й  спиритуализм  с
дурным натурализмом. Для этой теософии не  существует  также  свободы  в  ее
изначальности  и  иррациональности.  Какая   же   может   быть   свобода   в
эволюционно-натуралистических схемах теософии? Нет свободы, нет  греха,  нет
зла и нет исхода. Теософическая вина, как она выражена  в  учении  о  карме,
есть лишь особое выражение для неотвратимого закона причинности. Теософия не
видит  той  вины,  которая  связана  с  бездонной  тайной  свободы,  свободы
сверхприродной, не вмещающейся ни в какую эволюцию, хотя бы и эволюцию  иных
миров. Только церковная теософия  ведает  свободу,  не  поддающуюся  никакой
рационализации. Даже старые гностики не в  силах  были  совладать  с  тайной
свободы и вынуждены были ее отвергнуть. Современные же гностики-теософы явно
приспособляют свое учение к рационализму, натурализму и позитивизму, поэтому
они отвергают веру и чудо, не хотят отречения и  жертвы.  Философия  свободы
есть философия чуда, свобода - чудесна,  она  не  натуральна,  она  не  есть
результат развития. Мертвенность и бесплодие современной теософии связаны  с
этим бессилием проникнуть в тайну личности и свободы. Теософия находится  во
власти дурной множественности38. Для нее Христос  -  один  из  многих,  наше
воплощение в этой жизни  -  одно  из  многих.  Во  всем  -  множественность,
повторяемость, отвлеченность, столь характерные для мышления Индии. Но тайне
личности противно допущение во всем множественности и повторяемости, во всем
дурной   бесконечности.   Христос   -   Единственный   и   Неповторимый,   и
единственность и неповторимость Его личности есть  основа  единственности  и
неповторяемости всякой личности. Личное  самосознание  и  есть  христианское
самосознание, есть сознание единственности и неповторяемости своей  личности
в неразрывной связи с единственностью и неповторяемостью Христа. Если  б  не
было Христа, то царил бы порядок  природы,  в  котором  все  множественно  и
повторяемо, в котором личности нет. Поскольку теософия не знает Христа,  она
не знает личности, она во власти дурной множественности природного  порядка,
для нее личность растворена в натуральной эволюции перевоплощений.  Теософия
может  оказаться  опасной  реакцией  восточной  стихии  безличности   против
христианского откровения о личности. Личность не может перевоплощаться,  как
не может перевоплощаться Христос,  Единственный  и  Неповторимый.  И  потому
порядок природы может быть побежден и  преображен.  В  теософии  так  же  не
побеждается  порядок  природной  необходимости,   как   и   в   обыкновенном
натуралистическом рационализме, в теософии натурализм только расширяется  до
бесконечности,  захватывает  новые  области.  Натурализм  может  принять   и
спиритуалистическую форму: можно учить об естественной эволюции  духов,  как
учат  об  естественной   эволюции   материи.   Спиритизм,   например,   есть
последовательный натурализм и рационализм,  хотя  он  и  пугает  официальных
позитивистов. Даже магия в существе своем натуралистична, не выходит еще  из
круговорота естества. Искание философского камня или жизненного  эликсира  -
последовательный  натурализм.  Магия  целиком  пребывает  в  заколдованности
вещества и хочет расколдовать вещество путем своекорыстного знания,  дающего
власть  над  тайнами  естества.  В  магии  нет  свободы,  в  ней  -  ложное,
своекорыстное направление воли, жажда власти без просветления, без  рождения
к новой жизни. Эта темная магия есть и в  позитивной  науке,  поскольку  она
своекорыстно хочет овладеть природой путем человекобожества, путем  змииным.
Ведь и наука в пределе своем хочет  найти  философский  камень  и  жизненный
эликсир,  и  многие  элементы  магии  и  алхимии  будут  научно  возрождены.
Поскольку теософия требует расширения натурализма, введения в  сферу  нашего
знания новых областей, исследования новых сил,  новых  явлений  (напр<имер>,
телепатических,  медиумических,  ясновидения  и  пр<оч.>),  она  может  быть
полезна. Полезна она еще тем, что повышает интерес к  древним  религиям.  Но
религиозные и  мистические  притязания  теософии  жалки  и  ничтожны.  Пусть
теософия ограничится более скромной  ролью  борца  за  расширение  знания  и
опыта. В этом деле может сыграть положительную роль не только теософия, но и
возрождение интереса к магии. Но и магия, и теософия не могут быть  религией
и должны смириться перед Церковью.  Только  в  этом  случае  теософия  может
сыграть положительную роль в борьбе с ограниченностью позитивизма. Наступают
времена, когда натуралистический позитивизм  превращается  в  темную  магию,
когда  он  сковывает  человека   темной   властью   естества.   Ему   должно
противопоставить магию божественную, которая - не магия уже, а мистика.
   Свобода - вот исходное в церковной мистике. Церковная мистика есть прежде
всего мистика свободы,  как  церковная  философия  есть  философия  свободы.
Свобода есть не только цель и конец мистической жизни,  свобода  есть  также
основа и начало этой жизни. Жить мистической жизнью  и  значит  жить  жизнью
свободной, значит прорвать цепь природной  необходимости  и  рабства.  Тайна
свободы - вот пробный камень истинной мистики и истинной философии. Где  нет
свободы, где свобода рационализируется, где свобода тонет в  пантеистическом
океане, где свобода  истолковывается  в  духе  теософической  эволюции,  где
свобода заколдована  в  магии  естества,  там  нет  подлинной  мистики,  там
философия сбилась  с  пути.  Свобода  -  таинственна,  изначальна,  исходна,
бездонна, безосновательна, иррациональна. С свободой связана тайна  греха  и
тайна искупления. Христос - свобода, ибо Сын делает нас свободными.  Свобода
лежит в основе истинно христианской  теософии,  и  нет  свободы  в  теософии
гностической, сектантской. Гнозис люциферианский, змииный, не знает  свободы
и не учит свободе. В современной "теософии", как и в прежнем  люциферианском
гнозисе, царит не свобода, а магическая заколдованность  бытия  и  медиумизм
человека. Но магическая заколдованность есть одна из форм натуралистического
детерминизма, она  оставляет  человека  в  пределах  рокового  естества,  ей
неведома благодатная свобода. Если человек - медиум, через который  проходят
неотвратимые магические силы, которые можно расколдовать лишь путем  особого
знания, то он - лишь пассивная частица магического естества, он не свободен,
не активен, не образ и подобие Бога. Магические силы  действительно  кольцом
окружают человека, и само понимание естества должно быть неизбежно расширено
в сторону магического его  понимания.  Но  магии  естества  противостоит  не
медиумичность человека, а его благодатная свобода. Для теософов и  некоторых
оккультистов человек слишком часто  представляется  исключительно  медиумом,
пронизываемым магическими силами и таинственными влияниями.  Но  благодатная
свобода разрывает магический круг и  противится  всякой  заколдованности.  С
этим бессилием постигнуть тайну свободы и ее сделать основой  жизни  связана
неспособность  постигнуть  тайну  личности.   Личность,   как   и   свобода,
разрушается магией естества и медиумизмом человека.  Личность  и  свобода  -
одно. С  тем  же  связана  и  невозможность  постигнуть  тайну  мистического
реализма, хранящегося в Церкви. Гораздо легче принять мистический символизм,
мистический  символизм  рациональнее  мистического   реализма.   Мистический
реализм - безумен и требует отречения. Гораздо легче,  рациональнее  принять
символизм таинств, чем реализм таинств. Но  ведь  смысл  всякого  символизма
(напр<имер>, символизма в искусстве) в том, что  он  есть  путь,  переход  к
реализму, который есть последняя глубь.
   А с другой стороны подстерегает опасность  той  рационализации  Церкви  в
христианском быту и христианском  богословии,  которая  делает  христианство
смертельно скучным, пресным и  уродливым.  И  ждем  мистического  церковного
возрождения,   которое   одинаково   победит   пресность   и    рационализма
quasi-церковного,  и   рационализма   quasi-мистического,   и   рационализма
открытого, и с ними дьявольскую магию скуки и  уродливости  жизни.  Скука  -
дьявольская магия. Этот род магии страшнее всякого другого, и горе тому, кто
стал медиумом,  пассивным  проводником  магических  сил  дьявольской  скуки.
Дурная множественность, плохая бесконечность  всегда  кончается  дьявольской
скукой. Дьявольской скукой кончается всякая ложь, всякий ложный путь. Только
истина, как путь и жизнь, побеждает магию скуки. В быту же  христианском,  в
самой церковной действительности слишком много этой скуки, слишком  охвачено
все магией дьявольской. Только свобода не скучна - в ней магия божественная.
   Скуки  нет  там,  где  есть  любовь.  И  всякое   подлинное   мистическое
мирочувствие связано с Эросом, мистическое восприятие  мира  есть  в  высшем
смысле этого слова эротическое  восприятие.  С  тайной  пола  связана  тайна
всякого соединения. Величайшие мистики тайну пола ставили в центре  и  чуяли
жуть пола. С полом связан и всякий разрыв в мире и  всякое  воссоединение  -
тайна полноты. В андрогинизме42 видели великие мистики  Я.Беме  и  Фр.Баадер
разгадку всякого бытия, всякой полноты  и  совершенства,  образа  и  подобия
Бога. Тому же учил и Платон,  не  просветленный  еще  светом  Христовым.  Но
современная  мистика  имеет  уклон  к  дурному,  ложному  женоподобию,  и  в
женоподобии этом чувствуется утерянная девственность.  Вечная  женственность
есть девственность Марии, и она  соединяется  с  вечной  мужественностью,  с
мужественностью  Логоса.  И  вся  земля,  вся  матерь-земля  женственна,  но
женственность ее двойственна, как и всякая женственная природа, Земля -  Ева
и Мария. Только в мистическом браке раскрывается тайна соединения  Логоса  с
женственной душой мира, с землей. Есть святость любви,  которой  побеждается
дурная природа, природа, вечно  плененная  дурной  множественностью,  плохой
бесконечностью.  В  святости  любви  раскрывается  полнота  личности,  тайна
андрогинизма, образа и подобия Бога. Уже Баадер предостерегает  от  смешения
тайны андрогинизма с извращением гермафродитизма, со всякой ложной  подменой
мужественного и женственного. Природный порядок, лежащий  во  зле,  побежден
будет новой, святой любовью, мистическим браком. Семья лежит еще в природном
порядке, находится  еще  во  власти  дурной  множественности.  Семья  -  еще
языческая, как и  государство,  хотя  ее  права  на  существование  этим  не
отрицаются. Но  на  вершинах  христианской  мистики  раскрывается  последняя
тайна,  неизреченная  и  сокровенная  тайна   соединения   мужественного   и
женственного. Не раскрывается эта тайна тем, кто находится во власти  дурной
женственности и дурной мужественности, для  кого  тут  нет  тайны,  все  тут
просто, и для тех, кто не стучится. Даже в культе Мадонны, священном в своей
основе, был  дурной  уклон,  уклон  к  религии  женственного  божества.  Нет
Божества, кроме Бога Единого и Троичного, Бога Отца, Бога Сына и  Бога  Духа
Святого. И ложь есть во всяком  перенесении  на  абсолютную  жизнь  Божества
категорий половой эротики, имеющей значение  лишь  в  отношении  к  миру,  к
творению.
   Ожидание нового завершающего  откровения  -  последнее  слово  церковной,
апокалиптической мистики. Откровение Бога в мире еще не  закончилось,  тайна
Божьего  творения  еще  не  раскрывалась  окончательно.  Ожидание   Третьего
Царства, Царства Духа Святого, по существу своему церковно и вне  Церкви  не
может  иметь  никакого  смысла.  Ожидание  нового  откровения  покоится   на
христианских пророчествах, церковью принятых и хранимых. Пророческая мистика
Апокалипсиса - мистика церковная. Пророчески-апокалиптическая мистика ничего
не может значить для субъективно-индивидуалистической мистики переживаний, и
так же мало может быть  она  связана  с  натуралистически-рационалистической
мистикой теософии и гностицизма. Вне Церкви нет откровения, не может быть  и
нового, чаемого откровения. Только  Церковь  есть  откровение  божественного
бытия в мире. Только Церковь есть процесс  развития.  Кто  возьмет  на  себя
смелость сказать, что процесс закончился, что развитие прекратилось? В  вере
христианской есть не только священство, но и пророчество. История  не  имела
бы религиозного, церковного смысла,  если  б  она  не  закончилась  полнотой
откровения, откровения тайны творения Божьего, если б  исторический  процесс
не перешел в процесс сверхисторический, в котором окончательно  будет  снята
противоположность между земным и  небесным,  человечеством  и  Божеством.  С
религиозным смыслом истории неразрывно связаны  хилиастические  упования.  В
хилиазме (не еврейском, а подлинно христианском) скрыта все та  же  основная
тайна христианства - тайна соединения и претворения одного  мира  в  другой.
Божье творение не закончилось, боготворческий процесс продолжается.  Но  Бог
творит уже вместе с человечеством,  богочеловеческим  путем  творится  новый
мир. Искупление греха и спасение от зла не есть простой возврат к  райскому,
первобытному состоянию, это - творчество нового Космоса. В развитии творится
небывалое.  Христианское  искупление  и  спасение  -  революционно,   а   не
реакционно. Это сознание ведет нас к проблеме теургии.
   Официальная  церковность  боится  самого  слова  теургия   как   наследия
язычества. В теургии видят родство чуть ли не  с  дурной  магией.  Но  тогда
слишком многое нужно будет отбросить как наследие  язычества.  Сама  церковь
получила в наследие от язычества свою основу - душу  мира,  землю.  Проблема
теургии есть проблема творчества, но не всякого творчества, а того  лишь,  в
котором человек творит вместе с Богом, творчества религиозного.  В  истинной
теургии творится не Бог и боги, как  того  хочет  религия  человекобожества;
теургия  есть  творчество  с  Богом,  творчество   божественного   в   мире,
продолжение творения Бога. В творчестве  теургическом  нисходит  Бог  и  сам
участвует в творческом процессе, в  творчестве  теургическом  человек  зовет
Бога себе на помощь,  а  Бог  обращается  к  человеку  как  к  сотруднику  в
завершении дела творения. В  злой,  темной  теургии  совершается  соединение
человека с дьяволом и творится лжебытие, небытие, но  это  уже  не  теургия.
Теургия есть продолжение дела Божьего творения, Божье творение не закончено,
новый  Космос,  предвечно  пребывающий,  в  идее  Бога  еще  не   достигнут.
Теургический, творческий процесс в жизни человечества и есть путь  к  новому
Космосу, к новой земле и новому небу. Проблема нового религиозного  сознания
и есть прежде всего проблема творчества, проблема теургии.  Не  в  отношении
христианства к плоти и земле мука нового и все же христианского религиозного
сознания,  а  в  отношении  христианства   к   творчеству,   к   творческому
вдохновению, к теургии. В творчестве, в  творческом  экстазе,  в  творческом
вдохновении дан особый религиозный опыт, опыт, отличный от типического опыта
христианской аскетики, даже от опыта молитвы. Не только аскетический подвиг,
не только молитва, но и творческий экстаз  есть  богообщение,  в  творческом
экстазе Бог сходит к человеку и участвует в делах его. Подлинное  творчество
есть религиозное делание,  творчество  -  божественно,  свято.  Все  великие
творцы в истории  человечества  -  такие  же  участники  в  Божьем  деле,  в
творчестве нового Космоса, как и святые и подвижники. Гений и талант -  дары
священные, от Бога данные,  значение  их  религиозное.  Дело  Божье  в  мире
осуществляется не только святыми, но и гениями39. Творчество гения - подвиг,
в нем  есть  свой  аскетизм,  своя  святость.  Всякое  истинное  творчество,
творчество ли поэта,  философа  или  иного  творца,  предполагает  аскетизм,
освобождение от "мира".
   Новое  религиозное  сознание  есть  прежде   всего   освящение   теургии,
благословение творчества как дела христианского. Настоящий гений,  настоящий
дар - всегда теургичен. Наша религиозная эпоха стоит  под  знаком  осознания
творческого подъема, творческого вдохновения и  экстаза  как  положительного
религиозного  опыта,  как  пути  религиозного.  Мертвенно  и  реакционно  то
религиозное сознание, которое принижает творчество, не  видит  в  творческом
подъеме божественного света. Проблема освящения плоти имеет лишь производное
значение и таит в себе немало недоразумений, основная  проблема  -  проблема
освящения творчества. Отношение к "миру" остается аскетическим  навеки,  так
как Христос заповедал не любить "мира", ни того, что в "мире", но освящается
творчество, как путь к новому Космосу. Свята и любовь,  свято  и  искусство,
свята и философия как творческий подъем и вдохновение, как творческий путь к
новому Космосу,  созидать  который  Бог  призвал  человечество.  Претворение
природного хаоса, сковывающего все порывы к жизни абсолютной,  в  свободный,
божественный Космос есть процесс  творческий.  Не  только  зло  должно  быть
побеждено подвигом аскетическим, но и добро  должно  быть  создано  подвигом
творческим.  Мир  творчества  теургического  есть  более  подлинный,   более
реальный мир, чем природная действительность. Лишь в творчестве раскрывается
мир истинный, наиреальнейший, мир в Боге. Творчество  есть  Боговдохновение,
богообщение. Творцу-поэту, творцу-философу,  творцу-мистику,  творцу  правды
общественной, правды, освобождающей жизнь, раскрывается в творческом экстазе
мир последней, сокровенной реальности. Прозревается в  творчестве  то,  чего
нет в "мире сем", в природной действительности. В творчестве всегда  больше,
чем в действительности, в искусстве больше,  чем  в  природе.  В  творчестве
природа перерастает себя, творчество есть вершина  Божьего  творения,  через
творчество творение поднимается  на  высочайшие  вершины.  Христианство  как
полнота вселенской истины заключает в себе не  только  отрицательную  правду
аскетизма, но и положительную правду творчества. Лишь в соединении аскетизма
с творчеством дана полнота религиозной жизни. Мистические экстазы -  экстазы
аскетические и творческие. Ограниченность  человеческой  природы  превратила
истину Христову в мрачную  истину  исключительного  аскетизма,  отвергающего
всякое творчество, так как  не  могла  еще  эта  природа  вместить  полноты.
Оправдание  творчества  и  есть  оправдание  истории,  оправдание  культуры,
оправдание воинственной правды  общественной  и  любви  личной,  познания  и
поэзии, оправдание наших великих людей, наших творцов,  для  которых  должно
быть найдено место в Царстве Божьем.
   Утверждение свободы внутренней, свободы духа, свободы во Христе не  может
не вести к  творческому  перерождению  всего  общества  и  всей  природы,  к
творчеству истории как пути к спасению и  избавлению  от  зла  и  страданий.
Религиозная свобода должна быть и свободой общественной, освобождением  всех
и всего, разрывом всех уз, творчеством всеобщей свободной жизни. И  в  жизни
общественной есть своя теургия - творчество общения в свободе  и  любви,  но
она отличается от дурной магии революционно-материалистического социализма и
анархизма. Дело правды Божьей на  земле,  правды  общественной  должно  быть
делом творческим, а не разрушительным. Творческое общественное  освобождение
освящается  христианским  сознанием.  Истинное  творчество  не  может   быть
торжеством    индивидуализма,    творчество    всегда    переходит     грани
индивидуальности, оно церковно по существу, оно есть общение с душою мира.
   Церковь для нас не есть церковь поместная,  национальная,  не  есть  даже
церковь  православная  в  историческом  смысле  этого  слова,   но   Церковь
Вселенская, католическая, Церковь космическая, хотя и неразрывно связанная с
священным  преданием,  священством  и  таинствами.  Мировое  и  национальное
церковное  возрождение  возможно  лишь  на  почве   укрепления   вселенского
церковного сознания и предполагает обострение вопроса о соединении  церквей.
Но