творить
существенные идеи, через которые за необходимостью прозревалась свобода,  за
бессмыслицей - смысл. История философского самосознания и есть арена  борьбы
двух устремлений человеческого  духа  -  к  свободе  и  к  необходимости,  к
творчеству и к приспособлению, к искусству выходить за пределы данного  мира
и к науке согласовать себя с данным миром. Платон  был  великим  основателем
первого устремления. Материализм - крайнее  выражение  второго  устремления,
покорности, послушания необходимости, несвободы.  В  философском  творчестве
участвовала совокупность духовных сил человека, целостное  напряжение  всего
духа прорваться к смыслу мира, к свободе мира. На истории философии столь же
отпечатлевалась индивидуальность ее творцов, как и на истории искусства.
   Философы хотят  сделать  философию  научно-общеобязательной,  потому  что
истина  должна  быть  общеобязательна,   а   научность   представляется   им
единственной формой общеобязательности. Но субъективная по  внешности  и  не
научная философия может быть гораздо более истинной, прорвавшейся  к  смыслу
мира философией, чем философия по  внешности  объективная  и  наукообразная.
Последняя истина не  имеет  никакой  связи  с  научной  общеобязательностью.
Истина может постигаться через разрыв с общеобязательностью, через отрешение
от наукообразности. Ведь должно признать, что истина может открываться через
искусство Данте и Достоевского или через гностическую мистику Якова  Беме  в
гораздо большей степени, чем через Когена или Гуссерля. В Данте и Беме  есть
другая и неменьшая общеобязательность, чем в Когене.  Истина  открывается  в
премудрости.   Научная   общеобязательность   современного   сознания   есть
общеобязательность суженного,  обедненного  духа;  это  -  разрыв  духовного
общения и сведение его к крайнему минимуму, столь же внешнему, как общение в
праве.  В   научной   общеобязательности   есть   аналогия   с   юридической
общеобязательностью. Это - формализм человечества,  внутренно  разорванного,
духовно разобщенного. Все свелось к научному и юридическому  общению  -  так
духовно отчуждены люди друг от  друга.  Научная  общеобязательность,  как  и
юридическая, есть взаимное обязывание врагов к принятию минимальной  истины,
поддерживающей единство рода человеческого.  Общаться  на  почве  истины  не
научно-общеобязательной, не отчужденной от глубин личности,  уже  не  могут.
Так и правда в общении возможна  лишь  юридически-общеобязательная.  Научная
философия - юридическая философия, возникшая от утери свободы в общении,  от
общения лишь на почве горькой необходимости. При  общении  в  свободе  самое
истинное -  самое  общеобязательное.  В  творческой  интуиции  -  вселенская
истина,  добытая  свободой.  Но  признание  общеобязательной  философии  как
творческого искусства  предполагает  более  высокую  ступень  общения  между
людьми и большее напряжение духа, чем признание  общеобязательной  философии
научной. Так, уже моральная общеобязательность предполагает большую  степень
общения,    чем    общеобязательность     юридическая,     а     религиозная
общеобязательность  -  еще  большую.  Вот  почему  философия  как  искусство
соборнее,  чем  философия  как  наука.  Проблема  общеобязательности  -   не
логическая проблема, это - проблема духовного общения, проблема  соборности,
собранного духа. Для разобщенных обязательны истины математики  и  физики  и
необязательны истины о свободе и смысле мира. Чужие должны  доказывать  друг
другу всякую истину. Общеобязательность науки, как приспособление к  данному
состоянию мира, выражает низшую, ущербную форму  общения  на  почве  мировой
необходимости. Общеобязательность философии предполагает  уже  высшую  форму
общения, так как  в  философском  творчестве  есть  героическое  преодоление
мировой  необходимости,  меньшему  количеству  людей   доступное.   Интуиция
философа проверяется соборным духом.
   В философском познании рвется к свободе творческая  интуиция.  Творческая
интуиция в философии, как и в искусстве, не  есть  произвол.  Но  не  всякой
интуиции можно доверять. Ведь и  во  всяком  искусстве  творчество  не  есть
произвол. Интуиция философского познания связана с истинно-сущим, со смыслом
бытия, и творческая ее природа  не  означает,  что  сущее  лишь  в  познании
созидается. В творческом познании сущее лишь развивается  к  высшим  формам,
лишь  возрастает.  Может  ли   интуиция   обосновываться   и   оправдываться
дискурсивным мышлением? Подлежит ли интуиция философии  суду  научному?  Это
значило бы обосновывать и оправдывать свободу - необходимостью, творчество -
приспособлением, безграничную сущность мира - ограниченным  его  состоянием.
Это искание безопасного убежища в принудительности дискурсивного мышления, в
необходимой твердости науки обозначает иссякание творческого  дерзновения  в
познании. Люди хотят укрепляться и общаться на почве минимума  принудительно
данного, необходимого в материале познания и необходимого в форме  познания.
Откуда взялась уверенность, что дискурсивное мышление более общеобязательно,
чем  интуиция?  От  понижения  уровня   духовного   общения   до   минимума.
Дискурсивное мышление есть царство середины, никогда не начало и  не  конец.
Концы и начала всегда скрыты в интуиции.  В  дискурсивном  мышлении,  взятом
самом  по  себе,  есть  неотвратимая   необходимость,   принудительность   и
безвыходность, порочный круг. Дискурсивное мышление,  предоставленное  себе,
попадает во власть дурной бесконечности,  плохой  множественности.  Тут  нет
разрешающего конца, как не было  и  начала,  не  виден  исток.  Дискурсивное
мышление есть формальный, автоматический аппарат,  приводящийся  в  действие
силами, вне его лежащими. В  конце  концов,  дискурсивное  мышление  -  лишь
орудие интуиции, которая  зачинает  и  завершает.  Дискурсивное  мышление  -
аппарат,  прекрасно  приспособленный  к  операциям  над  навязанной  мировой
данностью, в нем есть необходимость приспособления к  необходимости  мировой
данности.  Лишь  насколько  люди   понизили   свое   духовное   общение   до
серединности, они ищут исключительной опоры и обоснования своего познания  в
серединности  дискурсивного  мышления,  они  видят  оправдание  познания   в
необходимости. Повышенное духовное общение, общение в свободе и из  свободы,
а не в необходимости и не из необходимости, должно и в философском  познании
признать самооправдание  творческой  интуиции.  Такая  общность,  соборность
сознания сделает философа в его  интуитивном  творчестве  менее  одиноким  и
разделит ответственность за его  дерзновение.  При  духовном  же  разобщении
ответственность принимают лишь за серединность дискурсивной мысли,  лишь  за
приспособление к необходимости в познании. При  таком  понимании  ясно,  что
философская   интуиция   кажется   менее   общеобязательной,   чем   научное
дискурсивное мышление, лишь от  понижения  до  минимума  духовной  общности,
общности сознания. В действительности интуиция есть симпатическое  вживание,
вникновение в мир, в существо мира и  потому  предполагает  соборность.  Для
христианского общения, для церковного сознания истины о Троичности  Божества
и о богочеловеческой природе Христа не  менее  общеобязательны,  чем  истины
математики, чем законы физики. От философа требуют оправдания  его  интуиции
научными, дискурсивными, принудительными критериями, лежащими вне  философии
и  вне  творческой  интуиции  потому  лишь,  что  оставляют  его   одиноким,
отчужденным в его прозрениях. Но философ не обязан понижать себя и свое дело
до низшего уровня общения на почве необходимости. Интуиция  философа  должна
оставаться на высоте и там  оправдывать  себя,  как  бы  он  ни  страдал  от
разобщенности  и  от  возникшего  на  почве  этой  разобщенности   отрицания
общеобязательности в его творчестве. Творчество не должно  быть  понижено  в
качестве для большей общеобязательности, т.е.  большей  приспособленности  к
низшим формам общения, - это грех против Духа Святого.  Философ  может  быть
более всех приобщен к соборному, вселенскому разуму, но он может быть одинок
и не понят среди людей, разобщенных с  этим  разумом  и  потому  отвергающих
общеобязательность его дела. Критерий соборности, общности, вселенскости  не
есть критерий количественный, критерий большинства. Соборность есть качество
сознания. Требование, чтобы наука обосновывала  и  ограничивала  философскую
интуицию, есть лишь постановление большинства голосов,  приспособляющихся  к
необходимости. Для философа, покорного лишь голосу вселенского  разума,  это
человеческое требование не обязательно и воспринимается как неприятный  шум.
Призванный философ не согласится понизить качество своего дела в мире  -  он
ждет, чтобы до больших высот дошел  уровень  духовной  общности  и  чтобы  в
соответствии  с  этим  изменился  критерий  общеобязательности.  Первородную
свободу преступно уступать требованиям необходимости. Меньшинство может быть
более приобщено к разуму вселенскому, чем большинство, и потому философия не
должна быть непременно для всех, не приобщенных,  не  должна  опускаться  до
минимума, которому дано имя "научность". Во все времена по-разному  философы
отстаивали свою  самостоятельность  и  свое  противление  мировой  данности,
говоря, что цель их познания - свобода, а не природа,  дух,  а  не  материя,
ценность, а не действительность, смысл, а не необходимость, сущность,  а  не
являющееся.  Философия,  как  и  всякий   творческий   акт,   устремлена   к
трансцендентному, к переходу за грани мировой данности. Философия не  верит,
что мир таков, каким нам по необходимости навязан.
   Для нашей эпохи характерно обострение сознания и кризис сознания во  всех
сферах. Нельзя  не  видеть  серьезного  кризиса  научной,  общеобязательной,
объективированной философии. Никогда еще  не  было  такого  желания  сделать
философию  до  конца  научной.  Ныне  и   идеализм,   который   прежде   был
метафизическим, стал наукообразным или мнит себя таким.  И  никогда  еще  не
было такого разочарования в научности, такой жажды иррационального.  Ныне  и
позитивизм признают дурной метафизикой, и в  научности  самой  науки  готовы
усумниться.  Повсюду  есть  глубокая  неудовлетворенность  рационализмом   и
стремление освободить иррациональное в жизни. В  современном  неокантианстве
есть  эта  глубокая  двойственность   крайнего   рационализма   и   крайнего
иррационализма.  Критицисты  нового  типа  вдохновляются  и   научностью   и
иррациональностью.  Научные  гносеологи   заигрывают   с   мистикой,   любят
вспоминать то  о  Плотине,  то  об  Экхардте8.  Научно  хотят  освободить  и
оправдать сферу мистически-иррационального, не замечая, что этим уже  ставят
ее в рабскую зависимость. Саму философию превращают в науку о  ценностях,  о
том, что gilt9 (Виндельбандт, Риккерт, Ласк). Так создают для  науки  объект
по  существу  вненаучный  и  сверхнаучный,  а  ценности  исследуют  методом,
которому они неподсудны. Наука о ценностях есть в конце концов один из видов
метафизики сущего, метафизики смысла мира, и  всего  менее  научной.  Научно
ценность не только  нельзя  исследовать,  но  нельзя  и  уловить.  Философия
Риккерта, как и всякая философия, стремится  за  пределы  мировой  данности,
мировой необходимости, к мировому смыслу и  мировой  свободе.  Но  не  может
порвать эта  половинчатая  философия  с  властью  необходимости,  с  неволей
научности  и  наукообразности.  Философия  как  наука  о  ценностях   всегда
находится в порочном кругу и в дурной бесконечности. Если  гносеология  есть
наука о ценностях, то принцип критицизма требует предварительной гносеологии
этой науки о ценностях,  т.е.  гносеологии  гносеологии.  Потом  потребуется
гносеология  гносеологии  гносеологии  и  так  ad  infinitum10.  Критическая
гносеология должна требовать не формы познания, но также формы формы и формы
формы  формы.  Ласк  очень  остроумно  потребовал  логики  самой  философии,
напомнив о том, что кроме логики научного познания, которой почему-то только
и занимались философы, должна быть логика  самого  философского  познания  и
соответствующее учение о категориях9. Но  дальше  я  потребую  логики  самой
логики философии, самого учения о  категориях  категорий  и  о  формах  форм
философского познания10. Ясно, что  этот  путь  мысли  находится  во  власти
необходимости, скован безысходной дурной множественностью.  И  всегда  будет
так, если философию рассматривать как необходимую науку, а не как  свободное
искусство  познания.  Познание  ценностей,  т.е.  того,  что  находится   за
пределами мировой данности, навязанной действительности, есть дело философии
как творческого искусства, а  не  как  науки  и  потому  не  требует  логики
познания ценностей. Может быть логика наук - логики философии быть не  может
и быть не должно. Философия может заниматься категориями научного  познания,
но категории научного познания не могут заниматься  философией.  Интуиция  -
последнее в философии, логика -  предпоследнее.  В  интуиции  философа  есть
самооправдание  и  самосанкция,   и   ничто   познавательное   до   нее   не
предполагается. Это есть выход из  дурной  бесконечности  логического  ряда.
Философская  интуиция  --предшествует  всякой  логике  и  всякому  учению  о
категориях как изначальная и пользующаяся логикой  лишь  в  качестве  своего
подчиненного инструмента. А это  значит,  что  философия  не  требует  и  не
допускает никакого научного, логического обоснования и оправдания.  Наука  и
ее логика всегда, лежат  ниже  философии  и  после  нее.  Логика  есть  лишь
лестница, по которой интуитивная философия спускается  в  мировую  данность,
она лишь инструмент. Философия должна объяснить логику - логика не  в  силах
объяснить философии. Философское отношение к миру лежит  вне  той  сферы,  в
которой создается логический аппарат научного отношения к  миру.  Восприятие
мира как ценности или как смысла, по существу, не  есть  научное  восприятие
мира это творческий акт, а  не  приспособление  к  необходимости.  Философия
ценностей  порывает  с  научностью.  Нужно  помнить,  что   философия   есть
любомудрие. И есть первородство в  пафосе  любомудрия.  И  велико  призвание
философа.
   Прагматизм11 - симптом кризиса научной философии. Но прагматизм  силен  в
науке и в теории научного  познания  и  давно  признавался  самими  учеными.
Прагматизм научный силятся перенести в философию  и  тем  по-новому  сделать
философию наукообразной. Так нерационалистическая концепция науки приводит к
нерационалистической концепции философии. Но,  в  конце  концов,  прагматизм
англосаксонский требует лишь более много,  образных  форм  приспособления  к
мировой данности, к необходимости. Так создается очень  чахлая  философия  и
отрицается ее творческий характер. Исключение нужно  сделать  для  Бергсона,
прагматизм которого существенно отличается от прагматизма  англосаксонского,
всегда   позитивно-утилитарного   уклона.   Философия   Бергсона   -   самое
значительное явление в  кризисе  научной,  рационалистической  философии.  В
сознании Бергсона философия творчески рвется из тисков научной необходимости
и рационалистической скованности. В сущности, Бергсон защищает философию как
творческий акт и стремится приблизить ее  к  искусству.  В  философии  видит
Бергсон жизненный порыв к творческому восхождению,  к  переходу  за  границы
необходимости. Бергсон сознает, что философия как  творческий  акт  не  есть
наука и не походит на  науку.  Но  он  половинчат,  как  и  все  современные
философы11.  И  он  боится  науки  и  зависит  от  науки.  Его  "L'йvolution
crйatrice"12 блестяще критикует все научные теории развития  и  обосновывает
творчество, но строится наукообразно и в рабской зависимости от  биологии12.
Биологизм  Бергсона  -  скандал  его  философии.   Метафизика   попадает   в
зависимость от специальной науки. К интуиции прилипает тяжесть необходимости
со  всем  материалом  аналитической  науки.   Бергсон   признает   жизненную
иррациональность действительности и с ней силится  привести  в  соответствие
иррациональность   в   познании.   И   это   все-таки   оказывается   формой
приспособления к мировой данности. Философия Бергсона - освобождающаяся,  но
не свободная философия. Философия становится  искусством,  но  боязливо  еще
оглядывается  на  науку.  Иррационализм  Бергсона  -  слишком  биологический
иррационализм, т.е. почерпнут  из  науки  о  жизни.  Творческий  философский
талант   Бергсона   скрашивает   формальный   грех   его   биологизма,   его
половинчатости. Границы науки и философии не соблюдены Бергсоном,  и  потому
философия  его  есть  скорее  кризис,  чем  исход.  Но  Бергсон  понял,  что
философское познание покоится на интуиции, т.е. на  симпатическом,  любовном
проникновении в сущность вещей, а не на научном анализе,  который  оставляет
нас вне  вещей,  вокруг  их  поверхности.  Есть  ли  творческая  подвижность
реального, в которую, по Бергсону, проникает метафизическая  интуиция,  сама
действительность мира? Можно подумать, что неподвижный мир необходимости для
Бергсона   создается   лишь   научными   понятиями,   есть   лишь   полезное
приспособление научного познания. Но двойственность свободы и необходимости,
творчества и неподвижности  лежит  в  самом  бытии,  а  не  в  способах  его
познания.  Метафизическая   интуиция   не   есть   только   более   истинное
проникновение  в  реальную  действительность,  чем  научный  анализ  с   его
понятиями, - она есть также активно-творческое противление данному состоянию
действительности во имя прорыва к высшему смыслу бытия.  Научные  понятия  -
экономически самое полезное и логически самое  верное  проникновение  в  мир
необходимости, а метафизическая интуиция есть уже проникновение в мир  иной,
лежащий за пределами всего данного,  и  постижение  данного  мира  лишь  как
частного и болезненного состояния иного мира.  Философия  и  потому  еще  не
наука, а искусство, что интуиция философа предполагает гениальность, которая
есть универсальное восприятие вещей. Философ может  и  не  быть  гением,  но
философская интуиция всегда  заключает  в  себе  гениальность,  всегда  есть
приобщение к стихии гениальности. К этому приходит и Бергсон и потому должен
был бы окончательно порвать с философией как наукой, окончательно  признать,
что на художественных  прозрениях  философия  ориентируется  более,  чем  на
научных  понятиях.  Научная  философия  -   академическая   философия,   она
скрепляется академическим инстинктом самосохранения. А познание есть жизнь и
динамика в бытии, в познании цветет мир.
   Лучшие люди начинают сознавать, что  наступает  конец  старой,  пассивной
философии  необходимости,  в  какой  бы  форме   она   ни   являлась   -   в
метафизической,   критической   или   позитивистической13.   Материализм   и
позитивизм - в такой же мере философия  послушания  необходимости,  в  какой
схоластическая и рационалистическая метафизика. Но философия Канта -  самая,
быть может, совершенная и утонченная философия послушания, философия  греха.
Для  всех  этих  философий  характерна  послушная  пассивность  духа   перед
угрожающим лицом мировой необходимости, робость  духа  в  отстаивании  своей
свободы.  Это  послушание  необходимости,  эта  духовная  пассивность  может
получить разные философские формулировки:  власть  материи  и  власть  идеи,
власть ощущений и власть категорий, власть чувственности и власть  рассудка,
власть природы с ее неумолимыми законами и  власть  разума  с  его  нормами.
Критическая философия есть послушное сознание необходимости  не  природы,  а
самого сознания, не материи, а разума, есть послушание  необходимости  через
послушание категориям. Творческая, активная  природа  философского  познания
чувствовалась в  полете  гения,  но  придавлена  была  всеобщим  послушанием
необходимости,  связанным,  как  будет