников. Ведь Шерлок Холмс не только логик -
он еще и полицейский граф Монте-Кристо - меч в руках Высшей Силы (Монте-Кристо -
Провидения, Шерлок Холмс - Закона). Он настигает Зло и не дает ему
восторжествовать.
В романе У. Эко события развиваются совсем не по канонам детектива, и бывший
инквизитор, францисканец Вильгельм Баскервильский, оказывается очень странным
Шерлоком Холмсом. Надежды, которые возлагают на него настоятель монастыря и
читатели, самым решительным образом не сбываются: он всегда приходит слишком
поздно. Его остроумные силлогизмы и глубокомысленные умозаключения не
предотвращают ни одного из всей цепи преступлений, составляющих детективный слой
сюжета романа, а таинственная рукопись, поискам которой он отдал столько усилий,
энергии и ума, погибает в самый последний момент, так и ускользая навсегда из
его рук.
В конце концов вся "детективная" линия этого странного детектива оказывается
совершенно заслоненной другими сюжетами. Интерес читателя переключается на иные
события, и он начинает сознавать, что его попросту одурачили, что, вызвав в его
памяти тени героя "Баскервильской собаки" и его верного спутника-летописца,
автор предложил нам принять участие в
652 Ю. Лотмат
одной игре, а сам играет в совершенно другую. Читателю естественно пытаться
выяснить, в какую же игру с ним играют и каковы правила этой игры. Он сам
оказывается в положении сыщика, но традиционные вопросы, которые всегда тревожат
всех шерлоков Холмсов, мегрэ и пуаро: кто и почему совершил (совершает) убийство
(убийства), дополняются гораздо более сложным: зачем и почему нам рассказывает
об этих убийствах хитроумный семиотик из Милана, появляющийся в тройной маске:
бенедиктинского монаха захолустного немецкого монастыря XIV века, знаменитого
историка этого ордена отца Ж. Мабийона и его мифического французского
переводчика аббата Валле?
Автор как бы открывает перед читателем сразу две двери, ведущие в
противоположных направлениях. На одной написано: детектив, на другой:
исторический роман. Мистификация с рассказом о якобы найденном, а затем
утраченном библиографическом раритете столь же пародийно-откровенно отсылает нас
к стереотипным зачинам исторических романов, как первые главы - к детективу.
В какую же из дверей войти? А может быть, вообще не торопиться следовать этим
лукавым приглашениям и посмотреть, нет ли каких-либо других дверей? Подымемся
вместе с героями романа по горной тропе и вступим в величественное аббатство,
имени которого повествователь, престарелый уже Адсон Мелькский, предпочитает не
называть. Может быть, здесь мы найдем настоящие двери, которые поведут нас к
разгадке?
Исторический момент, к которому приурочено действие "Имени розы", определен в
романе точно. По словам Адсона, "за несколько месяцев до событий, кои будут
описаны, Людовик, заключив с разбитым Фредериком союз, вступил в Италию".
Людовик Баварский, провозглашенный императором, вступил в Италию в 1327 году.
Вот как описывает Никколо Макьявелли события, на фоне которых развертывается
сюжет романа: "...Преемником его <Генриха VII. - Ю. Л.> на императорском
престоле стал Людовик Баварский. К тому времени папский престол перешел к Иоанну
XXII, в его понтификат император не переставал преследовать гвельфов и церковь,
защитниками которых выступали по преимуществу король Роберт ' и флорентийцы. Так
начались те войны, которые Висконти вели в Ломбардии против гвельфов, а
Каструччо из Лукки в Тоскане против флорентийцев <...> Император Людовик, чтобы
поднять значение своей партии да заодно и короноваться, явился в Италию"1.
____________
1 Роберт I Анжуйский, король Неаполитанский, глава тосканских гвельфов, по
приглашению флорентийской Синьории одно время управлял Флоренцией.
653 Выход из лабиринта
Одновременно тяжелые конфликты раздирали и католическую церковь. Архиепископ
французского города Бордо, избранный в 1305 году на папский престол под именем
Климента V, перенес резиденцию папской курии из Рима в Авиньон на юге Франции
(1309 г.). Король Франции Филипп IV Красивый, отлученный предшествующим папой
Бонифацием в 1303 году от церкви, получил возможность активно вмешиваться в дела
папства и Италии. Италия делается ареной соперничества французского короля и
императора Священной Римской Империи (Германии). Все эти события непосредственно
не описываются в романе Умберто Эко. Лишь упоминания о том, как Адсон оказался в
Италии, и, в дальнейшем, описание вражды "иностранцев" и "итальянцев" в стенах
монастыря служат отсветами этих смут. Но они составляют фон действия и незримо
присутствуют в сюжете. Более подробно касается автор (и монах-летописец)
внутрицерковной борьбы.
Кардинальным вопросом внутрицерковной борьбы, отражавшим основной социальный
конфликт эпохи, был вопрос бедности и богатства. Основанный в начале XIII века
Франциском Ассизским орден миноритов (младших братьев), в дальнейшем -
францисканский, проповедовал бедность церкви. В 1215 году папа Иннокентий III
скрепя сердце вынужден был признать легальность ордена. Однако в дальнейшем,
когда лозунг бедности церковной был подхвачен воинствующими народными
еретическими сектами и получил широкое распространение в массе простонародья,
отношение курии к францисканцам сделалось вопросом весьма деликатным. Герард
Сегалелли из Пармы, призывавший вернуться к обычаям первых христиан - общности
имуществ, обязательному труду для монахов, суровой простоте нравов,- был сожжен
на костре в 1296 году. Учение его подхватил Дольчино Торинелли из Новары
(Пьемонт), ставший во главе широкого народного движения, возглавленного
"апостольскими братьями". Он проповедовал отказ от собственности и
насильственное осуществление раннехристианской утопии. Папа Климент V объявил
крестовый поход против Дольчино и его армии, укрепившейся на горе Дзебелло и с
1305 по 1307 год упорно сопротивлявшейся, преодолевая голод, снежные заносы и
эпидемии. В XXVIII песни "Ада" Магомет обращается к Данте с такой просьбой:
Скажи Дольчино, если вслед за Адом
Увидишь солнце: пусть снабдится он,
____________
1 Макьявелли Н. История Флоренции. Л.: Наука, 1973. С. 37 и 39.
654 Ю. Лотман
Когда не жаждет быть со мною рядом,
Припасами, чтоб снеговой заслон 1
Не подоспел новарцам на подмогу;
Тогда нескоро будет побежден 2
(Ад, XXVIII, 55-60).
Одним из центральных событий романа "Имя розы" является неудачная попытка
примирения папы и императора, который пытается найти союзников в ордене Св.
Франциска. Эпизод этот сам по себе незначителен, но позволяет вовлечь читателя в
сложные перипетии политической и церковной борьбы эпохи. На периферии текста
мелькают упоминания тамплиеров и расправы с ними, катаров, вальденцев,
гумилиатов, многократно всплывает в разговорах "авиньонское пленение пап",
философские и богословские дискуссии эпохи. Все эти движения остаются за
текстом, но ориентироваться в них читателю необходимо, чтобы понять расстановку
сил в романе 3.
________________
1 В оригинале более ясно:
Si di vivanda che stretta di neve Non rechi la vittoria al Noarese;
Ch'altdmenti acquistar non saria lieve, т. е. "чтобы запасся съестными
припасами, тогда выпавший снег не принесет победы Новарцу, которому иначе будет
трудно добиться успеха".
Отношение Данте к Дольчино сложно, и вопрос этот вызывает разногласия: то, что
предостережение вложено в уста Магомета, осужденного за внесение раздора, и
слова о месте, которое уготовано еретику-вождю в аду, как бы намекают на
осуждение, но искренне звучащая в этих словах забота о судьбе мятежников говорит
о сочувствии. Знаток итальянской культуры И. Н. Голенищев-Кутузов имел основание
заключить: "Политически и идеологически Дольчино (как, впрочем, большинство
представителей других оппозиционных римскому престолу еретических движений) во
многом был единомышленником поэта: так же, как Данте, он ненавидел папу
Бонифация VIII и неаполитанских королей из династии Анжу и осуществление своих
планов связывал, как и Данте, с восстановлением империи" (И. Н.
Голенищев-Кутузов. Творчество Данте и мировая культура. М.; Наука, 1979. С.
495).
2 Перевод М. Лозинского.
3 Литература, посвященная внутрицерковной борьбе этой эпохи, огромна. Из общих
работ на русском языке, как наиболее полезную, можем назвать: Л. П. Карсавин.
Очерки религиозной жизни Италии XII-XIII веков. Записки историко-филологического
ф-та имп. С.-Петербургского университета. Ч. CXII. СПб., 1912. Здесь же обширная
литература.
655 Выход из лабиринта
Итак, исторический роман?
Автор сам подталкивает читателя именно к такому выводу в одном из
автокомментариев к "Имени розы". Напоминая о делении исторической прозы на
произведения, в центре которых - известные в истории лица, и на такие, где
последние отнесены на периферию, а действуют созданные авторской фантазией
образы простых людей, У. Эко отдает предпочтение второму разряду и в качестве
образца, которому он якобы следовал, именует "Обрученных" Алессандро Мандзони.
Однако подсказки автора "Имени розы" всегда лукавы, и параллель с великим
произведением Мандзони - еще один ложный ключ, подброшенный читателю. Опыт
великого романтика, конечно, не прошел мимо У. Эко. Им подсказана сама ситуация:
автор держит в руках случайно дошедшую до него старинную рукопись, интересную по
содержанию, но написанную на варварском языке: "Ломбардские идиомы - без числа,
фразы - некстати употребленные, грамматика - произвольная, периоды -
неслаженные. А далее - изысканные испанизмы". "Перемешивая с удивительной
ловкостью самые противоположные свойства, он ухитряется на одной и той же
странице, в одном и том же периоде, в одном и том же выражении одновременно быть
и грубым и жеманным". "Но, отвергая слог нашего автора, как неприемлемый, каким
же слогом мы заменим его? В этом весь вопрос" 1.
Этот же вопрос стоит и перед Эко. А поскольку он не сомневается, что его
итальянские читатели помнят начало классического романа Мандзони, начальный
эпизод "Имени розы" приобретает ироническую окраску. Виктор Шкловский назвал бы
это обнажением приема. Но тем разительнее отличие в построении сюжета. Пушкин
имел основание говорить о влиянии Вальтера Скотта на Мандз