ю сморщенную кепку
и замахнулся.  Это движение Дед не переносил.  Терпеть не мог,  когда  люди
друг на  друга кричали и замахивались.  Если мы с Аленкой не дурачились,  а
всерьез ругались,  то он грозно рычал и показывал свои ослепительные клыки.
Федя не успел меня ударить, Дед молчком цапнул его за ногу.  Гриб завопил и
схватил Деда за хвост. Дед зарычал и, извернувшись, прихватил Федю за руку.
Гриб сразу перестал ерепениться и спрятал руки за спину.
     - Уйми собаку, - совсем другим тоном сказал он.
     - Дед,  как тебе не стыдно?  - сказал я и отозвал его. Войдя в раж, он
намеревался еще раз вцепиться в Федю.  Гарик во время этой короткой схватки
отбежал в сторону и выломал здоровый сук,  готовясь вступить в бой с Дедом.
Я посоветовал ему бросить палку, пока Дед не заметил.  Я сказал Гарику, что
Деда палкой  не  удивишь.  Эрдельтерьеры  -  отчаянные  собаки  и никого не
боятся. Они даже охотятся на львов.  А уж с Гариком ему  и  делать  нечего.
Гарик послушался и бросил палку.  А Дед,  схватив ее,  стал яростно грызть,
только щенки полетели.
     Федя осмотрел свои раны и, немного посопев, сказал:
     - В деревне собака покусала одного... Тридцать уколов влепили!
     - Сходи в больницу, пусть и тебе влепят, - посоветовал я.
     - Ты привяжи его, - сказал Гарик.
     - Он за дело кусает, - сказал я.
     Федя нагнулся к воде и стал обмывать ногу и руку.  А Дед уже забыл про
нас: подбросил  палку  вверх,  поймал  ее  и  помчался вдоль берега,  лая и
дурачась.
     - Нехорошо получилось,  - сказал Гарик.  - Человек переживает, лишился
лодки.
     - По-твоему, лучше было, если бы он мне врезал?
     - Не надо было эту дурацкую  бомбу  в  воду  кидать,  Столько  мальков
загубили. Зря ты Деда натравил, - сказал Гарик.
     - В другой раз не будет кулаками размахивать.
     Подошел Федя.  На  меня  он  не смотрел.  Я понял,  что наши отношения
безнадежно испорчены.  Признаться, Гриб мне не очень нравился. Орет, как на
базаре, оскорбляет.
     На меня даже отец никогда не кричит. Бывает, что Аленка разойдется, да
что с девчонки возьмешь?
     Федя сдернул с кустов свою одежду и, хотя она еще не просохла, оделся.
К рамкам прилепил по кусочку листа подорожника.
     - Пока,  - мрачно сказал он и,  прихрамывая,  ушел. Гарик проводил его
взглядом и, посмотрев на остров, пробурчал:
     - Все из-за него...

                              Глава двадцатая

     - Ну где же вы?! Сю-да-а!
     Я решил,   что  Аленка  тонет.  Иначе  с  чего  бы  она  так  кричала?
Наперегонки с Гариком мы бросились к озеру.  Аленка стояла в лодке и обеими
руками держала за длинное удилище.
     - Я наконец поймала большую рыбину,  - сказала она,  не глядя на  нас.
Лицо у нее было удивленное.
     Конец удилища ходил, леска натянулась.
     - Давай я, - сказал Гарик, собираясь прямо в штанах лезть в воду!
     - Не мешайте!  - ответила Аленка.  И даже  ногой  топнула.  Она  стала
подводить добычу к лодке. Но лещ упирался, не шел.
     - Уйдет! - стонал Гарик. - Как пить дать уйдет.
     - Она же ловила, - сказал я.
     - Где подсачок?
     - Не кричи под руку, - ответила Аленка. - Я и без этого... сачка.
     - Тащи подсачок! - приказал Гарик.
     Я пулей  бросился  к  палатке,  схватил подсачок на бамбуковой ручке и
прибежал обратно.  Рыбина еще держалась на крючке. Гарик вырвал подсачок из
рук и ловко забросил в лодку. Аленка, не отрывая глаз от лески, взяла его.
     - Леску не ослабляй! - переживал Гарик. - Сорвется, слышишь?
     - Никто не ослабляет...
     - Пускай воздуха глотнет... Легче тащить будет!
     - Он не хочет воздуха...
     Аленка все-таки подвела рыбину к борту и  стала  просовывать  под  нее
подсачок. Рыбина всплеснула, и мы увидели золотистый бок и черный плавник.
     - Лещ!  - сказал Гарик.  Рыба  высунула  из  воды  голову  и,  глотнув
воздуха, добровольно легла на бок.
     - Чего ждешь? - крикнул Гарик. - Тащи!
     Аленка все еще никак ни могла просунуть подсачок.
     - Бери с хвоста! С хвоста, говорю!
     - Лопнешь, - сказала Аленка.
     Гарик стукнул себя кулаком по лбу и в одежде полез в воду. Но когда он
подплыл к  лодке,  торжествующая Аленка уже держала в подсачке изогнувшуюся
рыбину. Крупная чешуя отливала золотом.
     - Просто удивительно,  почему не ушел,  - говорил Гарик, плавая вокруг
лодки.
     - Всю рыбу распугал, - сказала Аленка.
     - Давай к берегу,  - позвал я.  Мне тоже хотелось посмотреть на  леща.
Аленке самой не терпелось показать рыбину. Она стала грести к берегу. Гарик
плыл рядом.
     - Она чуть удочку не утащила, - рассказывала Аленка.  - Смотрю, удочка
сползает в воду, я как дернула! Тяжелое что-то. Тут я как закричу...
     - Слышали, - сказал я.
     Лещ был килограмма на полтора.  Он смирно лежал  на  траве  и  ворочал
глазами. Почему-то он почти не брыкался.
     - Везет же...  - сказал Гарик.  Мокрая рубаха и штаны облепили его,  у
ног - лужа.
     - Я говорила, что поймаю... - ликовала Аленка.  - Это Сорока мне место
показал. Я с шести утра сижу тут. Сначала одни ерши, а потом...
     - Что дальше было - мы знаем, - сказал я.
     Аленка умолкла.   И   правильно,   нечего   задаваться.  Повезло,  так
помалкивай! Вот мне почему-то не везет...
     Я вдруг  увидел,  как  недалеко  от  того  места,  где  ловила Аленка,
закачались камыши, скрипнула осока. Негромко всплеснуло, разбежались круги.
Когда солнце   вышло   из-за  облака,  я  увидел  под  водой  ррасплывчатую
двигающуюся тень.  Я думал,  что увижу и зеленую трубку, но трубки не было.
Тень ушла в глубину, растворилась. И сколько я ни смотрел - трубку так и не
увидел. Маленькие волны сомкнулись над таинственным пловцом. Опять загадка:
кто это? У Сороки была трубка, он не мог так глубоко уходить под воду.
     - Я вечером опять на этом месте встану, - сказала Аленка.
     - Теперь все лещи твои, - сказал я.

                           Глава двадцать первая

     С утра  стал накрапывать дождь.  Он глухо стучал по крыше нашего дома.
Под окном росли лопухи,  слышно было,  как  дождевые  капли,  скатываясь  с
крыши, барабанят  по  широким зеленым тарелкам.  Сосны стояли потемневшие и
взъерошенные. На остриях  зеленых  иголок  повисли  блестящие  капли.  Небо
затянули серые облака.  В той стороне,  где должно быть солнце, облака были
светлые. Я не любил такой дождь.  То ли дело гром и молния!  Налетит гроза,
все кругом потемнеет,  а потом как заполыхает и загремит!  И дождь не такой
маленький и нудный, а как ударит косым ливнем, так трава ложится на землю.
     Отец, подперев  руками  голову,  читает рукопись.  Он не слышит дождя.
Аленка, положив ноги на спинку  кровати,  лежит  с  книжкой  в  руках.  Дед
растянулся посередине   комнаты.   Он  побывал  на  улице  и  вымок.  Глаза
прижмурены. Но я знаю: Дед не спит. Уши шевелятся. Он слушает, что творится
снаружи. Когда Дед попадает под дождь,  от него несет псиной.  Мне нравится
этот запах.  А вот Аленка не выносит.  Она изредка поглядывает  на  Деда  и
морщит нос.  Но  Деду  наплевать на Аленку.  Он все равно не уйдет из дому,
пока самому ме захочется.  Иногда наш старик становится упрямым как осел. С
места не  сдвинешь,  рычит,  клыки  показывает:  и  у  собак  бывает разное
настроение. Наверное, не нравится ему, что дождь идет.
     Я сижу на подоконнике, положив руки на колени.  Смотрю на мокрый лес и
жду чего-то. Вдруг из леса выйдет лось Сережа? Или сын его - Борька?
     - Лоси умеют плавать? - спрашиваю я.
     Отец отрывается от бумаг и смотрит на меня.  Я уверен,  что он меня не
видит. Отец видит пересекающиеся линии, кривые и прямые.
     - Лоси? - спрашивает отец и, подперев ладонью лоб, снова углубляется в
рукопись, забыв про лосей.
     - Как они попали на остров? - говорит Аленка.
     На этот  вопрос  трудно ответить.  Если даже и умеют плавать,  они все
равно не заберутся на остров.
     - Зимой! - осенило меня. - По сугробам.
     Аленка молча смотрит в потолок. Немного помолчав, соглашается:
     - Иногда и тебе приходят в голову разумные мысли.
     - А тебе никогда, - отвечаю я.
     Но Аленке ругаться лень. Она не обижается.
     - А медведи умеют плавать? - снова спрашиваю я.
     Все молчат.  Никого не волнуют медведи. Конечно, умеют плавать. Почему
бы им не уметь?
     - Убей  меня громом,  если они не позаимствовали этот грот и колодец у
Жюля Верна, - сказала Аленка.
     Где-то далеко и впрямь громыхнуло.
     - Убьет, - говорю я.
     - А Коля Гаврилов - его верный паж?
     - Оруженосец,  - соглашаюсь я.  Аленка любит употреблять эти старинные
словечки из романов.
     - Как ты думаешь, Сережа, кто из них храбрее?
     Я понял, о чем идет речь, но на всякий случай спросил:
     - Гарик или Сорока?
     - Кто это придумал ему такое имя?
     Непонятная это вещь - храбрость. Гриб держал дымящуюся бомбу в руках и
посмеивался. Мы  с  Гариком чуть со страху не умерли,  а он хоть бы что.  А
когда Дед насел на него,  так сразу побелел и быстренько домой смотался.  И
Аленка одна  может  по лесу бродить весь день,  не боится ночью выходить из
дому, а как гром загремит,  так побледнеет и начинает полотенцем  закрывать
зеркало. А  потом  ложится  на диван и на голову подушку кладет.  А я люблю
смотреть на грозу.  И не страшно мне,  а,  наоборот, весело - так и хочется
выбежать под хлесткий дождь и прыгать по лужам. Я иногда так и делаю. Когда
никто не  видит.  А  до  чего  приятно  стоять  под  ливнем  без  кепки   и
чувствовать, как  по  голове  щелкают  капли,  а  рубаха  прилипает к телу!
Говорят,  кто простоволосый стоит под дождем, тот быстрее вырастет. И еще я
люблю смотреть, как дождевые капли хлещут по лужам. Лужа пузырится и кипит.
А иногда появляется маленькая радуга. Из звона и пузырей. Поиграет маленько
и пропадет. Аленка этого никогда не видит. Она прячется под подушкой.
     - Где же ты,  солнце ясное? - произнес отец, поднимаясь из-за стола. -
За горами,  за  долами,  за  дремучими лесами...  Пойдемте,  ребятишки,  за
солнцем?
     Мы с Аленкой посмотрели на окно. Капли суетливо торкались в стекло. Не
успеешь до озера дойти, как холодные струйки потекут за воротник.
     - Вы знаете, чем сейчас в лесу пахнет?
     Мы не знали.
     - Грибами, - сказал отец, - Грибами, которые еще не вылупились на свет
божий.
     Грибы, которые еще не вылупились,  не интересовали нас с Аленкой.  Вот
если бы они появились, тогда бы мы побежали в лес.
     - Вы  слышали  когда-нибудь,  дикари несчастные,  как шумят березы под
дождем?
     И этого мы не слышали. Я полагаю, что они шумят под дождем так же, как
и осины, и клены, и вязы, и другие лиственные деревья.
     - А кукушку хотите послушать?
     Зачем обязательно это делать  на  дожде?  Кукушку  можно  послушать  и
потом, когда дождь перестанет. Здесь какие-то скупые кукушки. Несколько раз
я просил их посчитать, сколько лет мне жить. Раза два прокукуют - и молчок.
     Отец прошелся  по комнате.  Он на ходу взял Аленкину книжку,  прочитал
название и снова положил.
     - "Роб Рой"... Вальтер Скотт. А ты "Гойю" читала?
     - Про что это?
     - Про Гойю.
     - Он был рыцарь?
     - Шпион какой-нибудь, - сказал я.
     Отец схватился за голову:
     - Они до сих пор не знают, кто такой Гойя!
     - Мы еще маленькие, - сказал я.
     - Папа,  ты хотел идти за солнцем,  - сказала Аленка. - Только сначала
скажи, кто такой Гойя?
     - И вы не знаете,  кто такой Микеланджело?  Рубенс? Тициан? Рембрандт?
Ван-Дейк?
     - Великие художники, - сказала Аленка.
     - Нет, скульпторы, - заметил я.
     - Дети!  -  вскричал  отец.  - Немедленно собирайте чемоданы,  летим в
Ленинград!
     - Зачем? - в один голос спросили мы,
     - Я вас поведу в Эрмитаж,  потом в Русский музей,  потом в Казанский и
Исаакиевский соборы...
     - Мы там были, - сказал я.
     - Мы  будем  туда  ходить каждый день!  - гремел отец.  - Мы будем там
ночевать. И изучать,  изучать,  изучать произведения великих  живописцев  и
скульпторов.
     - Это великолепно! - воскликнула Аленка. - Сережа, ты слышал? Наш папа
теперь каждый  день  будет  приходить в четыре с работы,  и мы вместе будем
ходить по музеям и  картинным  галереям!  Наконец-то  наш  дорогой  папочка
вплотную займется воспитанием своих необразованных детей!
     - Почему в четыре? - перестал ходить по комнате отец. - У меня ведь на
вечернем отделении лекции...  Мы будем иногда по утрам ходить.  Да-а...  По
утрам я должен быть и лаборатории. Мы будем ходить...
     - Ночью!  -  воскликнула  Алеика.  - Кругом тишина,  а со стен во всей
своей первозданности  смотрят  на  нас   картины   гениальных   художников.
Потрясающее зрелище! Вот только нужно договориться с администрацией музеев,
чтобы нас пускали туда по ночам... Ну, это папа возьмет на себя.
     Отец улыбнулся и озадаченно почесал затылок.
     - Почему,  собственно,  я с вами должен ходить в музеи?  Так  сказать,
водить вас за ручку? А сами? Дорогу не найдете?
     - Ты всегда прав,  - сказала Аленка.  - А все-таки  скажи:  кто  такой
Гойя?
     - Ничего не выйдет, - ответил отец. Он надел плащ и ушел в лес слушать
кукушку.  Дед проводил его до порога и остановился в глубокой задумчивости:
перевалить через порог или остаться  в  избе?  Он  повернул  морду  в  нашу
сторону, как бы спрашивая совета, но мы молчали. И тогда Дед тяжело, как он
это умел,  вздохнул и,  отворив мордой дверь, ушел вслед за отцом. Весь вид
его говорил: служба есть служба, ничего не поделаешь.
     - Какие мы с тобой неотесанные, - сказала Аленка,
     - Отешемся, - сказал я.
     - Раз в неделю можно ходить в музеи,  -  продолжала Аленка.  - Живем в
таком городе, а совсем не знаем его.
     - В музеях пахнет мышами, - сказал я.
     - На  чердаках  не  только мышами пахнет,  а и кошками...  А ты иногда
часами торчишь на чердаке.
     - То на чердаке, - сказал я.
     В сенях хлопнула дверь.  Кто-то идет к нам.  Наверное,  отец  раздумал
идти в лес. Кукушку можно слушать и дома, стоит только окно распахнуть.
     Дверь отворилась,  и на пороге появился Сорока.  В руках у него мокрый
мешок.
     - Вот не ждали! - сказала Аленка.

                           Глава двадцать вторая

     Волосы у Сороки мокрые.  Рубаха на груди и плечах  потемнела.  Он  был
босиком, штаны  подвернуты.  Я  удивился  не  меньше  Аленки:  зачем  к нам
пожаловал Президент?
     Но он   не  торопился  объяснять.  Положил  мешок  под  скамейку.  Мне
показалось, что в мешке кто-то  шевелится.  Я  хотел  пригласить  Сороку  в
комнату,  но он и сам, без приглашения, подошел к столу и сел на табуретку.
Рукой пригладил взъерошенные волосы. Ладонь стала мокрой, и он, взглянув на
нее, вытер о штанину.
     Аленка по-прежнему лежала на кровати,  положив ноги на спинку.  Книжку
она засунула под подушку и с любопытством смотрела на незваного гостя.
     - Я поймала леща, - похвасталась Аленка.
     - Вот видишь, - сказал Сорока.
     - Мы из него уху сварим.
     - Да, - сказал Сорока.
     Я посмотрел на него.  Сорока был невозмутим. Зачем все-таки он пришел?
И что у него в мешке? Снова там кто-то пошевелился.
     - Шли бы в лес, - сказал Сорока. - Сидите дома, как сурки.
     - Сидим, - ответил я.
     - Коля Гаврилов не был у вас? - спросил он.
     - А должен быть?
     - Пропал куда-то парень, - сказал Сорока.  Немного помолчав,  спросил:
- Отец в лес ушел?
     - За солнцем, - сказал я.
     Сорока поднялся.  Мне не хотелось,  чтобы он уходил,  и я сказал,  что
отец скоро вернется.  Аленка подтвердила. Ей тоже не хотелось, чтобы Сорока
уходил. А он стоял в нерешительности.
     - Если ушел за солнцем,  - сказал он,  - то вряд ли скоро  вернется...
Дай бог, если к вечеру прояснится.
     Он не ушел. Снова уселся на табуретку.
     - А зачем тебе отец? - спросил я.
     - Дело есть, - коротко ответил он.
     Мы помолчали. Аленка, глядя в потолок, проговорила:
     - Не обидишься, если спрошу...
     Сорока улыбнулся:
     - Почему меня зовут Сорокой?
     Аленка энергично закивала головой.
     - Я родился в лесу...
     - В лесу? - удивилась Аленка. - Уж не в птичьем ли гнезде?
     - Расскажи, - попросил я.
     Может быть, потому что у Сороки было хорошее настроение, или все равно
ему делать было нечего,  он  под  стук  дождя  рассказал  нам  удивительную
историю своего имени.

                     История, которую рассказал Сорока

     - Есть на свете такая деревня Дедовичи. Это в Белоруссии. Кругом леса.
От железной дороги - сто километров.  В деревне десятка два изб.  Там  жили
мои родители.  Работали в колхозе.  Отец - кузнец,  мать лен выращивала.  Я
никогда не видел ни отца своего, ни мать.  Отец, когда началась война, ушел
на фронт.  И  погиб  в  самом конце войны,  на правом берегу Одера.  Он был
пулеметчик. А мать так и жила в Дедовичах,  ждала его.  В этих лесах  после
войны орудовали бандеровцы. Есть такие бандиты. Они с немцами заодно. Когда
бандеровцы налетели на Дедовичи,  все разбежались.  Ну и мать  моя...  А  я
должен был  вот-вот  на  свет появиться.  Она еле ходила.  Когда бандеровцы
наткнулись на группу, где была моя мать, они всех из автоматов...  Звери, а
не люди были.  А я только что родился. Видя, что бандиты приближаются, мать
схоронила меня в кустах. Неизвестно, сколько я там пролежал - это случилось
летом, -  нашли меня совсем голого наши бойцы.  Рядом была муравьиная куча.
Наши лес прочесывали,  добивали бандеровцев.  Они бы и не  нашли  меня,  но
услышали сорочьи крики. Птицы носились надо мной и кричали. Сороки... Много
сорок.  Лейтенант был веселый человек и назвал меня Сорокой, а фамилию свою
дал... Потом бандиты и его убили. Только все равно этих гадов уничтожили.
     Мы с Аленкой ожидали услышать какую-нибудь веселую историю,  а тут вот
что.
     - И у тебя нет другого имени? - спросила Аленка.
     - Когда  я  стану  взрослым,  меня  будут  звать  Сорока Тимофеевич...
Смешно?
     - В нашем классе у одного мальчика имя Плутоний,  - сказала Аленка.  -
Мы его зовем Плут.
     - А у нас есть Радий, - сказал я. - Он рыжий. И жутко вредный!
     - В детдоме дали мне другое  имя...  Обыкновенное  -  Иван.  -  Сорока
помолчал и добавил: - А мне нравится Тимофей.
     - Иван лучше, - заметила Аленка.
     - Лейтенанта  того  Тимофеем  звали,  - сказал Сорока.  - Который меня
нашел.
     - Коля рассказывал про Смелого. Это правда?
     - Правда, - сказал Сорока.
     - А могилу нашли?
     - Мы поставим ему памятник.
     - Кому  памятник?  -  спросила  Аленка,  которая ничего не слышала про
Смелого.
     Сорока стал  рассказывать  и  эту  быль.  Аленка  вся подалась вперед,
слушая его. Для нее это было полной неожиданностью. Моя сестра считала, что
в такой дыре, куда мы забрались, ничего интересного быть не может.  И вдруг
такое! И не в старинных романах, а на самом деле.
     К нам  пришел Гарик.  Сорока замолчал и стал с интересом рассматривать
его. Аленка с  досадой  взглянула  на  Гарика:  дескать,  не  вовремя  тебя
принесло. Гарик встретился с Сорокой впервые. Он даже сначала не сообразил,
что это  Президент.  Гарик  был  чем-то  расстроен.  Лицо  хмурое,  рубашка
промокла и испачкана в земле. Рыбачили на дожде, что ли?
     - Мы уезжаем, - сказал Гарик и посмотрел на Аленку.
     - Надо с вашими попрощаться, - она поднялась с кровати.
     - Еще палатку не свернули...
     Аленка снова улеглась и ноги положила на спинку.
     - Совсем?  - спросил я.  Гарик кивнул. За все время Сорока не проронил
ни слова.  По лицу его было непонятно:  рад он,  что уезжает Гарик, или ему
все равно.
     Гарик подмигнул мне и вышел в сени. Я за ним.
     - Этот тип - Сорока? - спросил он. Я ответил.
     - Зачем он к вам пришел?
     - Не к Аленке, - сказал  я, - Отец ему понадобился.
     - Справлюсь я с ним? - спросил Гарик, пошевелив плечами.
     - Драться будете?
     - Нет вашего отца - пускай уматывает.