ироду. Если
бы было откровение свыше о творчестве, откровение, запечатленное в священном
писании, то не  нужен  и  невозможен  был  бы  свободный  творческий  подвиг
человека. Не осталось бы  места  для  откровения  антропологического.  Такое
пассивное  понимание  человеческой   природы   делает   человека   существом
недостойным боговоплощения. Христос не был Богочеловеком, если  человеческая
природа пассивна, не свободна и ничего из себя не раскрывает. Ибо, поистине,
Богочеловек есть откровение не  только  божественного,  но  и  человеческого
величия и предполагает веру  не  только  в  Бога,  но  и  в  человека.  Само
искупление было внутренним ростом человека. И в  духе  человека  совершаются
все мистические события жизни Христа.  Человекоподобие  Бога  в  единородном
Сыне Божьем и есть уже вечная основа самобытно-свободной  природы  человека,
способной к творческому откровению.  Бог  не  открыл  свыше,  что  Он  хочет
свободного дерзновения в творчестве. Если бы Бог это открыл и  запечатлел  в
священных  письменах,  то  свободное  дерзновение  было  бы  уже  ненужно  и
невозможно. Истина о свободном дерзновении в творчестве может  быть  открыта
лишь самим человеком, лишь свободным  актом  дерзновения  человека.  В  этом
скрыта великая тайна о человеке. Не может быть божественного откровения этой
тайны,  неизбежно  сокровение  этой  тайны.  Творческая  тайна   сокрывается
человеку и открывается человеком. Это -  эзотерическая  тайна  божественного
откровения и священного писания. Бог-Творец актом  всемогущей  и  всеведущей
своей воли сотворил человека - свой образ и подобие как существо свободное и
обладающее творческой мощью, как призванного царя творения. Это - внутренний
процесс в Боге. Актом своей всемогущей  и  всеведущей  воли  захотел  Творец
ограничить свое предвидение того, что раскроет творческая свобода  человека,
ибо в этом предвидении было бы уже насилие и ограничение свободы человека  в
творчестве. Творец не хочет знать, что сотворит человек,  ждет  от  человека
откровений в творчестве и потому не знает того, что будет  антропологическим
откровением. В этом великая премудрость Божья в деле творенья. Бог  премудро
сокрыл от человека свою волю о том, что человек  призван  быть  свободным  и
дерзновенным творцом, и от себя сокрыл то,  что  сотворит  человек  в  своем
свободном дерзновении. Бог-Творец  премудрым  актом  своей  абсолютной  воли
исключил из творения своего всякое  насилие  и  принуждение,  возжелав  лишь
свободы своего творения и подвига его. А платоническое учение о том, что все
человечество и весь космос предвечно завершены  на  небе,  в  идеях  Божьих,
превращает мировой процесс в комедию и лишает человека реальной активности и
реальной свободы. Человек есть прибыльное откровение в Боге.
   Творчество не есть только борьба со злом и грехом - оно создает иной мир,
продолжает дело творения. Закон начинает борьбу со злом и грехом, искупление
завершает эту борьбу, в  творчестве  же  свободном  и  дерзновенном  призван
человек творить мир новый и небывалый, продолжать творенье  Божье.  Коренной
двойственности  человеческой  природы,  ее  принадлежности  к  двум   мирам,
соответствует двойственность искупления и творчества. Как  существо  падшее,
порабощенное последствиям греха и попавшее во власть необходимости,  человек
должен  пройти  через  тайну  искупления,  должен  в   мистерии   искупления
восстановить свою богоподобную  природу,  вернуть  себе  утерянную  свободу.
Творческая тайна  бытия  закрыта  грехом.  В  падении  человека  ослабляются
творческие  силы  человека.  Через  Христа  искупается  и  восстанавливается
человеческая  природа,  спасается  от  проклятия   греха.   Ветхий   человек
перерождается в новую тварь, в нового Адама. Но тайна искупления  прикрывает
тайну  творчества.  Как  существо  богоподобное,  принадлежащее  к   царству
свободы, человек призван  раскрыть  свою  творческую  мощь.  В  этом  другая
сторона двойственной природы человека,  обращенная  не  к  искуплению,  а  к
творчеству. Но подлинное творчество возможно лишь через искупление.  Христос
стал имманентен человеческой  природе,  и  это  охристовывание  человеческой
природы делает человека Творцом, подобным Богу-Творцу.
   Было ли в мире творчество в религиозном смысле этого  слова?  Сам  вопрос
этот может показаться странным. Кто же сомневается в том, что  было  великое
напряжение творчества в Греции или в эпоху Возрождения? На  протяжении  всей
истории совершались творческие акты  человеком,  и  в  творческих  ценностях
видели цвет культуры. И все-таки должно сказать, что  не  было  еще  в  мире
религиозной   эпохи   творчества.   Мир   знает   лишь   религиозные   эпохи
ветхозаветного  закона  и  новозаветного  искупления.  Мир  жил  религиозным
послушанием или преступным непослушанием. А с послушанием нельзя  творить  в
мире. То, что все называли творчеством, как бы ни было оно ценно  и  велико,
то было лишь намеком на подлинное творчество, лишь знак, лишь подготовление.
Творческие порывы сопровождают всю историю человека, но  творческая  природа
его была обессилена космическим падением, погружением в низшие сферы  бытия.
Обычно, когда говорят о творчестве, то имеют  в  виду  процветание  "наук  и
искусств". Но в свете религиозном "науки и искусства" могут оказаться формой
послушания, а не творчества. "Науки и искусства", как государство, хозяйство
и семья, могут быть поняты как послушание последствиям греха, как реакция на
необходимость природного  порядка.  Даже  в  гениальном  расцвете.  "наук  и
искусств" дух послушания с роковой неизбежностью заглушал дух творчества.  И
в падшем и обессиленном человеке были творческие силы. Но  в  мировые  эпохи
закона  и  искупления  силы  эти  были   поглощены   религиозно   неизбежным
послушанием последствиям греха, несением  тяготы  необходимости.  Творческий
акт  человека  подрезывался  и  притягивался  вниз.  Гениальные  прорывы  из
образовавшейся цепи необходимости были лишь отдельными проблесками молнии. В
общем и общеобязательном ходе мировой культуры и "науки  и  искусства"  были
формой приспособления к необходимости.
   С большей последовательностью и радикализмом истолковывает  экономический
материализм  всю  творческую  культуру  как  послушание  необходимости,  как
приспособление  к  состоянию  человека,   отяжелевшего   от   погружения   в
материальные сферы бытия85. Экономический материализм свидетельствует о том,
что религиозно не наступила еще. эпоха творчества. Экономический материализм
- самая совершенная  и  крайняя  философия  греха,  философия  человека,  не
искупившего грех  и  ведающего  лишь  закон.  Марксизм  -  не  только  не  в
творчестве, но и не в искуплении, он в Ветхом Завете, в язычестве. Но в  нем
есть какая-то дробная часть истины, какое-то отраженное, послушное  сознание
погруженности человека в необходимость. Для марксизма и "науки и  искусства"
не есть творчество, а лишь приспособление. Эта крайность и узость  марксизма
имеет значение для разрушения той наивно-поверхностной веры,  что  "науки  и
искусства" - подлинное творчество, откровение творческой природы человека. В
этом марксизм  подходит  к  концу,  к  пределу.  И  в  своем  роде  он  выше
серединного,  поверхностного  культуртрегерства,  обоготворяющего   ценность
культуры как подлинного творчества. Должно быть осознание того, как много  в
"культуре" от необходимости, а не от свободы, от  приспособления,  а  не  от
творчества.  Но  в  марксизме  само  это  осознание  совершается   как   акт
приспособления  к  необходимости,  а  не  как  акт  свободного   творчества.
Экономический материализм есть выражение подавленности человеческого духа25.
Нет ничего дарового и нет ничего  даровитого.  Тут  подводят  итоги  мировой
подавленности.
   Мы стоим у порога мировой религиозной эпохи  творчества,  на  космическом
перевале. Но доныне  все  творчество  "культуры"  было  лишь  подготовляющим
намеком, знаком подлинного творчества мира иного.  В  творчестве  "культуры"
сказывается лишь трагическая двойственность человеческой  природы,  рвущейся
из оков необходимости, но  иное  бытие  не  достигается.  Подобно  тому  как
языческие  кровавые  жертвоприношения  лишь  предваряли  подлинное   мировое
искупление  через  Голгофскую  жертву  Христа,  но  самого   искупления   не
достигали, так и творческие усилия человека, создавшего  ценности  культуры,
до сих пор лишь предваряли подлинную религиозную эпоху  творчества,  которое
осуществит иное бытие. Религиозная эпоха творчества будет переходом к  иному
бытию, а не к иной только "культуре",  не  к  иным  "наукам  и  искусствам".
Религиозная   эпоха   творчества   есть   третье   откровение,    откровение
антропологическое, следующее за откровением Ветхого и Нового Завета. Древний
мир шел к искуплению, но до явления Христа в нем не было еще искупления. Так
новый мир идет к творчеству, но творчества в нем не было еще и не могло быть
до космически-антропологического поворота, до великой религиозной  революции
в человеческом самосознании. И видно будет, что творчество  "культуры"  было
подменой творчества "бытия" в эпоху закона и  искупления,  когда  творческие
силы человека были еще подавлены.
   В религиозные эпохи закона и искупления нравственная сторона человеческой
природы должна была преобладать над стороной эстетической и  познавательной.
Нравственная сторона человеческой природы менее творческая,  в  ней  сильнее
моменты  послушания,  и  ее  преобладание  было   выражением   подавленности
человеческой природы грехом. Явился даже соблазн отождествить религиозное  с
нравственным, и находились для этого основания как  в  Евангелии,  так  и  в
творениях святых отцов. Преобладание нравственного момента в законе  слишком
очевидно. Там даже нравственное взято в суженном смысле. В  деле  искупления
греха момент нравственный мистически преображается и просветляется любовью и
благодатью, но все еще господствует по видимости над эстетикой и  познанием.
Спасение или гибель связывают с нравственным совершенством человека,  но  не
связывают    с    совершенством     эстетическим     или     познавательным.
Религиозно-нравственным совершенством искупает человек грех,  приобщается  к
искуплению,  стяжает  жизнь  вечную.   А   достигается   ли   та   же   цель
религиозно-эстетическим и религиозно-познавательным совершенством? Может  ли
быть  отвергнут  человек  Богом  за  свое  уродство  и   незнание,   человек
нравственно совершенный? Может ли  быть  отвергнут  за  то,  что  не  творит
красоты и познания? Может ли человек быть спасен и унаследовать жизнь вечную
за подвиг красоты или подвиг познания? Нужны ли Богу для вечной  жизни  лишь
нравственные или также красивые и знающие? Ведь уделом вечной  жизни  должно
быть  всяческое  совершенство,  во  всем  подобное   совершенству   Божьему,
совершенство онтологическое, а не только моральное, всякая полнота бытия.  А
религиозное  сознание  говорит:  красивым  и  знающим  можешь  и  не   быть,
нравственным  же  быть  обязан.  Дело  искупления  и  спасения   совершается
послушанием, а не творчеством. Творческие ценности не нужны для спасения  от
гибели, могут быть даже вредны - в страшный час смерти лучше забыть  о  них.
Тут ставится для  христианского  сознания  очень  мучительный  вопрос.  Если
религиозная жизнь исчерпывается искуплением  греха,  то  высшая,  творческая
полнота бытия недостижима и не нужна. Бытие  суживается  и  упрощается.  Для
достижения святости в религии искупления не нужны  творческие  ценности,  не
нужна  никакая  красота  и  никакое   познание.   Христианская   красота   и
христианское    познание    достигаются     лишь     религиозно-нравственным
совершенством,   они   не   имеют   самобытных    источников,    равноценных
нравственному. Жажда  красоты  и  жажда  познания  не  искупительны.  Всякая
творческая жажда не искупительна. Все суета сует перед  страшной  и  главной
задачей искупления греха, все не ценно и  не  нужно.  Единое  на  потребу  -
совершенство послушания. Во время чумы не до познания и не до красоты, не до
творчества ценностей. Грех, который должен быть искуплен,  -  чума,  и  наша
греховная жизнь - жизнь во время чумы, приспособленная  к  борьбе  с  чумой.
Жизнь поглощена отрицательной и безотлагательной задачей. И не  верится  при
таком сознании в какую бы то ни было человеческую активность и какое  бы  то
ни было совершенство на земле86.
   Выход из этой трагической для  христианства  проблемы  может  быть  один:
религиозное осознание той истины, что религиозный смысл  жизни  и  бытия  не
исчерпывается искуплением греха, что  жизнь  и  бытие  имеют  положительные,
творческие задачи. Та высшая, творческая полнота бытия, плерома, которая  по
видимости недостижима в моменте зачинающегося искупления, когда Бог все  еще
трансцендентен человеку, достижима в другом моменте религиозной жизни, по ту
сторону искупления, когда Бог уже имманентен человеку. Спасение от греха, от
гибели не есть конечная цель религиозной жизни, спасение всегда от, а  жизнь
должна быть для. И многое ненужное для спасения нужно  для  того,  для  чего
само спасение нужно, для творческого восхождения  бытия.  Цель  человека  не
спасение, а творческое восхождение, но  для  творческого  восхождения  нужно
спасение от  зля  и  греха.  Эпоха  искупления  религиозно  подчинена  эпохе
творчества. Религия жажды  спасения  и  ужаса  гибели  есть  лишь  временное
прохождение через дуалистическое расщепление.  В  новые  времена  по-разному
чувствовали, что нельзя искать истоков творчества ни в новозаветной  религии
искупления, ни в ветхозаветной религии закона. Истоков творчества  искали  в
античности.  В   античном   мире,   в   Греции   были   творческие   задатки
антропологического откровения. Там родина человеческого  творчества,  родина
красоты и познания. И при всяком подъеме человеческого творчества  неизбежно
обращаются к античному питанию. Эта проблема достигла  последней  остроты  в
жизни Нитцше. Он сгорел от огненной творческой жажды. Религиозно ведомы  ему
были лишь закон и искупление, в которых нет творческого откровения человека.
И он возненавидел закон и искупление. Нитцше возненавидел Бога,  потому  что
одержим был той несчастной идеей, что творчество человека  невозможно,  если
есть Бог. Нитцше стоит на мировом перевале к религиозной  эпохе  творчества,
но не в силах осознать  неразрывной  связи  религии  творчества  с  религией
искупления и религией закона, не  знает  он,  что  религия  едина  и  что  в
творчестве человека раскрывается тот же Бог, Единый  и  Троичный,  что  и  в
законе и в искуплении.
   Если искупление  обращено  к  одному  аспекту  Христа,  к  Сыну  Божьему,
страдающему и жертвенному, то творчество  должно  быть  обращено  к  другому
аспекту Христа, к Сыну Божьему, прославленному и могучему. Христос, распятый
за грехи мира при Понтии Пилате,  и  Христос  Грядущий,  который  явится  во
славе, - один и тот же Христос, Абсолютный Человек,  и  в  Нем  раскрывается
тайна о человеке. Окончательная тайна о человеке раскрывается  не  только  в
рабьем образе Христа, но и в царственном Его образе, не только в  жертвенном
его образе, но и в мощном Его образе. Творческая тайна человеческой  природы
обращена к  Христу  Грядущему,  к  силе  и  славе  Абсолютного  Человека.  В
евангельском образе Христа эта творческая тайна не могла быть раскрыта,  ибо
человек должен был пройти вместе с Христом  через  тайну  искупления,  через
Голгофскую жертву.  Но  в  силах  ли  человек,  обращенный  целиком  лишь  к
искуплению  и  видящий  Абсолютного  Человека  лишь  в  образе   жертвенного
Искупителя, увидеть Абсолютного Человека в творческом образе Царя,  сильного
и прославленного? Не сокрыт ли другой аспект Христа от того, кто все  еще  в
искуплении и кто не совершил подвига  раскрытия  своей  творческой  природы?
Христос Грядущий никогда не  явится  тем,  которые  сами  в  себе  свободным
усилием  не  раскроют  иного,  творческого  образа  человека.  Лишь   подвиг
свободного творчества обратит человека  к  Христу  Грядущему,  подготовит  к
видению иного образа Абсолютного  Человека.  И  если  для  искупления  нужно
великое послушание,  то  для  творчества  нужно  великое  дерзновение.  Лишь
великим дерзновением можно узреть Христа Грядущего. В духе послушания навеки
будет виден лишь Христос Распятый,  лишь  аспект  Искупителя.  Нужна  жертва
дерзновения, подвиг решимости оттолкнуться от всех безопасных берегов. Нужна
добродетель  небезопасного  положения,  способность  бесстрашно  стать   над
бездной. Третье творческое откровение  в  Духе  не  будет  иметь  священного
писания, не будет голосом свыше: оно совершается в человеке и  человечестве,
это   откровение   антропологическое,   раскрытие   христологии    человека.
Антропологического откровения Бог ждет от человека, и человек не  может  его
ждать от Бога. Третьего откровения нельзя ждать, его  должен  совершить  сам
человек, живущий в Духе, совершить свободным творческим  актом.  В  нем  все
трансцендентное становится имманентным. Третье антропологическое откровение,
в котором раскрывается творческая тайна  человека,  есть  последняя  свобода
человека. Человек совершенно свободен в откровении своего творчества. В этой
страшной свободе -  все  богоподобное  достоинство  человека  и  жуткая  его
ответственность.   Добродетель    небезопасного    положения,    добродетель
дерзновения  -  основные  добродетели  творческой  эпохи.  Лишь   тот,   кто
добродетелен этими добродетелями, лишь тот увидит Христа Грядущего,  лишь  к
тому придет Христос сильный и прославленный. Тот, кто трусливо  отказывается
от страшного бремени последней свободы, тот не может быть обращен  к  Христу
Грядущему,  тот  не  уготовляет  Его  второго  пришествия.  Лишь  жертвенная
решимость стать в положение опасное и рискованное, плыть от старых и твердых
берегов  к  неведомому  и  не  открытому  еще  материку,  от   которого   не
протягиваются руки помощи, лишь страшная свобода делает  человека  достойным
увидеть Абсолютного Человека, в котором окончательно  раскроется  творческая
тайна человека. Христос Грядущий раскроет свою творческую тайну тем, которые
сами совершают подвиг творчества, которые уготовляют  новую  землю  и  новое
небо. Творчество человека в Духе, в высшей духовной жизни, так же уготовляет
второе  пришествие  Христа,  как  земля-Богоматерь  уготовила   первое   Его
пришествие. Путь ко второму пришествию требует активной мужественности, а не
только  пассивной  женственности.  Человек  призван  не   ждать   только   и
предчувствовать,  но  действовать  и  творить.  Человек  должен  перейти  из
состояния    религиозно-пассивного    и     рецептивного     в     состояние
религиозно-активное и творческое.
   Богом  дана  была  человеку  благодатная  помощь   Христова   искупления,
восстанавливающего падшую природу человека.  Через  искупление  возвращается
человеку его творческая свобода. И должно наступить мировое  время  действия
этой творческой свободы. Сам человек должен сотворить то, для  чего  он  был
искуплен, для чего и сотворен был. В самом человеке, в страшной и  последней
его  свободе  должен  совершиться  мировой  переход  к   религиозной   эпохе
творчества. И новым лишь падением человека было бы  ожидание  и  требование,
чтобы сам Бог за него совершил этот  переход,  чтобы  творческое  откровение
совершалось не по внутренней свободе человека, а  по  одной  внешней  помощи
Божьей. Желание и ожидание, чтобы самим Богом было сотворено то, что  должно
быть сотворено  человеком,  -  нечестиво  и  богопротивно.  Такое  пассивное
религиозное сознание есть потворство человеческой слабости и трусости. Ложно
и безбожно то ветхое сознание, по которому человек не смеет дерзать  творить
до мирового окончания искупления, до конца  этого  мира.  По  этому  ветхому
сознанию в здешнем мире  удел