ов зачинающимся откровением  человека?  Не  было  ли
всякое великое творчество не от жизни свободно, а от  общеобязательных  норм
свободно? Нормальный идеал классически совершенного творчества культуры есть
лишь  выражение  трагедии  творчества,  болезни   творчества.   Классическое
творчество есть болезнь, возведенная в норму. Вопреки известному мнению Гете
больше здоровья в романтическом творчестве. Романтическая  творческая  тоска
есть  жажда  выхода  из   болезненного   состоянья,   преодоление   трагедии
творчества.  Романтизм  здорово  хочет   откровения   человека;   классицизм
болезненно хочет прикрытия человека. В романтизме - здоровый  дух  жизни;  в
классицизме - болезненный дух отказа от  жизни.  В  романтизме  -  тоска  по
восхождению бытия; в классицизме - отречение от  всякого  бытия.  Классицизм
связан с имманентной замкнутостью; романтизм - с  трансцендентным  прорывом.
Романтическая творческая тоска изобличает трансцендентную,  переходящую  все
грани природу творчества. Романтическая творческая тоска глубоко  связана  с
христианским чувством жизни, с христианской потусторонностью90.
   Творчество болезненно и  трагично  в  существе  своем.  Цель  творческого
порыва  -  достижение  иной  жизни,  иного  мира,  восхождение  в  бытии.  А
достижение творческого  акта  -  книга,  картина  или  правовое  учреждение.
Движение вглубь и ввысь проецируется на плоскости. В  этом  есть  большое  и
трагическое  несоответствие   между   задачей   творчества   и   результатом
творчества. Вместо бытия творится культура. Субъект  не  выходит  в  объект,
субъект исчезает в объективации. Классицизм хочет признать болезнь здоровым,
нормальным состоянием.  Для  классицизма  трагическое  несоответствие  между
задачей  творческого  акта  и  его  результатом  и  есть  значимое,  ценное.
Романтизм чует болезнь, болеет ею, и тем уже он здоровее. Романтизм не хочет
имманентной замкнутости и завершенности, он жаждет трансцендентного  прорыва
в  бесконечность.  И  романтизм  более  соответствует  бесконечной   природе
человека, трансцендентной по  отношению  к  данному  миру,  чем  классицизм.
Романтизм как бы пророчествует о творческой мировой эпохе, предчувствует  ее
наступление. Классицизм задерживает наступление  творческой  мировой  эпохи,
заковывает человека в имманентной завершенности, мешает его порывам к  иному
бытию.  Классицизм  хочет  примирить  человека  с  его   болезнью,   с   его
подзаконностью и ограниченностью и создать для  него  призрачное,  не  сущее
имманентное совершенство. Романтизм не хочет этого не  сущего  совершенства,
он видит в трагедии творчества знак  высшей  природы  человека.  Критическая
гносеология  есть  лишь  одна  из  форм  классицизма.  Классицизм   весь   в
дотворческой эпохе, он в законе, он  норма  для  греховной,  не  искупленной
природы.  Романтизм  предваряет  творческую  эпоху,  но  сам  еще  не  знает
подлинного, религиозного творческого акта. Классицизм и  романтизм  я  здесь
беру не как  эстетические,  литературные  категории,  а  гораздо  шире,  как
мировые, метафизические категории, распространяемые на все сферы творчества,
и на познание, и на  нравственную  жизнь,  и  на  все.  В  классицизме  есть
консервативная, задерживающая  инертность,  в  романтизме  -  революционное,
творческое движение. Классицизм всегда серединен, романтизм - конечен, не по
осуществлению, но по устремлению своему.  Критическая  гносеология  есть  по
существу своему узаконение классицизма и отвержение  романтизма.  Творческий
романтизм не  хочет  знать  власти  гносеологии  над  творчеством,  ее  прав
запрещать, ограничивать или оправдывать.
   Наступление творческой религиозной эпохи и  означает  глубочайший  кризис
творчества человека.  Творческий  акт  будет  созидать  новое  бытие,  а  не
ценности дифференцированной культуры, в творческом  акте  не  будет  умирать
жизнь. Творчество  будет  продолжать  творение,  в  нем  раскроется  подобие
человеческой природы Творцу. В творчестве  будет  найден  выход  субъекта  в
объект, восстановлено тождество  субъекта  и  объекта.  Все  великие  творцы
предваряли этот переворот. Ныне в недрах самой культуры и всех ее  отдельных
сфер  зреет  кризис  творчества.  Культура  на  вершинах  своих  приходит  к
самоотрицанию.  Творчество  в  искусстве,   в   философии,   в   морали,   в
общественности переливается за границы своей сферы, не вмещается ни в  какие
классические  нормы,  обнаруживает  порыв  к  трансцендентному.  Современный
человек-творец не может уже классично, по нормам творить науки и  искусства,
как не может классично, по нормам заниматься политикой.  Во  всем  он  хочет
дойти до конца, до предела, перейти за грани. Литература перестает уже  быть
только литературой, она хочет быть новым бытием. В середине  отдельных  сфер
культуры и ее ценностей нет сил уже удержаться,  творческий  порыв  к  иному
бытию уничтожает культурную чересполосицу.  На  вершинах  культуры  ставится
вопрос, есть ли культура путь к иному бытию или  культура  есть  задержка  в
середине и нет из нее  трансцендентного  выхода.  Искусство  переливается  в
теургию,  философия  -   в   теософию,   общественность   -   в   теократию.
Опрокидываются нормы классицизма, по которым  должны  созидаться  прекрасное
искусство, истинная  философия,  справедливая  общественность.  Символизм  в
искусстве  переходит  за  грани  классического  искусства  и  его  норм,   в
символизме открываются последние пределы творческого художественного акта, в
нем путь к теургии. Тот же переход за границы искусства, порыв к предельному
и иному бытию был у  великих  русских  писателей,  у  Гоголя,  Достоевского,
Толстого. У  русских  мука  и  болезнь  творчества  доходят  до  предела,  и
творчество русского гения всегда переливается за все грани. В  социализме  и
анархизме есть тот же переход за границы классической  общественности  с  ее
правовыми,  государственными  и  хозяйственными  нормами,   есть   порыв   к
трансцендентному, к пределу. В творчестве Нитцше разбиваются все нормы и все
границы, творческий акт выходит из  всех  классических  берегов.  Философия,
мораль, искусство Нитцше - предельны, конечны. В Нитцше уже высшая  культура
переходит за все пределы культуры, идет к концу.  И  возрождение  мистики  и
оккультизма обличает глубокий кризис культуры,  невозможность  остановки  на
культурной середине, на классических ценностях.  Кризис  культуры  направлен
против критической гносеологии, этого  юрисконсульта  классически-серединной
культуры. В символизме, в мистике, в Нитцше, в Достоевском, в  Л.Толстом,  в
анархизме, в Штейнере - во всех этих явлениях нового духа  творческий  порыв
восстает против классически-нормальных ограничений гносеологии. Целостный, а
не рассеченный дух скрывается за творческим актом как порывом к иному бытию,
к восхождению. Это не есть внутреннее переживание или ни в чем не  выразимое
богообщение. Это -  выразимое,  выявляющееся  в  мировой  объект  творческое
восхождение человека. В кризисе культуры чувствуется переход к новой мировой
эпохе, к эпохе творческой. Классицизм критической гносеологии, как и  всякий
ныне классицизм, задерживает переход к творческой эпохе, мешает самосознанию
человека как творца. Окончательно опровергнута критическая гносеология может
быть не другой гносеологией,  не  философской  мыслью,  а  самым  творческим
актом, иным бытием. Лишь бытийственное опровержение критической  гносеологии
-  радикально  и  победоносно.  Возможность  творческого  акта,  отрицаемого
критической гносеологией, может быть доказана не иной гносеологией, а  самым
творческим актом. И бытийственный кризис творчества на вершинах  современной
культуры  доказывает  возможность  творческого  акта  вне  норм  и   границ,
установленных  критической  гносеологией.   Критическая   гносеология   лишь
отражала  творческое  бессилие  человека  в  религиозные  эпохи   закона   и
искупления. Реальному и опытному  переходу  человека  к  иному  бытию  будет
соответствовать и иная гносеология. Гносеология зависит от  духовного  роста
человека, и у нас нет еще  гносеологии,  соответствующей  высшему  духовному
бытию. Гносеология критическая, как  и  рационалистическая  и  эмпирическая,
есть лишь гносеология, соответствующая одному из состояний  человека,  одной
из  мировых  эпох91.  Истинный  имманентизм  должен  прежде  всего  признать
имманентность познания бытию и возможность  творческого  развития  к  высшим
состояниям  духовности,  которые  представляются  трансцендентными   данному
состоянию   бытия.   Истинный    христианский    трансцендентизм    означает
трансцендентность "мира" человеку и имманентность Бога человеку.
   Мучительный для современного сознания вопрос об отношении  гносеологии  к
творчеству зависит от решения вопроса о природе познания. Есть  ли  познание
творческий акт, или оно есть послушание, приспособление к  необходимости?  В
первой главе уже было мною об этом сказано. Критическая гносеология  требует
от творческой природы человека познавательного послушания и покорности.  Она
даже придает своему требованию этический смысл, хочет как  бы  аскетического
самоограничения человека. Критическая гносеология  самому  познанию  придает
характер аскетического послушания. И  в  гносеологии  этой  есть  несомненно
сильная примесь морализма. Для гносеологии этой открыто  лишь  познание  как
послушание и закрыто познание как творчество. Познание по глубочайшей  своей
сущности  не  может  быть  лишь   послушным   отражением   действительности,
приспособлением  к  данности  -  оно  есть  также   активное   преображение,
осмысливание бытия, торжество в бытии мирового разума, солнечный в нем свет.
Но критическая гносеология ориентируется исключительно  на  науке,  т.е.  на
познании как приспособлении к мировой данности, как послушании необходимому.
Сама  гносеология  оказывается  лишь  послушанием  науке,  т.е.  послушанием
послушанию.  Частная  истина  гносеологии  науки  претендует  быть   истиной
всецелой. Гносеология, компетентная  лишь  в  сфере  частных  наук,  дерзает
наложить оковы на всю жизнь и  бытие.  Гносеология  доходит  до  упразднения
бытия. Послушание становится дерзким и навязчивым, переходит в  непослушание
высшему Смыслу бытия. Если само познание есть не  только  послушание,  но  и
творчество, то как может  теория  познания,  т.е.  учение  о  познавательном
творчестве, ограничивать или отрицать творчество человека? Сфера  послушания
научному познанию очень специальная  и  ограниченная,  вопрос  о  творчестве
лежит совершенно вне этой сферы. Познавательное решение проблемы  творчества
возможно лишь для творческого  познавательного  акта.  Творчество  познается
лишь творчеством, подобное - подобным. Познание  как  послушание  ничего  не
может сказать о творчестве. Поэтому  подлинная  природа  всякого  творчества
неведома ни науке, ни учению о  науке,  т.е.  гносеологии.  Творчество  есть
разрыв того круга, в котором пребывает наука и научная  гносеология.  А  это
значит,  что  творчество  не  требует  и  не   допускает   гносеологического
оправдания и обоснования. Творчество ни в каком случае не может и не  должно
быть послушно гносеологии. Творческая  природа  человека  уловима  лишь  для
творческого  познания  как  одного  из  выявлений  этой  самой  природы.   А
творческое познание есть акт бытийственный, акт восхождения в бытии. Поэтому
творческое познание не может противостоять бытию, в творческом акте не может
умерщвляться бытие. Познание - не вне бытия и не противоположимо бытию,  оно
- в недрах самого бытия и есть действие в  бытии.  Познание  есть  солнечный
свет, от которого бытие  развивается.  Познание  есть  творческое  развитие,
солнечный рост жизни.
   Творчество - бытийственно и потому вне  гносеологического  суда.  Научная
гносеология всегда имеет дело с вторичным, творчество - всегда в  первичном.
И все, что может сказать научная гносеология о  бессилии  творческого  акта,
есть  лишь  бессилие  ведомой  ей  вторичной,  рационализированной  природы.
Познание для критической  гносеологии  не  есть  одна  из  форм  творчества,
познание  есть  заковывание  бытия,  противостоящее  всякому  творчеству   и
противящееся ему, познание (наука) есть подмена бытия.  Гносеология  требует
послушания научно опознанному бытию, а  научно  опознанное  бытие  есть  для
творческой природы человека темница, так как  никогда  научное  познание  не
познает этой творческой  природы.  В  последних  своих  выводах  критическая
гносеология (напр<имер>, Коген) отождествляет науку с бытием. Наука  и  есть
истинно сущее, математическое естествознание и есть природа. Но если  наука,
математическое естествознание и есть истинное бытие, истинная природа, то  в
таком бытии, в такой  природе  творческий  акт  невозможен  или  возможен  в
ограничительном и искаженном смысле. А бытие  полно  живых  творческих  сил,
неведомых математическому естествознанию. Наука не есть  бытие,  наука  есть
лишь частная форма приспособления к частным формам  бытия.  Интеллектуализм,
отождествляющий бытие с наукой, природу  с  математическим  естествознанием,
поистине    демоничен    и    истребителен.    Против    этого    Деспотизма
интеллектуалистической гносеологии  восстает  творческая  природа  человека.
Этот рационализм  порожден  пассивностью  человека.  Понимание  природы  как
математического естествознания - ветхозаветно, и  недаром  самым  ярким  его
выразителем явился еврей по крови и по убеждению Коген. Законы природы  есть
ветхий завет, есть откровение закона в природе.
   Возможна ли для человека динамика во  вне,  объективное  обнаружение  его
творчества в мире без того рокового разрыва субъекта и объекта и той роковой
противоположности между творчеством и бытием, о которых говорит  критическая
гносеология? Это мучительный для современного сознания вопрос.  В  том,  что
говорит о творчестве критическая гносеология, есть кажущаяся большая правда:
культура  творится   в   этом   разрыве   субъекта   и   объекта,   в   этой
противоположности творчества и бытия. И легко может быть построена философия
культуры, не допускающая того, что  в  творческом  акте  субъект  выходит  в
объект,  человек  динамически  обнаруживается  в  космосе.  Такая  философия
культуры, основанная на  гносеологии,  движется  в  направлении  наименьшего
сопротивления.  Эта  философия  творимых   ценностей   принуждена   отрицать
творческую природу человека. Это - философия дотворческой эпохи, но она выше
старой схоластической и рационалистической философии, она обозначает  кризис
и неблагополучие познания и культуры. Философия творческой  эпохи  не  может
быть так послушна, она актуальна, она сама есть творческое преодоление того,
что казалось роковым. Для творческой  философии  истина  не  есть  пассивное
отражение, для нее истина  есть  активное  осмысливание.  Достижение  истины
предполагает творческую активность духа, его противление разрыву субъекта  и
объекта и вражде между творчеством и бытием. Творческой эпохе  и  творческой
философии  свойственна  и  иная  гносеология,  которая   прольет   свет   на
относительную и частную истину старой, подзаконной гносеологии. Иная,  новая
гносеология целиком покоится  на  идее  человека  как  микрокосма  и  центра
вселенной. Микрокосм в своем творчески-динамическом отношении  к  макрокосму
не знает рокового разрыва и противоположности. Человек  родствен  и  подобен
космосу, но не потому, что он дробная часть космоса, а потому,  что  он  сам
целый космос и одного с космосом  состава.  Эта  космичность  человека  была
придавлена грехом, и она  окончательно  будет  раскрыта  лишь  в  творческую
эпоху. Тогда философскому сознанию ясно  будет  видно,  что  творческий  акт
человека имеет бытийственное и космическое значение. Человек-микрокосм силен
динамически себя выразить в макрокосме, властен  творить  бытие,  претворить
культуру в бытие.
   Подлинное  творчество  есть  теургия,  богодейство,  совместное  с  Богом
действие26.  Но  важно  понять,  что  проблема  теургии  не  есть   проблема
христианского творчества, христианской  культуры.  В  строгом  смысле  слова
христианского творчества быть не может и невозможна  христианская  культура.
Мы стоим перед проблемой христианского бытия, а  не  христианской  культуры,
перед проблемой претворения культуры в бытие,  "наук  и  искусств"  в  новую
жизнь, в новое небо  и  новую  землю.  Христианской  культуры  по-настоящему
никогда не было. Культура творилась вне христианства, и глубокая связь ее  с
христианством  была  лишь  в  том,  что  в  культуре  слишком  чувствовалось
послушание последствиям греха и грех искупался  трагическим  несоответствием
между творческим замыслом и его результатом. И в культуре своей,  начиная  с
техники и хозяйства и кончая науками и искусствами, человек как  бы  искупал
свой грех и творчество его не было теургично.  В  поте  лица  своего  творит
человек культуру и достигает  совсем  не  того,  что  нужно  его  творческой
природе.  Нужна  же  человеку  новая  земля  и  новое  небо,  нужен  переход
творческого акта  к  иному  бытию.  Это  -  путь  теургического  творчества.
Критическая гносеология была выражением старого духа культуры. Но что  такое
творчество в свете онтологии, каково отношение творчества к бытию?
   ГЛАВА V. ТВОРЧЕСТВО И БЫТИЕ
   Бытие мира - тварное, сотворенное и творимое  бытие.  На  всяком  тварном
бытии лежит печать творческого акта. Тварность говорит о  Творце.  Тварность
есть творчество. Творение мира есть творческое развитие в Боге, выход Его из
одиночества, зов божьей  любви.  Творение  предполагает  движение,  динамику
внутри божественной жизни. От  вечности  совершается  творческий  процесс  в
Боге. Лишь признание тварного бытия допускает оригинальный творческий акт  в
бытии, созидающий новое и небывалое. Если бы в бытии все было несотворенным,
предвечно данным, то сама идея творчества не могла  бы  зародиться  в  мире.
Если  допустить   божественность   бытия,   в   котором   совершается   лишь
перераспределение извечно данного, лишь истечение, то о творчестве никогда в
мире  не  могло  бы  возникнуть  и  вопроса.  Если  не  было   божественного
творческого акта, в котором сотворилось небывалое, то творческий акт в  мире
вообще невозможен. Если божественная природа  неспособна  к  творчеству,  то
какая же природа может быть способна  к  творчеству?  Сама  идея  творчества
возможна лишь потому, что есть Творец и что  был  совершен  им  оригинальный
творческий акт, в котором стало сущим небывалое, не вытекающее  ни  из  чего
предшествующего, не отнимающее  и  не  убавляющее  абсолютной  мощи  Творца.
Творческий акт творит не из природы творящего, через убывание сил творящего,
переходящих в иное состояние, а из ничего. Творчество не есть  переход  мощи
творящего в иное состояние и тем ослабление прежнего состояния -  творчество
есть создание новой мощи из небывший, до того не сущей. И всякий  творческий
акт по существу своему есть творчество из ничего, т.е. создание новой  силы,
а не изменение и перераспределение старой. Во всяком  творческом  акте  есть
абсолютная прибыль, прирост. Тварность бытия, совершающийся в  нем  прирост,
достигнутая прибыль без всякой убыли - говорят о творящем  и  творчестве.  О
творящем и творчестве говорит тварность бытия в двояком смысле: есть Творец,
сотворивший тварное бытие, и возможно творчество в самом тварном бытии.  Мир
сотворен не только тварным, но и  творческим.  В  тварности  отпечатлевается
образ и подобие Творца, т.е. в самой тварности есть творцы. Тварная  природа
была бы противоположна творческой природе,  если  бы  не  было  в  тварности
образа и подобия Творца. Но природа человека - образ и подобие Творца,  т.е.
творческая природа. Душа предвечно и предмирно  сотворена  Богом-Творцом,  и
первоосновы души  божественны  и  независимы  от  мирового  процесса  и  его
врем