т...  зато  есть
браконьеры, которые почище акул! И вреда приносят неизмеримо больше. Адская
машина, что  была  у  них установлена на лодке,  убивала все живое в озере.
Сильный разряд тока не щадил  ни  крупную  рыбу,  ни  мальков,  ни  водяных
животных и   насекомых.  С  такими  "специалистами",  оснащенными  новейшей
техникой убийства рыбы, Сорока столкнулся впервые...  Прячась в камышах, он
видел, как  они  выбирали  место  поглубже,  измеряя дно глубомером,  потом
опускали в яму два  толстых  кабеля  с  медными  электродами  на  концах  и
включали генератор  высокого напряжения...  Когда они собрали подсачками на
длинных рукоятках парализованную рыбу,  Сорока осторожно  пошел  в  виду  и
поплыл за ними.  Вокруг,  будто лепестки осыпавшихся цветов, белели мальки,
мелкая рыба,  которой браконьеры пренебрегали.  Пока они, отмечая очередную
удачу, распивали водку,  он потихоньку отвел "казанку" на глубокое место...
С берега за браконьерами следили  Вася  Остроумов  и  Егор  Лопатин  -  оба
когда-то были  членами  мальчишеской  республики.  Они жили в Островитине и
поэтому не уехали с детдомовскими ребятами  в  другие  края.  Вася  работал
шофером на  совхозной  трехтонке,  Егор  -  комбайнером.  Ребята  без звука
согласились помочь Сороке.  Остроумов даже  хотел  слетать  в  райцентр  за
рыбинспектором, но  Сорока  сказал,  что  это  долгая  история и браконьеры
успеют уйти...
     "Сумели, интересно,   ребята  взять  на  берегу  рыбу  и  погрузить  в
машину?.." - подумал Сорока.
     Он сначала даже не понял, что случилось: в глазах обволакивающий мрак,
дыхание перехватило...  Хлебнув воды,  он лихорадочно  заработал  ногами  в
ластах и выскочил на поверхность. Подумать только: он не заметил, как начал
тонуть!  Зверски засаднило плечо - вгорячах он стал грести и левой рукой, -
непривычно гулко застучало в ребра сердце.  Он повернулся на спину и увидел
над собой сразу две луны,  а звезды роились  в  небе,  будто  потревоженные
пчелы. Краем уха он слышал скрип уключин,  неясные голоса.  Это "казанка" с
браконьерами. Крикнуть,  чтобы подобрали?  До берега еще далеко,  а силы на
исходе... Вдруг не дотянет? Он отогнал от себя эти мысли и, медленно шевеля
ластами, поплыл на спине. Прикинув расстояние до берега и острова, он решил
держать к  острову.  Там у него спрятана в кустах одежда.  Разорвет майку и
перевяжет плечо.
     Скрип уключин затих.  На веслах им еще долго грести до деревни. Это не
на моторе.
     А генератор  с движком похоронен на дне озера.  Им его теперь вовек не
отыскать. Да и ему, Сороке, придется как следует потрудиться, чтобы поднять
со дна тяжеленный агрегат.  С аквалангом было бы, конечно, легче, а в одной
маске с трубкой?.,  Собственно,  зачем его поднимать? Пусть себе ржавеет на
дне. Как  говорится,  дурной пример заразителен:  еще кто-нибудь додумается
уничтожать рыбу таким же варварским способом...
     Мысли с браконьеров перескочили на Алену: что она сейчас делает? Сидит
на берегу и смотрит на озеро?  Наверное,  она  слышала  выстрелы.  Впрочем,
здесь часто палят из ружей.  В уток,  которые сразу после заката пересекают
озеро в разных направлениях.  Скучно,  говорит, ей. Будто ему весело! Когда
ехали сюда,  думал,  что  все  будет  хорошо;  а  оно  вон как повернулось!
Сплошные драмы и трагедии... Жаль, что детдомовские ребята отсюда уехали. И
теперь никто  не  знает:  встретится  ли  когда-нибудь  Президент Каменного
острова с гражданами своей бывшей республики?..
     Непроницаемая тишина постепенно окутывает его.  Пошевелив ластами,  он
приподнимает тяжелую голову и  снова  слышит  мир:  где-то  крякнула  утка,
скрипнул сук  на  дереве - значит,  остров близко!  Порыв ветра пробежал по
вершинам сосен,  и они зашумели.  Надо перевернуться, вода заливает уши. Но
перевернуться нет  сил.  Ноги  сами  по себе медленно опускаются в глубину,
ласты на них будто две пудовые гири.  Вода обволакивает его,  засасывает  в
себя. У нее нет цвета, запаха, температуры. Ему давно уже не холодно. Он не
чувствует воды.  Иногда ему кажется, что он не плывет, а идет по воде. Но и
идти не хочется. Хочется закрыть глаза, расслабиться и постоять в воде, вот
только жаль - прислониться не к чему.  Какое счастье просто так  лежать  на
траве, чувствуя  затылком  родную  прохладную  твердь  земли,  и смотреть в
синее-синее небо. И ни о чем не думать...
     Он снова хлебнул воды и, сразу придя в себя, бешено заработал ногами и
здоровой рукой.  Откуда только силы взялись? Перевернулся и поплыл на боку.
Темная громада  острова  совсем  рядом,  но  надо найти бухту...  Он задрал
голову и увидел сразу несколько узловатых черных рук, жадно протянувшихся к
нему. Это  не  руки  -  высохшие  корни деревьев.  На самой высокой сосне -
наблюдательный пункт,  на котором много он провел часов,  - значит,  от нее
влево бухта.  Он слышал,  как в камышах чмокали лещи, натужно скрипел сухой
сук... Он знал который.  Кто-то из детдомовских  ребят  доставал  с  дерева
застрявший в  развилке  вымпел  и  сломал  на  громадной  сосне ветку.  Она
засохла, просыпав на землю иголки,  но  не  упала,  все  еще  держалась  на
стволе.
     Самыми длинными и  трудными  были  последние  метры  через  высокие  с
острыми листьями  камыши.  Он  уже не плыл,  а подтягивался правой рукой от
одного камышового куста до другого.  У самого берега шершавая осока  начала
жалить руки  и ноги.  Раздвигая ее израненными ладонями,  он наконец ощутил
ногами зыбкое дно. С усилием передвигая чугунные ноги в ластах, выбрался он
на берег,  сделал  несколько  нетвердых  шагов  и,  инстинктивно  прикрывая
здоровой рукой раненую,  мешком рухнул на  мокрую  лужайку.  Подвернувшиеся
ласты больно  сжали  ступню,  но  уже  не было сил сбросить их.  Сердце так
бухало, что казалось, сейчас взорвется и разнесет вдребезги грудную клетку.
Луна со  смутным человеческим ликом выплыла из-за вершины,  заглянула ему в
лицо и вдруг разбрызгалась  сразу на несколько тысяч маленьких разноцветных
лун...
     Он открыл глаза и зажмурился:  яркий солнечный  свет  ударил  в  лицо,
ослепил. И тотчас он почувствовал, как кто-то взял его руку и стал гладить.
Прикосновение было  нежным,  ласковым.  Он  еще  какое-то  время  лежал   с
закрытыми глазами,  удивляясь:  что это такое? Внезапно все вспомнив, снова
открыл глаза и встретился взглядом с Аленой.
     Он сделал  было попытку вскочить на ноги,  но,  с трудом сдержав стон,
остался в том же положении. Левой рукой было не пошевелить. Сильно отдавало
в шею  и  лопатку.  Распухшее  плечо  пульсировало  - так всегда бывает при
воспалении. Уж он-то это хорошо знал.
     - Уже утро, - пробормотал он, прищуриваясь. Глубокие карие глаза Алены
смотрели на него.  И было в них что-то незнакомое, волнующее и вместе с тем
тревожащее...
     - Они в тебя стреляли, - проговорила она,  все так же пристально глядя
ему в глаза. - Как в дикого зверя...
     - Как ты сюда попала?  - спросил он и облизнул запекшиеся  губы.  Свой
собственный голос  показался ему чужим.  Он кашлянул и хотел было сплюнуть,
но, сделав над собой усилие, проглотил солоноватый комок.
     - Они могли тебя убить, - продолжала она.
     - Не убили же,  - попробовал он улыбнуться,  но сам понял,  что улыбка
получилась страдальческой, неестественной.
     - Ты хоть сделал то, что хотел?
     Он кивнул и, ощутив боль в шее, закрыл глаза.  Не оттого, что ослаб, -
ему вдруг  стало   трудно   выдерживать   взгляд   Алены.   Требовательный,
вопрошающий взгляд.   А   собственная   беспомощность   стала   раздражать.
Непривычным было это ощущение.  Даже ночью,  в  озере,  с  трудом  плывя  к
острову, он  не  чувствовал себя таким беззащитным.  Вдруг подумалось,  что
когда-то очень давно,  может быть,  тогда, когда и говорить-то еще не умел,
на него точно так же кто-то смотрел...
     Нащупав правой рукой траву, он стиснул зубы и стал приподниматься. Как
только затылок  оторвался  от  ее  теплых  колен,  он почувствовал,  что на
острове влажно и прохладно.  Еще солнце не взошло, только-только рассветать
стало.
     - Я тебе помогу... - Алена осторожно подхватила его сбоку, и он ощутил
плечом тугую округлость ее груди, застеснялся и попытался высвободиться, но
она не отпустила.
     - Обопрись о меня,  - командовала она.  - Внизу лодка. Я тебя отвезу в
деревню, там есть медпункт.
     Покосившись на  плечо,  он увидел,  что оно поверх разорванной рубашки
забинтовано ее цветастой косынкой.  Странно,  что он не очнулся,  когда она
делала перевязку.  И он совершенно не помнил: каким образом натянул на себя
оставшиеся под кустом брюки  и  рубашку.  Больная  рука  тоже  просунута  в
рукав... Может. Алена его, как маленького, одела?..
     Силы понемногу возвращались,  и он без ее помощи спустился по заросшей
тропке в  бухту,  где  темнела в камышах деревянная лодка.  Сиденья и весла
были обсыпаны крупной росой.
     - Как  ты  вообще  до острова доплыл,  - говорила Алена,  отталкиваясь
веслом от травянистого берега.  Для того чтобы выбраться на плес,  им нужно
было пройти по узкому коридору среди камышей. Совсем близко от лодки в воду
шлепнулась стрекоза.  Тотчас булькнуло,  и она исчезла. По воде разбежались
разноцветные круги. Солнце вот-вот должно было подняться из-за леса.
     - Лучше скажи, как ты нашла меня? - спросил Сорока.
     - Где же еще искать президента, если не в его резиденции, - улыбнулась
Алена.
     - Ты меня... одела?
     - Мне помогли русалки... Ты такой тяжелый!
     - Спасибо, - тихо произнес он.
     - Послушай,  это из Ахматовой,  - сказала Алена. - Я как раз читала ее
томик, когда услышала выстрелы...

                      Сжала руки под темной вуалью...
                      "Отчего ты сегодня бледна?"
                      - Оттого, что я терпкой печалью
                      Напоила его допьяна.

                      Как забуду? Он вышел, шатаясь,
                      Искривился мучительно рот...
                      Я сбежала, перил не касаясь,
                      Я бежала за ним до ворот.

                      Задыхаясь, я крикнула: "Шутка
                      Все, что было. Уйдешь, я умру".
                      Улыбнулся спокойно и жутко
                      И сказал мне: "Не стой на ветру".

     Внимательно посмотрела на него,  хотела было  пошевелить  веслами,  но
снова опустила их.
     - Нравятся?
     - Не стой на ветру... - задумчиво повторил он.
     - Я  люблю  Ахматову,  -  сказала   Алена.   -   Послушай   еще   одно
стихотворение...

                      Хочешь знать, как все это было? -
                      Три в столовой пробило,
                      И, прощаясь, держась за перила,
                      Она словно с трудом говорила:

                      "Это все... Ах, нет, я забыла,
                      Я люблю вас, я вас любила
                      Еще тогда!" -
                      "Да".

     - Хорошие  стихи,  -  помолчав,  сказал  он.  -  Как  ты все-таки меня
разыскала? - повторил он свой вопрос. - Ночью?
     - О чем ты спрашиваешь, Сорока? - рассмеялась она. - И потом разве это
так важно? Случись подобное со мной, разве ты меня не нашел бы?
     - Нашел бы, - негромко, будто эхо, откликнулся он.  - Я тебя и на краю
света отыскал бы...

                           Глава двадцать первая

     Алена и Нина с утра затеяли генеральную  уборку  в  доме,  а  Гарик  и
Сережа без дела слонялись по берегу.  Все,  что им поручили, они выполнили:
натаскали полную бочку  воды,  выколотили  полосатые  домотканые  половики,
сложили в  аккуратную  поленницу  распиленные  и  наколотые дрова,  даже до
блеска надраили песком алюминиевые кастрюли и тарелки. Сережа вспомнил, как
однажды Дед  помогал  им тут убираться:  вцепился зубами в Аленкин рюкзак с
историческими романами и, пятясь задом, отволок на свалку...
     Вспомнив про  Деда,  Сережа  взгрустнул:  как там ему живется?  Скорее
всего на даче.  Воюет с кошками.  Вместе с  отважным  фокстерьером  Грозным
гоняются за ними по лесу.  Сережа полагал,  что Дед поедет с ними сюда,  но
отец оставил его дома.
     Гарик подбирал  на  берегу  камешки  и  бросал  в озеро.  У него ловко
получалось. Плоский камешек  долго  прыгал  по  воде.  Сережа,  сколько  ни
старался, так и не научился бросать. Его камень от силы раза два подпрыгнет
- и тут же зароется в воду. А у Гарика скачет как блоха!
     - Знаешь, почему они стараются? - спросил Гарик.
     - Алена каждую субботу полы моет, - ответил Сережа.
     - К приходу Сороки, - сказал Гарик.
     - Неизвестно, когда его еще выпишут.
     - Почему,  Сергей,  он  мне  ничего  не  сказал?  - с затаенной обидой
спросил Гарик.
     - Ты с Ниной на танцы ушел, - напомнил Сережа. - И потом...
     - Что потом?.. - сердито глянул на него Гарик.
     - Некогда тебе... - туманно ответил Сережа.
     - Он мне не верит,  да?  -  Гарик  заглядывал  ему  в  глаза.  -  Друг
называется! Какие  танцы?  Сказал  бы,  я...  Да  мы бы их вдвоем в милицию
доставили!
     - И тебя бы ранили, - ввернул Сережа.
     - Один против троих... Тоже мне рыцарь Львиное Сердце!
     - Я хотел бы быть таким, как Сорока, - со вздохом произнес Сережа.
     - Тоже мне геройство - подставлять себя под пулю,  - возразил Гарик. -
Умные люди  говорят,  что  излишняя  смелость  - это такой же порок,  как и
излишняя робость,
     - Он такой уж человек, - сказал Сережа.
     - Это какой же? - ревниво спросил Гарик.
     - Неравнодушный... Не может поступить по-другому.
     - А я равнодушный?
     - Ты... другой, - ответил Сережа.
     - Если бы он только намекнул мне,  я бы все бросил и пошел  с  ним!  -
загорячился Гарик. - Ты веришь, что я пошел бы, а?
     - Конечно, пошел бы, - сказал Сережа. - И я бы с Сорокой пошел!
     Сережа знает,  почему  еще  Гарика это так задело:  когда он на другой
день начал осуждать отправленного в  больницу  Сороку  за  безрассудство  и
неоправданный риск,  Алена  резко  осадила  его,  ядовито заметив,  что он,
Гарик, конечно,  не стал бы связываться с вооруженными  браконьерами.  Куда
безопаснее "сражаться" со своими противниками на танцплощадке...
     Гарик даже в лице изменился,  услышав такое,  но спорить с  Аленой  не
стал.  И вот теперь ему, Сереже, пытается доказать, что Сорока был не прав.
Но Сережа так не считает:  Тимофей отчаянный парень и никого не боится.  Он
бы тоже  мог  с  Аленой  на  танцы  пойти,  а  вот пошел воевать с опасными
браконьерами.
     - Врач сказал,  что ему чуть-чуть не перебило дробиной сонную артерию,
- продолжал Гарик.  -  А  сколько  крови  потерял!  Ему  ведь  около  литра
перелили... Разве  делаются  такие дела в одиночку?  Ребята мешки с рыбой у
них под носом похитили и увезли на  грузовике  -  так  вот  они  предлагали
Сороке свою помощь,  а он отказался.  Сам,  мол, с усам... Есть же, в конце
концов, инспекция рыбоохраны, милиция... Весь отпуск нам испортил!
     - И тебе? - удивился Сережа.  Он не смотрел на Гарика, старательно дул
на коричневый камышовый початок. Даже глаза прижмурил.
     - Он  ведь мне друг,  - помолчав,  хмуро уронил Гарик.  - И я за него,
черта, переживаю.
     Когда Сороку  прямо  от  деревенского фельдшера Вася Остроумов увез на
своей трехтонке в районную больницу,  Нина стала меньше бывать  с  Гариком,
она ни на шаг не отходила от Алены: вместе купались, загорали, ловили рыбу.
И почти все  время  говорили  о  Сороке.  Три  раза  на  неделе  ездили  на
"Запорожце" в  город,  где лежал Сорока.  Он даже сказал,  что ему неудобно
перед другими больными и потом не надо ему столько еды привозить,  здесь, в
больнице, прилично кормят.
     Неделю держат его в больнице.  Пять дробин  выковыряли  из  плеча.  Он
вытащил руку  из перевязи и стал свободно двигать ею.  Больница надоела ему
пуще горькой редьки, но лечащий врач не торопился выписывать.
     ...Гарик перестал  швырять  в  озеро  камешки и уселся прямо на песок.
Черные брови его сошлись вместе,  лоб нахмурен, а глаза смотрят на Сережу и
не видят его. О чем-то думает Гарик... И надумал!
     - Будь другом,  пойди, скажи Нине, что я утонул... - с самым серьезным
видом попросил он.
     - Она же знает, что ты плаваешь как бог, - улыбнулся Сережа.
     - Ну  тогда  скажи...  - Гарик постучал себя кулаком по лбу,  стараясь
придумать что-нибудь  получше.  -  Скажи,  что  на  меня  Михайло  Иванович
Топтыгин напал...
     - Медведей тут нет,  - заметил  Сережа.  -  И  потом  они  первыми  не
нападают на людей. Сорока говорил...
     - Скажи, что я на медведя напал... - усмехнулся Гарик.
     - Я скажу, да она не поверит.
     - Понимаешь,  дружище,  мне надо с ней серьезно поговорить, а ее никак
из дома не выманить, - вздохнул Гарик. - Затеяли эту дурацкую уборку!
     - Ну, в доме тоже нужно иногда убирать, - степенно сказал Сережа.
     - Именно сейчас!
     - Суббота - такой уж день...
     Гарик резко повернулся и посмотрел на него:
     - Ты что надо мной издеваешься?
     - С какой стати? - пожал плечами Сережа.
     - У  меня  такое  ощущение,  что  все  ополчились   против   меня,   -
примирительно заметил он.
     Сережа промолчал.  Гарик отвернулся и стал смотреть  на  остров.  Даже
глаза прищурил.  Но Сережа знал, что он ничего не видит, потому что смотрит
не на остров, а в самого себя. Когда люди пытаются заглянуть себе в душу, у
них всегда такие глаза, отсутствующие...
     Сережа понимал Гарика.  У него у самого тоже  не  все  благополучно  с
Лючией Борзых.  За неделю до отъезда из Ленинграда они вместе отправились в
театр. Лючия на этот раз сама  достала  билеты  и  пригласила  его.  Сереже
больше нравилось кино, но он, конечно, и не подумал отказаться.  С радостью
пошел. В Пушкинском театре шли "Мертвые души" Гоголя.  Спектакль  назывался
почему-то по-другому.  Сережа  забыл  уже  как.  В  главной  роли был Игорь
Горбачев (он  всегда  Сереже  нравился),  роль  Собакевича  исполнял   Юрий
Толубеев. Спектакль  шел  почти  три  с половиной часа,  и под конец Сережа
утомился.  В антрактах они бродили по фойе вместе со всеми, затем заглянули
в буфет и выпили по бутылке ситро.  Сережа было потянулся к вазе за плиткой
шоколада, но спохватился, что денег-то в кармане всего один рубль.
     Лючия,  кажется, заметила это его движение, но ничего не сказала, хотя
в глазах ее промелькнуло что-то похожее ни скрытую насмешку.
     Лючия была  в  длинном платье,  она казалась совсем взрослой,  и парни
обращали на нее внимание, что раздражило Сережу. А когда Лючия, оставив его
у колонны,   подошла   к   какой-то   громкоголосой   компании,  он  совсем
расстроился.  Мелькнула даже мысль вообще уйти из театра. Пусть милуется со
своими знакомыми.  На лице улыбка,  словами так н сыплет... Лючия почему-то
его не представила  им.  Наверное,  постеснялась  сказать,  что  пришла  со
школьником в  театр.  Пока  болтала  в фойе,  на него ни разу не взглянула,
будто его и не было тут.
     В общем,  настроение  у  Сережи  совсем  испортилось,  и  он  просидел
последнее действие, даже не вникая в смысл реплик артистов. Когда они вышли
на улицу,  Лючия  спросила,  понравился ли ему спектакль.  И хотя спектакль
понравился, Сережа из чувства противоречия заявил, что это сплошная ерунда,
скучища и  все  такое.  И  прибавил,  что от этой инсценировки Гоголем и не
пахнет.
     Он не  ожидал,  что  Лючия  так  сильно  оскорбится.  Она обозвала его
невеждой и сказала,  что никогда больше с ним в театр  не  пойдет.  На  что
Сережа язвительно  заметил,  что его дело не в партере с заядлой театралкой
сидеть, а в очередях стоять за билетами...  "Ты еще попрекаешь меня этим? -
еще больше возмутилась Лючия. - Правильно мне говорили девочки, что дружить
со школьниками - последнее дело...  Был бы ты мужчиной, никогда бы такое не
сказал!" - "Ну и катись к своим мужчинам!  - вспылил и Сережа,  заметивший,
что ее знакомые остановились неподалеку и наблюдают за ними. - Вон о