юбителя,
есть ценители ее самодовлеющих красот. Но тогда  зачем  же  претендовать  на
общеобязательность и научность? Гносеология не только имеет предпосылки,  но
она вся сплошь состоит  из  одних  предпосылок,  в  ней  ничего  нет,  кроме
предпосылок. Предпосылкой в гносеологии является наука, и притом  та  наука,
которую она захочет принять, гносеология же не является предпосылкой  науки.
В последней главе гносеологии заключено  не  больше,  чем  в  первой  главе.
Гносеология - схоластика чистой воды, она  схоластичнее  всякой  схоластики.
Гносеология цветет в пустыне самодовлеющей мысли,  оторванной  от  корней  и
соков. Гносеологические цветы - не живые цветы, а  искусственные,  бумажные.
На всем пути гносеологии нет органического развития.
   Риккерт  захотел   ориентировать   гносеологию   не   только   на   факте
естественных, генерализирующих  наук,  но  и  на  факте  наук  исторических,
индивидуализирующих.  У  него  получалась  несколько  иная,  чем  у  Когена,
гносеология, в сердце которой заложена ценность.  Гносеология  как  наука  о
ценностях очень остроумна, но заслуга ее главным образом в том, что она есть
reductio ad absurdum критицизма. Это ведь всегда большая заслуга.  И  вот  я
спрашиваю. Можно ориентировать гносеологию на факте естественных наук, можно
ориентировать  на  факте  исторических   наук,   нельзя   ли   ориентировать
гносеологию на факте религиозного откровения? В факт религиозного откровения
нужно поверить, чтобы что-нибудь на нем ориентировать.  Но  ведь  и  в  факт
положительной науки нужно поверить, чтобы что-нибудь на  нем  ориентировать.
Раз принят факт науки, он питает. Питает и факт религиозного откровения, раз
он принят. Наука и религия должны были бы  быть  признаны  по  меньшей  мере
равноценными как пища для философии. Если не унижает гносеологию зависимость
от науки, то  почему  же  унизит  зависимость  от  религии?  Почему  научная
философия свободна, а религиозная  философия  -  не  свободна?  Это  смешной
предрассудок  нашей  "научной"  эпохи.  Лишь  гносеология,   которая   будет
ориентирована  не  только  на  факте  науки,  но  и  на  факте  веры,  факте
откровения, только такая цельная гносеология прикасается  к  живому  сущему,
постигает  познание  как  тайну  брака  познающего  с  сущим.   Факт   веры,
открывающей сущее, факт откровения сущего в вере и есть изначальный факт, из
которого должна исходить гносеология  и  философия.  Факт  науки  есть  факт
мыслительный,  факт  веры  и  есть  факт   сущий.   Сущий   факт   первичнее
мыслительного. Кантианская гносеология, ориентированная лишь на факте науки,
есть   вторичная,   второсортная   гносеология.   Первичная,    первосортная
гносеология ориентирована на факте  веры,  которая  есть  познание  и  бытие
разом. 5
   Для Риккерта и родственных ему гносеологических  направлений  бытие  есть
лишь форма экзистенциального суждения. Природа дана лишь  в  естествознании,
душевная жизнь - лишь в психологии, история - лишь в исторической науке. Вне
научного знания, в котором и дано всякое рационализированное бытие, а  бытие
для  них  само  уже   есть   продукт   рационализирования,   остаются   лишь
иррациональные  переживания,   которые   не   есть   бытие,   которых   нет.
Иррациональные переживания  -  этот  предел  "критицизма",  -  которые  иные
произвольно называют мистикой, есть темный хаос,  в  котором  ничего  нельзя
узнать и назвать. В этот темный хаос вносят свет лишь ценности и  нормы,  но
они  сами   рационалистические   дети   сознания.   Свет   есть   только   в
рационализированном сознании, в знании, до этого и вне этого нет света и нет
бытия. Это - страшный, убийственный  рационализм,  для  которого  не  только
наука, знание, но и сам мир, само бытие есть  результат  рационализирования,
суждения. Но ведь безумие думать, что бытие может зависеть от познания,  что
оно дано лишь в науках, что вне суждения не может быть и речи о бытии. Нужно
очень глубокое повреждение здоровья, чтобы придавать познанию такое поистине
демоническое значение. Правда, эта демоническая роль познания  разыгрывается
только в книгах по гносеологии, только в  книгах  этих  бытие  упраздняется,
подчиняется суждению. Но сами эти книги  отражают  болезнь,  поразившую  уже
саму жизнь. Ведь для Канта не только наука,  знание,  но  и  сам  мир,  сама
природа созидаются познавательными категориями, судящим  субъектом.  Природа
потому только существует, что существует  математическое  естествознание,  а
математическое естествознание предполагает  гносеологические  категории.  От
логики и гносеологии зависит не только существование науки и философии, но и
существование самого мира.  Это  утверждение  примата  познания  над  бытием
последовательно проводит Коген. Для него научное знание и  есть  бытие;  его
рационализм не ограничивается  никаким  вторжением  иррационального,  как  у
Риккерта. Эта точка зрения фатально должна прийти к  метафизике  панлогизма,
так  как  признает  исключительно   рациональность,   логичность   бытия   и
бытийственность  исключительно  рационального,  логического.  Наука  и  есть
истинно-сущее.  Такой  ход   к   гегельянству   намечается   в   современном
неокантианстве.   Гегель   остается   навеки   образцом   демонического    и
титанического  рационализма.  Для  Риккерта   бытие   создается   суждением,
устанавливающим ценности. Это - неофихтеанство. Для Когена  бытие  создается
категориями,  логическим  методом.  Это  -  неогегельянство.  Неокантианство
движется по тому же кругу, по которому двигалось и кантианство.  Не  породит
ли оно нового фейербахианства и материализма? Нужно проверить саму  исходную
посылку рационалистического философствования. Нельзя  безнаказанно  оторвать
растение от корней его. Не может жить оно без питания корнями. Нормальное же
питание в новой философии давно, уже нарушено. 6
   Бытие, мировую жизнь можно принять лишь изначально, до суждения,  принять
полнотой своего духа, нерационализированным  своим  сознанием.  К  бытию,  к
жизни мира нельзя прийти, от него можно только изойти. Бытие дано в  начале,
а не в конце, его нельзя вывести, дедуцировать. Есть интуиция бытия, но  нет
к нему путей  дискурсивного  мышления.  Только  безумие  рационализма  могло
превратить бытие  в  категорию,  пристроить  его  в  суждении,  поставить  в
зависимость от познания. Что бытие непосредственно, интуитивно  дано  нашему
первичному, целостному сознанию, этого нельзя доказать, нельзя  ни  из  чего
вывести, это  можно  только  открыть  и  принять.  Нельзя  достаточно  часто
повторять, что  из  бытия  мы  исходим,  а  не  приходим  к  нему.  Истинная
философия, религиозная философия всегда открывает изначальную  данность,  но
открытие  этой  изначальной  данности   есть   сложная   работа   вследствие
помрачения, в  котором  мы  живем.  Как  к  бытию  вообще,  так  и  к  бытию
абсолютному, бытию Божьему нельзя прийти, нельзя доказать Бога, можно только
изойти от Бога, изначально открыть Бога в себе. Но для  этого  нужен  подвиг
освобождения от помрачения - некая  мистическая  активность.  Во  вторичном,
рационализированном,   рассеченном    уже    сознании    бытие    для    нас
опосредствывается, отдаляется; мы мыслим посредственно во всех смыслах.  Это
неизбежная кара. Идеалистическому визионизму кажется, что в  опосредственном
познании  рационализированного  сознания  бытие   конструируется   познающим
субъектом и от него зависит. В действительности, рационалистическое сознание
и опосредственное познание есть лишь болезненное состояние самого  бытия,  в
нем совершившийся разрыв. Но рационалистическая гносеология этого  не  может
видеть, это видно лишь религиозной философии, посвященной в тайны бытия.
   Но что же в таком случае знание, зачем знание,  в  чем  ценность  знания?
Рационалисты по-одному, эмпирики (рационалистические)  по-другому  видели  в
знании отражение действительности в познающем, или адекватное отражение, или
отражение измененное, точно в кривом зеркале. Познающий  субъект  оказывался
копировальной машиной, "разум" и "опыт" копировали действительность. Но  при
таком  понимании   природы   познания   знание   оказывалось   дублированием
действительности,  ненужным  каким-то  ее  повторением.  Если  знание   есть
пассивное отражение и копирование, то непонятно, в чем  творческая  ценность
знания. Критицизм справедливо восстал против  такого  превращения  знания  в
пассивное копирование и дублирование действительности  и  захотел  утвердить
творческую ценность знания как  порожденного  активностью  субъекта.  Но  не
удалось этого сделать критицизму, потому что сам он  заражен  всеми  грехами
рационализма. Рационализм изначально предполагает познающего  и  познаваемое
раздельными и противоположными. Тогда начинается рефлексия над  тем,  каково
взаимоотношение этих двух  раздельных  и  противоположных  начал.  Критицизм
целиком принимает эту раздельность и противоположность. Только у  познающего
субъекта, оторванного  от  объекта,  отсеченного  от  бытия,  может  явиться
соблазн быть  зеркалом,  отражением  действительности,  быть  верной  копией
действительности. У познающего субъекта, живущего  в  недрах  самого  бытия,
может быть лишь желание активно творить ценности в  самом  бытии,  развивать
бытие к  совершенству.  Другим  соблазном  оторванного  познающего  субъекта
является желание признать себя творцом бытия, увидеть в действительности как
бы копирование самого себя. При этом творческая ценность знания  оказывается
иллюзорной, ни на что не направленной, ничего  не  рождающей.  Знание  ни  в
каком смысле не есть отражение, копирование, дублирование бытия и ни в каком
смысле не есть создание, конструирование бытия. Познающий  субъект  не  есть
пассивный отражатель бытия и  не  есть  активный  его  создатель,  он  живой
деятель в бытии, развиватель бытия,  повышающий  творческую  энергию  бытия,
создатель ценностей бытия. Что же такое есть знание,  в  чем  его  ценность,
если смотреть на само  знание  как  на  бытие,  на  смысл  познания  как  на
осуществляющийся в бытии? 7
   Знание само есть бытие, живая функция  бытия,  ценность  развития  бытия.
Знание есть акт самосознания и самопознания универсального бытия, к которому
и  мы  приобщаемся,  -  функция  универсального  развития.  Знание  не  есть
отражение бытия и не есть конструирование бытия, а есть самораскрытие бытия,
его расчленение и оформление. В  акте  познания  с  самим  бытием,  с  самой
реальной  действительностью  происходит  нечто  такое,  в  силу  чего  бытие
творчески  совершенствуется,  развивается,  осуществляет  ценность.  И   это
происходит  не  в  индивидуальном  психологическом  сознании,  а  в   недрах
универсального бытия. Знание есть путь от хаоса к космосу, от тьмы к  свету,
и не  потому,  что  познающий  субъект  своим  трансцендентальным  сознанием
оформливает бытие и распространяет на него рациональный свет, а потому,  что
само бытие просветляется и оформляется в акте самопознания. Эту точку зрения
я бы назвал творческим реализмом и еще назвал бы мистическим реализмом.  Да,
знание есть ценность, в знании совершается творческий  акт,  но  ценность  в
самом бытии, творчество в  его  развитии.  Познание  дерева  есть  развитие,
совершенствование дерева, реальное  осуществление  ценности  в  растительном
мире. Познание - солнечный свет, без которого бытие не может возрастать. Это
звучит парадоксально лишь при поверхностном слушании. Как  раньше  уже  было
установлено, мы исходим  из  того  положения,  что  познание  совершается  в
церковном, соборном, вселенском, божественном сознании и разуме. В церковном
сознании дано тождество  субъекта  и  объекта,  познающего  и  познаваемого,
мышления и бытия. В церковном сознании  всякое  познание  есть  самопознание
универсального бытия, переход его к светлому космосу.  То,  что  гносеологам
представляется  лишь  идеальной,  познавательной  ценностью,   то   обладает
ценностью реальной,  бытийственной.  То  расчленение,  и  дифференциация,  и
объединение, и синтезирование, которые даны в знании,  совершаются  в  самом
бытии, в нем самом побеждают хаотическую тьму. Еще  раз  подчеркиваю:  не  в
индивидуальной душе знание есть оформление и просветление,  т.е.  творческое
развитие бытия, а в самом универсальном бытии. Чтобы дерево росло,  цвело  и
совершенствовалось, оно должно познаваться в соборном, вселенском  сознании,
и  это  познание  есть  в  то  же  время  самопознание.  Истинное   познание
какого-нибудь объекта есть также и самопознание этого объекта, этот объект -
также и субъект, субъект и объект - тождественны. Гносеология - биологична в
смысле церковной, соборной, вселенской биологии. Критерий  знания,  критерий
ценности - не этический, а биологический.  Это  критерий  бытия  и  небытия,
жизни и смерти, развития  и  упадка.  Так  утверждается  тождество  бытия  и
мышления, не рационалистического тождества в духе панлогизма, а мистического
тождества в духе панонтологизма.
   В знании творческим, созидающим ценности фактором является Логос, большой
разум, смысл и солнце мира. Деятельность Логоса, разума, осмысливает  бытие,
просветляет  бытие,  соединяет  творение  с  Творцом.   Поэтому   в   знании
совершается не  пассивное  отображение,  а  активное,  солнечное  овладение.
Знание потому есть жизнь самого бытия, и потому в самом бытии происходит то,
что  происходит  в  знании,  потому  так,  что  в  познающем  субъекте  и  в
познаваемом объекте,  в  мышлении  и  в  бытии  живет  и  действует  тот  же
универсальный  разум,  Логос  -  начало  божественное,   возвышающееся   над
противоположностями. Разум не есть начало рассудочное, интеллектуальное, это
цельный, солнечный дух в мире и в человеке. Знание потому есть ценность, что
в  нем  бытие  возвращается  к  первоисточнику,   т.е.   побеждает   безумие
хаотического распада. Но такой возврат совершается  лишь  в  живом,  цельном
знании,  знании  подлинно  брачном.  По  гениальному  выражению  Фр.Баадера:
познавать истину значит быть истинным. Ценность знания в том и  заключается,
что в нем бытие становится более истинным.  Но  истину  нужно  заслужить,  и
потому познание истины есть  подвиг  цельной  жизни  духа,  есть  творческое
совершенствование бытия. Истина заслуживается подвигом отречения  от  разума
индивидуального во имя стяжания разума церковного. Только в церкви  растение
растет и познается, вне церкви оно погибает и погружается в  тьму,  так  как
лишено солнечного света. 8
   Язык - очень несовершенное и опасное орудие, он нас  подводит  на  каждом
шагу, рождает из себя противоречия и запутывает. Особенно труден стал язык с
тех пор,  как  реальный  смысл,  реальное  содержание  слов  почти  утеряно,
значение слов стало номинальным. Теперь в философии приходится спорить из-за
каждого слова, уславливаться о значении на протяжении целых  томов.  Пустые,
утерявшие реальный смысл слова не подпускают людей друг к другу.  Мы  хотели
бы прийти друг к другу и поговорить по душе,  но  слова  не  пускают  дальше
передней. Гносеология не только подчиняется этой власти  номинализма,  но  и
закрепляет эту власть. Гносеологические споры  -  главным  образом  споры  о
словах,  гносеологические  разногласия  -  многозначность   слов.   Мы   все
уславливаемся, что значат  слова,  непосредственный  смысл  которых  утерян.
Развращающая власть словесности над философией,  номинализма  над  реализмом
тогда лишь  будет  побеждена,  когда  будет  восстановлена  непосредственная
мистика слов, не магия слов, всегда заколдовывающая; а мистика слов,  всегда
освобождающая. "Мысль изреченная есть ложь"21. Этими проникновенными словами
поэта (тоже изреченной мыслью)  слишком  теперь  злоупотребляют.  Нас  хотят
уверить, что  всякая  изреченность  есть  рационализирование,  т.е.  убиение
жизни, скрытой за  изреченным.  Но  божественное  Слово  было  изреченностью
смысла мира, и не было оно  ложью.  И  всякая  изреченность,  всякое  слово,
приобщенное  к  Логосу,  не  есть  ложь,  есть  истина.  Слова  заложены   в
таинственном  существе  мира,  слова  -  онтологичны.  Реальный  смысл  слов
восстанавливается от соединения с Словом - Логосом, это слово  не  есть  уже
рационализация. Когда я говорю с братом по духу, у которого есть та же вера,
что и у меня, мы не уславливаемся о смысле слов и не разделены словами,  для
нас слова наполнены тем же реальным содержанием и смыслом,  в  наших  словах
живет Логос. Рационализация слов,  на  которой  так  настаивает  критическая
гносеология,   есть    распад    и    разрыв.    Номинализм    -    болезнь.
Номиналисты-рационалисты не убеждены, что слова имеют  реальное  содержание,
слишком часто для них они звуки пустые. Для одних слова - жизнь, реальность,
действие, для других слова - лишь слова,  лишь  названия,  лишь  звуки.  Для
критической гносеологии  всякое  сочетание  слов  есть  суждение,  а  всякое
суждение есть рационализация. А объяснение в любви, выраженное словами, тоже
- рациональное суждение? А поэзия, которая всегда есть изреченность, тоже  -
рациональное суждение? Не должна ли быть истинная  философия  объяснением  в
любви влюбленных? О, тогда поймут друг друга, тогда все  слова  будут  полны
реального содержания и смысла. Как  ужасно,  что  философия  перестала  быть
объяснением в любви, утеряла эрос и потому превратилась  в  спор  о  словах.
Религиозная философия  всегда  есть  объяснение  в  любви,  и  слова  ее  не
рационализированы, значение ее слов не номинальное. Какая ложь, что познание
исчерпывается рациональным суждением! Выражение любви есть изречение высшего
и подлинного познания. Любовь к Богу и есть познание Бога, любовь к  миру  и
есть познание мира, любовь к человеку и есть познание  человека.  Для  одних
сочетание слов есть рациональное суждение, дискурсивное мышление, для других
то же сочетание слов есть интуиция, сочетание, полное реального смысла. Этот
спор не разрешается гносеологией, это - спор о принадлежности к двум  разным
мирам, к миру, в котором все  рационализировано  и  слова  лишены  реального
значения, имеют лишь номинальное, и к миру, в котором все дано в мистической
цельности и потому слова полны  реального  значения.  Нельзя  доказать,  что
бытие есть бытие, а не форма экзистенциального суждения, можно лишь пережить
тот жизненный переворот, после которого покажется безумием превращение бытия
в суждение. Откуда известно, что истина всегда может быть доказана,  а  ложь
всегда может быть опровергнута? Возможно,  что  ложь  гораздо  доказательнее
истины. Доказательность есть один из  соблазнов,  которым  мы  ограждены  от
истины. 9
   Несовершенство языка, страшный номинализм слов дает кажущееся  оправдание
тому учению современного критицизма, согласно которому бытие есть лишь форма
экзистенциального суждения и вне суждения бытия нет. И само это  утверждение
подпадает под страшную власть номинализма слов. Всегда опасно оперировать  с
словосочетанием "бытие есть" или "бытия нет". "Бытие"  прежде  всего  всегда
"есть", и никогда не может быть, чтобы оно "не было". Но что значит  "есть"?
Неужели "есть"  -  только  в  суждении?  "Есть"  -  связка  суждения,  часть
суждения, причем и тут говорят, что "есть" есть часть суждения. Из  суждения
и его рокового круга нет выхода в номинальном царстве слов. Неужели  же  все
"есть" только в суждении и вне суждения ничего нет? Но ведь "не есть", "нет"
- тоже часть суждения. Получается какой-то страшный кошмар. Развязать  этого
узла нельзя, его можно  только  разрубить.  Разрубить  этот  узел  -  значит
радикально  порвать  с  номинализмом  слов,  вернуть  словам  их   реальное,
онтологическое содержание и смысл. Мистика языка  должна  преодолеть  кошмар
формальной логики и номинальной словесности. Я не хочу, цельным духом  своим
не хочу находиться во власти номинализма  языка  и  формализма  логики,  для
которых "бытие" форма суждения, во всяком из