ветхой  общественностью  мира
сего. "Христианское государство" есть чудовищная  невозможность,  соединение
несоединимого.  Государство  не  есть  откровение  общения,  оно  есть  лишь
выражение разобщенности, некосмичности мира. В  государстве  нет  творчества
нового бытия, а есть лишь послушание закону погруженных в грех, придавленных
грехом. Но государство не только есть праведный  закон,  изобличающий  грех,
оно, как и все элементы этого мира, само легко превращается в грех.  Поэтому
природа государства двойственная.  С  одной  стороны,  государство  праведно
изобличает грех законом и начальствующий носит меч  не  напрасно.  С  другой
стороны, государство само заражается грехом и делает зло.  Начало  власти  в
этом мире является источником одного из  соблазнов,  отвергнутых  Христом  в
пустыне. Государство вечно забывает свое отрицательное происхождение и  свою
отрицательную природу, претендует быть  положительным  царством  мира  сего,
земным градом. Этот соблазн империализма  подстерегает  всякое  государство.
Государство, по существу своему не творческое,  претендует  быть  абсолютным
царством  и  становится  врагом  всякого  творческого  движения  -  законом,
изобличающим  не  грех,  а  творчество.  Всякое  же  враждебное  изобличение
творчества   само   становится   грехом.   Послушание   последствиям   греха
превращается  во  вражду  ко  всякому   творческому   движению.   Послушание
становится рабством. В православной  государственности  есть  пафос  вечного
покоя,  вражда  ко  всякому  движению  как  греху.  Само  царство   небесное
представляется вечным покоем, и царство земное должно  быть  подобием  этого
небесного покоя. Всякое движение есть бунт -  только  абсолютное  послушание
вводит в царство покоя. Священное  государство  и  на  грешной,  беспокойной
земле должно водворить вечный недвижный покой. Тут святоотеческая психология
послушания переходит в окаменение и  окостенение,  в  духовную  смерть.  Тут
психологический источник крайней реакции. Православие  как  бытовой  феномен
всегда на стороне этой крайней реакции. Новый Завет оправдывает государство,
судящее  грех,  но   не   оправдывает   государство,   судящее   творчество.
Православно-государственный абсолютизм с его безмерной тяжестью менее  всего
можно назвать идеологией новозаветной,  христианской  в  собственном  смысле
этого слова. Так же мало новозаветного,  чисто  христианского  и  в  папской
теократии.  Империалистический   абсолютизм   царя   или   папы   совершенно
несовместим с христианством, он вне религии  искупления.  Тут  отяжеление  в
греховной общественности выдается за откровение общественности христианской.
Всякая христианская теократия была ложной и насильственной  задержкой  жизни
во внешней ограде церковности,  задержкой,  мешающей  свободному  откровению
человечества, свободному его воссоединению с Богом175. Поэтому секуляризация
государственности и общественности имеет положительное религиозное значение,
она уготовляет  свободную  богочеловеческую  жизнь.  Слишком  забывают,  что
христиане Града своего не имеют,  Града  грядущего  взыскуют.  Христианского
Града еще не видела земля. Творчество нового Града не может  быть  построено
на  ветхих  элементах  общественности,  на  государстве,  праве,  хозяйстве,
элементах,  пребывающих  в   дотворческой   мировой   эпохе.   В   сущности,
старохристианский, православный и католический, угол зрения на мир исключает
возможность борьбы со  злом  в  мире,  с  неправдой  и  несправедливостью  в
миропорядке,  ибо  мирочувствие  это  признает  лишь  грех  и  его   роковые
последствия, но не признает противостоящего человеку злу; несправедливости в
земных положениях людей, в строе жизни. Христианство  принимало  мир  таким,
каков он  есть,  оправдывало  строй  жизни  как  неизбежное  и  справедливое
последствие греха.  Оно  делало  невозможным  священное  негодование  против
низкой неправды. Таков и теософический взгляд  на  жизнь  с  его  учением  о
карме.   Чтобы   бороться   воинственно   со   злом   и   неправдой,   чтобы
революционизировать жизнь, создавать жизнь новую, для этого  нужно  признать
самостоятельный источник зла и порабощения  в  мире176.  Но  зарождается  ли
творчество нового Града в революциях?
   Все революции, политические и  социальные,  направлены  на  механическое,
внешнее разрушение  закона  и  искупления,  государства  и  церкви.  В  этих
революциях нет подлинной революции духа - они  не  творческие,  реакционные,
обращенные  назад,  а  не  вперед.  Революции  загипнотизированы  влюбленной
ненавистью к старой жизни, природа их психологически реакционная.  Революция
есть реакция против старого, а не творчество  нового.  Революции  утверждают
некосмическое состояние мира, они не связывают новую  жизнь  с  органическим
перерождением мира в космос, в космическую гармонию. Поэтому революции плохо
учитываются  в  космическом  миропорядке  как  движение  вперед.   Революции
продолжают пребывать в той же плоскости, что  и  реакции,  они  отрицательно
определяются   реакциями.   Роковая   психология    революций,    психология
реакционная, не способна к  творческому  полету.  Революции  отяжелевают  от
накопившейся мести, от отрицательной привязанности к ненавистному  прошлому,
от власти механических чувств. В революционной  психологии  есть  нездоровая
истерика. Для революционной психологии закрыта творческая  тайна  грядущего.
Революционные страсти - не творческие страсти. Революции  враждебны  всякому
творчеству, подозрительны к творчеству.  Люди  творческого  духа  совсем  не
революционеры в социально-механическом  смысле  этого  слова.  Их  революции
иные, несоизмеримо более радикальные, коренные, органические. Революции  все
еще остаются в эпохах закона и искупления и не переходят в эпоху творчества.
Все мышление революционеров и вся их психология есть мышление  и  психология
мировой эпохи  закона,  мышление  и  психология  изобличения  неискупленного
греха. Революционеры хотят внешне-механически отделаться от греха  и  зла  и
тем нередко укрепляют грех и зло. Они не хотят внутренно-органически  изжить
закон и искупление, чтобы  перейти  к  творчеству.  Закон  в  государстве  и
искупление в церкви не могут быть  разрушены,  они  должны  быть  мистически
изжиты. В механическом бунте против царства закона и царства искупления  нет
творческого духа, он обессиливает человека, направляя в ложную  сторону  его
энергию. Закон не может быть внешне отменен для мира, лежащего во грехе, как
не может быть отменена, напр<имер>,  наука  и  др.  дотворческие  культурные
ценности.  Но  закон  должен  быть  внутренно  пережит  и  преодолен.  Закон
отменяется творчеством через  искупление.  Но  творчество  через  искупление
преодолевает зло мира, изживая его органически,  а  не  механически.  Вечная
смена в истории реакций и революций, охранений и разрушений - вечный  обман,
призрачность,  нереальность.  Корни  бытия  не  затрагиваются  реакциями   и
революциями, эта смена остается  на  поверхности,  она  механична  и  потому
меонична. В болезненной атмосфере политических реакций и революций создается
призрачное бытие, вырастают призрачные страсти и призрачные интересы. В этой
призрачной "политике", выдаваемой за самую  настоящую  жизнь,  метафизически
нет  подлинной  реальности,  нет  бытийственности.  Реакции  и  революции  -
греховный кошмар. Путь творческой общественности предполагает иное сознание,
иное направление воли. Творчество созидает нового человека и  новый  космос,
новое общение человека с человеком и  человека  с  космосом.  Но  творчество
ничего не разрушает  механически,  внешне,  призрачно.  Творческая  эпоха  в
общественности, преодолевающая ветхозаветные элементы общественности, должна
быть  освобождена  от  призрачной  "политики",  от  призрачных   реакций   и
призрачных  революций.  Но  творческий  путь  не   допускает   механического
сбрасывания  бремени  подзаконной  общественности,  а  лишь  внутреннее   ее
изживание и преодоление.
   Два полюса - крайняя государственность (империализм) и крайний анархизм -
одинаково противны христианскому сознанию как два противоположных  выражения
некосмического,   хаотического   состояния   мира,   мирового   распада    и
разъединения. Абсолютная  государственность  и  абсолютный  анархизм  -  две
стороны одного и того же дефектного состояния мира. Сотворить из "мира сего"
космос,  прийти  к  мировой  гармонии   и   соединению   нельзя   ни   путем
государственности, ни путем  анархизма,  оба  пути  -  одинаково  внешние  и
механические.  Государственная  идеология   и   идеология   анархическая   -
лжерелигиозные,  не  христианские.  Анархизм  так  же   механичен,   как   и
государственность. Анархический бунт  может  быть  относительно  прав  перед
перешедшей все границы неправдой государственной,  но  абсолютно  он  всегда
неправ перед высшей божественной и космической правдой. Государственность со
своей внутренней диалектикой должна принять удары анархизма -  они  в  одной
плоскости и порождают друг друга.  И  неправда  эксцессов  государственности
бессильна обличить неправду эксцессов анархизма - обе  неправды  рождены  из
одного хаоса. Государственность и анархизм одинаково чужды духу творческому,
в них не созидается новое общение. Не напрасно носит меч власть против хаоса
распадающегося мира. И не напрасно восстает безудержная свобода против  меча
власти, лишь увеличивающей хаос и распад мира.
   Так  же  противны  христианскому  сознанию  и   другие   два   полюса   -
общественность      буржуазно-капиталистическая       и       общественность
социалистическая. Оба полюса - выражения единой вражды, того же  нелюбовного
состояния мира, той же недостойной власти необходимости над сынами  Божьими.
Любовное соединение человека с человеком и человека с природой так  же  мало
достижимо  на  почве  общественности  социалистической,  как  и   на   почве
общественности буржуазно-капиталистической. Почва социалистическая  и  почва
буржуазно-капиталистическая - одна и та же почва. Социализм плоть от плоти и
кровь  от  крови  буржуазности.  Идеалы  социализма  -  буржуазные   идеалы.
Социализм целиком принимает все буржуазные ценности благ этого мира и  хочет
их только дальше развить и по-новому распределить, сделав  достоянием  всего
мира. Социализм не сомневается в  ценности  мирского  богатства  и  хорошей,
довольной жизни в этом мире. Он только хочет богатства  и  довольства  жизни
для всех, хочет всеобщей "буржуазности". Социализму свойственно  не  столько
презрение  к  буржуазности,  сколько  зависть   к   ней.   Социализм   хочет
окончательной  буржуазности  как  царства  мира   сего.   Социализму   чуждо
аскетическое преодоление буржуазности  этого  мира  во  имя  мира  иного.  В
социализме чувствуется безмерная тяжесть буржуазности мира сего, нет свободы
от "мира", нет окрыленности. Социализм лишь заканчивает буржуазное устроение
мира. В социализме нет творчества нового общения, нет нового, преображенного
отношения человека к природе и человека к  человеку  -  все  то  же  старое,
буржуазное отношение. Социализм так же ветхозаветен, так же подзаконен,  так
же отяжелен неискупленным грехом, как и все старые общества. Последние слова
марксистского социализма совпадают с первыми  словами  ветхой  книги  Бытия.
Социализм весь в дотворческой мировой эпохе и потому  обращен  назад,  а  не
вперед. Совсем так  же,  как  и  анархизм.  Социализм  -  выражение  рабства
человека у природной необходимости, а не власти человека  над  природой.  Но
есть  великая  правда  социализма  перед  лицом  буржуазно-капиталистической
общественности.  Мир   буржуазный   должен   будет   уступить   место   миру
социалистическому по  необходимости  и  по  справедливости.  Социализм  есть
необходимое    и    справедливое    развитие    буржуазности,    буржуазного
мироустройства. Все буржуазные аргументы против  социализма  -  лицемерны  и
порочны.  Социализм  есть  последняя  правда  и   последняя   справедливость
буржуазности. Ветхозаветные элементы общественности, не знающие  творчества,
должны докатиться до  социалистической  буржуазности.  Относительная  правда
социализма несомненна.  Но  несомненна  и  абсолютная  неправда  социализма.
Социализму   так   же   чужда    жертвенность,    как    и    общественности
буржуазно-капиталистической.  А  путь  ко  всякому  творчеству  лежит  через
жертвенность. Счеты социализма с разлагающимся буржуазным обществом,  как  и
счеты анархизма с разлагающейся государственностью,  -  свои  старые  счеты,
счеты своих, пребывающих в том же мире, враждующих в той же  плоскости,  без
творческого выхода в мир  иной.  Социализм  буржуазен  потому,  что  целиком
принадлежит к природному  царству  необходимости,  а  не  к  сверхприродному
царству  свободы.  Поэтому  же  социализм  лишен  духа  творческого.  Печать
отяжелевшей буржуазности лежит на всех общественных идеологиях, и потому все
эти идеологии не христианские177.
   Христианское сознание и мирочувствие требует  аскетического  отношения  к
благам мира сего, отвержения буржуазных ценностей. Христианское отношение  к
общественности жертвенно - отрекается от царства мира сего.  Между  тем  как
всякое государство, всякое право, всякое хозяйство есть благоустроение  мира
сего и предполагает признание буржуазных ценностей в жизни.  Государство  по
природе  своей  не  аскетично  и   не   жертвенно,   в   нем   всегда   есть
кристаллизованное  цепляние   за   блага   мира,   охранение   благополучия.
Славянофильская концепция самодержавия как государственности аскетической  и
жертвенной была мечтой, ничем не  связанной  с  самодержавием  историческим,
всего менее аскетическим и  жертвенным,  столь  же  буржуазным,  как  и  все
государственности мира. Христианство всегда бессильно было обосновать  какие
бы  то  ни  было   государственные,   правовые   и   хозяйственные   идеалы.
Положительный социальный идеал христианства всегда был не  от  "мира  сего",
был град грядущий, которого христиане не имели, а  лишь  взыскали.  Но,  как
много раз уже говорилось, христианство  оправдывает  ветхую  общественность,
ветхую государственность как  послушание  последствиям  греха.  Христианское
отношение к общественности покоилось на религиозном опыте послушания,  а  не
творчества. Христианство требовало послушания  не  своей  общественности,  а
чужой,  языческой,  буржуазной,  даже  прямо  злой  общественности178.   Это
послушание требовалось не во имя ценности  общественной  правды,  а  во  имя
ценности смирения в религиозном опыте людей. В  христианстве  был  настоящий
пафос послушания общественной неправде как справедливой каре за грех  людей,
было  почти  нежелание,  чтобы   Божья   правда   осуществилась   в   земной
общественности, и во всяком случае  глубокое  неверие  в  возможность  этого
осуществления.  Это  -   коренной   парадокс   христианского   отношения   к
общественности в истории. Так осуществляло  христианство  свои  аскетические
заветы в отношении к общественности не аскетической. Но христианский мир  по
плоти   и   крови   своей   жил   в    общественности    не    аскетической,
ветхозаветно-языческой, буржуазной, принадлежал  ей  по  всем  своим  земным
упованиям.  Коллективной  общественной  жертвенности  и  общественной  любви
христианский мир еще не знал. То, что индивидуально совершилось у святых, то
не  совершилось  еще  общественно,  коллективно,   исторически.   Жертвенное
преодоление   общественной   буржуазности,   буржуазной   отяжеленности    и
буржуазного испуга есть уже путь к творчеству  новой,  небывшей  еще  жизни,
новому, небывшему еще общению людей. Общественное устроение никогда не  было
общественным творчеством, всегда было формой послушания и приспособления.  И
тогда  лишь  совершится  подлинно   радикальная,   всемирная   революция   в
общественности, когда христианский мир созреет для коллективной жертвенности
и отречения от ветхой общественности этого мира, гарантирующей и  охраняющей
буржуазные  мирские  блага.  Не  только  личность,   но   и   общественность
христианская должна пройти через жертвенную правду св. Франциска. Жертва эта
есть освобождение от непомерной тяжести  этого  мира,  от  власти  природной
необходимости. Ибо доныне всякая общественность, от самой консервативной  до
самой революционной, была покорна тяжести природной необходимости,  не  была
прорывом в мир иной.
   Творческая общественность подземна, катакомбна по отношению к  надземному
царству. Она не есть царство мира сего: она преодолевает "мир", жертвует его
благами во имя иной, свободной жизни. Переход от послушания к  творчеству  в
общественности, как и  везде,  возможен  лишь  через  жертву  безопасностью,
гарантированной устроенностью. И жертвенность эта  ничего  общего  не  может
иметь с анархией, с хаосом, она всегда космична по своей  природе.  Анархизм
не жертвен, он есть лишь вывернутая ветхая  государственность.  Государство,
право,  хозяйство  причисляются   к   культурным   ценностям   человечества.
Либерально-правовые  общественные  направления  хотят  установить  такие  же
дифференцированные ценности в политике, как  и  в  других  сферах  культуры.
Мировой кризис культуры, о котором говорится на протяжении всей этой  книги,
есть вместе с тем и мировой кризис  дифференцированных  ценностей  политики,
кризис всякой ветхой общественности. В общественности, как и в философии,  в
искусстве, в поле, в морали и во всем, обнаруживаются стремления к выявлению
предельного, конечного,  последнего.  Уже  социализм,  анархизм,  теократиям
переходят  пределы  нормальной,  канонической  общественности  и   политики,
переливаются  по  своим  стремлениям  за  грани  культуры.  Взыскание  Града
грядущего, какую бы форму оно ни принимало, религиозную или антирелигиозную,
всегда переходит за грани канонической культуры, за грани дифференцированной
политики, всегда есть устремление к последнему и конечному. Искание  Царства
Божьего на земле есть искание выхода из всякого приспособления  к  природной
необходимости, есть жажда освобождения от тяжести "мира". Скачок  в  царство
свободы, о котором даже марксисты говорят, без всякого  на  то  права,  есть
революционный разрыв со всякой ветхой общественностью "мира сего", со всякой
"политикой", всякой государственностью,  всякой  заботой  о  безопасности  в
мире.  Революционный  переход  от  религиозного  послушания  к  религиозному
творчеству совершается через мировой кризис серединно-канонической  культуры
и серединно-канонической общественности. Это - переход к концу.
   Творчество  нового  общения  предполагает  антропологическое  откровение,
откровение богочеловечества -  христологию  человечества.  Творческая  тайна
общественности, тайна общения людского и общения космического, не могла быть
открыта до откровения творческой тайны  о  человеке  и  человечестве.  А  мы
видели, что в христианстве антропологическое откровение еще не  совершилось.
Последняя антропологическая тайна откроется не в послушании, а в творчестве.
В творчестве, а не в послушании откроется  и  тайна  общественности,  тройня
нового  общения  в  любви,  общения  в  Духе,  не  только  людского,  но   и
космического. Доныне, в дотворческие  мировые  эпохи  всякая  общественность
была послушанием, несением  бремени  "мира",  последствием  проклятия  книги
бытия, а не творчеством. Старая общественность самодержавного государства  и
новая общественность социализма - одинаково послушание, а не творчество. Вся
ветхая общественность была царством кесаря, а не Царством Божьим.  И  всякая
дань, которую человек уплачивает хозяйству, праву и государству,  природному
порядку этого мира, есть дань кесарю,  а  не  Богу.  Окончательно  выйти  из
круговорота кесарева царства можно лишь  до  конца  победив  природный  мир,
преобразив его. Марксистский социализм последовательно и до конца раскрывает