Залаял Дед.  Я  по голосу определил,  что пришел кто-то чужой.  Пришел
Федя Губин.  Он стоял на опрокинутой лодке и уговаривал Деда.  Но Дед  если
невзлюбит кого, то надолго.  Он смотрел Феде в лицо и злобно лаял. У Губина
почти не видно синяков, лишь нижняя губа вздулась и еще больше отвисла.
     - Чего он на меня взъелся? - спросил Федя.
     Я прикрикнул на Деда, он еще немного поворчал и отошел.
     Аленка и Гарик тоже вышли из сарая.
     - Тебе вчера не попало? - спросил я.
     - Этот  Карп  дурной  какой-то...  Свищу  два  зуба  выбил.  Из  лодки
вытолкнул. Тот с километр до берега плыл. А потом Карп ко мне прицепился...
Правильно говорит,  что  Президент мою лодку отобрал.  Нечего недозволенным
делом заниматься...  Президент зазря ни к кому не пристает. А то взяли моду
- браконьерничать!  Разошелся - не остановить. Ко мне полез. Остальные тоже
как с цепи сорвались...  Вижу, дело пахнет керосином - их трое, а я один, -
как шарахну с лодки...
     - Хорошо, что еще веслом не огрели, - сказал я.
     - Неужто так и не отдаст мою лодку?
     - Надоел ты со своей лодкой, - сказал Гарик.
     - Лучше моей лодки в деревне нету...
     - Плакала твоя лодка, - сказал я.
     - Чего ночевать не пришел? - спросил Федя.
     - Я заберу свой матрас и плед, - помолчав, сказал Гарик.
     - Чего так?
     - Храпишь ты, - сказал Гарик.
     Федя почесал свой толстый нос:
     - Разбудил бы...
     - Я в тебя резиновый сапог бросил, ты даже не проснулся.
     - То-то я гляжу, на полу валяется, - сказал Федя.
     Губастый, в клетчатой кепке, стоял он перед нами и шмыгал носом. После
драки весь Федин гонор слетел.  И  дрался  Гриб,  надо  сказать,  не  очень
здорово. Все  норовил  схватиться  с  Президентом,  когда  на  того  другие
наседали.
     - Я ему порох отдам - вернет лодку?
     Я пообещал Феде при случае поговорить  с  Президентом.  Гриб  и  Гарик
отправились в  деревню.  Пешком,  вдоль  берега.  Я  предложил Гарику взять
велосипед или лодку,  но он отказался.  Не успели они скрыться за  кустами,
как подошла моторка.
     - Я за вашим отцом, - сказал Коля.
     - А Сорока где? - спросили Аленка.
     - Ему доктор скобки накладывает.
     - Скобки накладывать - это больно? - спросила Аленка.
     - Вытерпит, - ответил Коля.
     Из дома вышел отец.  Волосы его были смочены водой.  На щеке - красная
полоса. Отлежал на жесткой подушке.  Днем отец не любил спать,  а уж  если,
случалось, засыпал, то вставал сердитый и недовольный.
     - Все сделали, что я сказал? - спросил он.
     - Без вас не стали подключать, - ответил Коля.
     - Почему не разбудили?  -  набросился  на  нас  отец.  -  Сколько  раз
говорил: увидите, засыпаю - толкайте!
     - Мы не видели, - сказал я.
     - Наверное, часа два провалялся?
     - Час, - ответил я.
     - Безобразие, - сказал отец.
     Он забрался в лодку, и они уплыли.
     - Могли  бы  и нас взять,  - сказала Аленка.  Я об этом тоже подумал и
даже обиделся на отца. Я еще ни разу не был на территории школы-интерната.
     - Что мы, токарных станков не видели? - сказал я.

                          Глава двадцать девятая

     Я лежал на сене и щурился.  Солнечные зайчики лезли в глаза. Под самой
крышей паук свил паутину.  В ней висели три сухих кокона.  Паука не  видно.
Прячется в  щели.  Но стоит какой-нибудь дурехе мухе попасться,  как он тут
как тут. Налетит на муху, обмотает паутиной, а потом кровь выпьет.
     Гарик встал чуть свет. Поплыл щук ловить. Он в любую погоду рыбачит. И
редко возвращается пустой.  А вот леща еще ни разу не поймал. Тех пять штук
я не  считаю.  Это  сетью.  Леща  интересно  поймать на удочку.  Вот Аленке
повезло: двух штук взяла,  хотя я уверен,  что  тут  дело  нечисто.  Сорока
помог... Что-то не видно его.  Голова зажила,  уже и скобки сняли.  Будет у
него еще один шрам. Трудно быть Президентом.
     Аленка часто  выходит  на  берег  и  смотрит на остров.  С тех пор как
Сороку ранил Свищ,  он на нашем берегу не появлялся.  Аленка была скучной и
перестала рыбачить.  Вместо нее я каждый вечер становился в камыши, но лещи
не клевали.
     - Тебе хочется в Ленинград? - как-то спросила Аленка.
     - Чего там делать? - ответил я.  И, в свою очередь, спросил: - Ты чего
все время на остров смотришь?
     - Куда хочу,  туда и смотрю,  - ответила Аленка.  - А если ты думаешь,
что я жду, когда соизволит появиться твой Сорока, то ошибаешься...  Меня он
не интересует!
     Не вижу я! За день раз сто на острой посмотрит. Вот Сороку девчонки не
интересуют, это факт.  Ничего,  это Аленке  полезно.  А  то  привыкла,  что
мальчишки бегают за ней. Наконец осечка вышла.
     Тогда я сказал Аленке,  что в Ленинграде  мне  делать  нечего,  а  вот
сейчас вдруг захотелось туда. Хотя бы на одни день. Уже скоро месяц, как мы
жимом у озера.  В Ленинграде жарко,  пахнет горячим асфальтом.  Я вспомнил,
как перед  путешествием  мы ходили в Невскую лавру.  Там похоронены великие
люди: композиторы, ученые, писатели. В лавре мы играли в прятки. Один раз я
спрятался за  могилой Неизвестного,  и меня никто не мог найти.  Я прижался
ухом к холодному камню.  И мне почудилось,  что под мраморной плитой кто-то
шуршит, ворочается.  Мне стало страшно, я выскочил, и меня сразу увидели. Я
никому не сказал, что слышал шорох. И лишь потом, через неделю, привел сюда
Андрея. Мы с ним, наверное, полчаса по очереди прикладывали уши к камню, но
так ничего и не услышали.
     Андрей не  стал смеяться надо мной.  Он сказал,  что такое могло быть.
Под мраморной плитой живут жуки-могильщики. Это они шуршали.
     Андрей -  мой  лучший друг.  Он летом живет на даче,  в Рощино.  Это в
шестидесяти километрах от Ленинграда.  Я у него несколько раз был в гостях.
У них  там  желтый  дом.  С  верандой.  В  Рощино  красиво.  Но очень много
дачкиков. Они загорают на лужайках у дома.  К дачникам  приезжают  гости  и
прогуливаются по  лесу.  А  вечерами в каждом доме гремит музыка:  радиолы,
телевизоры. Совсем как в городе.  Неинтересно жить на даче.  Андрей,  когда
узнал, что мы пешком собираемся идти к озеру, даже расстроился. Я предложил
ему пойти с нами.  Я знал, отец не будет против. Он хорошо относится к моим
друзьям. Против  была  Андрюшина  мать.  Она даже слушать не захотела.  "Ты
маленький эгоист,  - сказала она Андрею.  - Живешь на даче,  как в раю... А
знаешь, что  в  деревне нет такого магазина,  как у нас в Рощино?  И потом,
идти пешком триста с лишним километров - это безумие!  Что,  у нас в стране
кризис с транспортом? Ты умрешь где-нибудь по дороге".
     - А мы? - спросил я, обидевшись.
     - У вас своя голова на плечах,  - отрезала Андрюшина мать.  Как он там
сейчас на даче?  Утром загорает на лужайке у крыльца и чай пьет на веранде.
Днем гуляет  с  матерью  и знакомыми,  которые приезжают на дачу,  по лесу,
вечером опять пьет чай на веранде.  И если очень хорошая  погода,  спит  на
веранде под ватным одеялом.
     Рядом с ними живет известный детский писатель.  У него собака.  А  еще
дальше живет  другой детский писатель.  Тоже известный.  У того нет собаки.
Днем писатели стучат на машинках,  пишут новые книги,  а вечером собираются
вместе и  читают  друг  другу  отрывки.  И Андрей слушает.  Он самый первый
читатель, а это очень ценно для писателей.  В этом смысле  Андрею  повезло.
Ему не нужно дожидаться встречи с писателями в школе. Пнсатоли под боком. К
Андрею они относятся хорошо и чисто его спрашивают,  понравился ему рассказ
или нет. Андрею все нравится, что читают писатели, и поэтому они его любят.
А он их. Хорошие, говорит, люди, приятно с ними поболтать.
     Написать Андрею письмо? Пусть узнает, как мы тут живем, каких лещей да
щук ловим!  Напишу ему про лосей,  про кроликов,  про великое  сражение  на
озере, про  Сороку  и  Гарика.  Или  не  стоит?  Прочитает  Андрей письмо -
расстроится. Разве на даче такая  жизнь,  как  у  нас?  В  общем,  я  решил
подождать с письмом. Не любил я писать письма.
     Я услышал шум мотора.  Сначала подумал,  что моторка подошла к берегу.
Но шум нарастал,  словно обвал.  Даже паутина закачалась в углу. Я выскочил
из сарая и увидел вертолет.  Он пролетел над  самой  головой  и  замер  над
лесом, совсем близко от нашего дома. Летчики двигались в стеклянной кабине.
Внизу отвалилась дверца,  и на веревке закачался объемистый пакет.  Вот  он
стал медленно опускаться, коснулся вершин сосен и затерялся среди ветвей. И
лишь когда вертолет улетел,  я сообразил в чем дело:  пакет  был  спущен  у
большого муравейника. Там ребята строят избушку.
     Не раздумывая,  я бросился в лес.  Раздвинув кусты,  увидел  Сороку  и
других ребят.  Васька обрезал ножом шпагат. Развернули коричневую бумагу, и
я увидел четыре плоских ящика. Темный топором отодрал крышку. В ящике лежал
сероватый шифер.  Все понятно:  летчики подбросили ребятам шифер для крыши.
Избушка почти готова. Дверь и рамы вставлены, лишь крыши нет. Теперь будет.
К вечеру покроют.  Я вернулся на берег. Мне стало немного грустно. Почему я
должен из-за  кустов  наблюдать  за  мальчишками  с  Каменного  острова?  Я
понимаю, что я для них чужой, дачник.  Но все равно было обидно. Я бы помог
им покрыть эту крышу...
     Коля Гаврилов  сказал,  что  членом республики стать не так-то просто.
Нужно пройти много испытаний;  кто не выдержит,  того не принимают. Васька,
которому я хотел помочь, проходил испытания. А то бревно он должен был один
дотащить до большого муравейника.  Без остановки. Таковы условия. И это еще
не все.  Есть  испытания  потруднее...  На острове могут жить лишь сильные,
выносливые и  храбрые.  Васька  Островитинский  не  выдержал  только   одно
испытание: не достал камень со дна озера... Там глубина семь метров. Но его
приняли, так  как  все  остальное  выполнил.  Но  камень  остался  за  ним.
Потренируется, потом все равно достанет.
     - А ты достанешь? - спросил я.
     - Спрашиваешь! - засмеялся Коля.
     Я бы с такой глубины камень не достал. Воздуху бы не хватило.
     - Для чего все это? - спросил я.
     - Я могу озеро переплыть и всю ночь один на дереве просидеть.
     Я бы не смог.  Для чего это нужно,  Коля так и не сказал.  Каждое утро
они тренируются на спортивной площадке.  У них  есть  боксерские  перчатки,
стеганый мат,  на котором они занимаются борьбой.  Я бы никогда не поверил,
что Коля сможет положить меня на обе лопатки.  Я плотнее его и выше.  Но он
положил меня на лопатки три раза подряд.  Он оказался увертливым и сильным.
Вот почему Сорока взял его и свою команду,  когда была  драка.  На  острове
остались еще  восемь  человек.  Они тоже могли бы сесть в лодку,  но Сорока
взял шесть человек, столько же, сколько было на двух лодках Свища.
     Конечно, Коля мне не все рассказал. Мне хотелось узнать, например, про
летчиков. Про картонных человечков. И про многое другое, что происходило на
острове. Но я для них чужой.  И они не вправе доверять мне свои тайны...  А
что, если попробовать пройти все эти испытания?  Ну, пусть сразу не пройду,
потом... Я  окинул  взглядом озеро и вздохнул:  вовек не переплыву.  А этот
камень на дне? Семь метров глубина! Я еще никогда на такую не опускался.
     Я услышал   скрип   уключин:   возвращался  Гарик.  "А  он  прошел  бы
испытания?" - подумал я. Гарик бы выдержал.
     Он выкинул из лодки щуку.  Килограмма на полтора.  И окуня на полкило.
Гарик загорел до черноты.
     - Ты ныряешь на глубину семь метров? - спросил я.
     Гарик удивленно  посмотрел  на  меня.  К  его  щеке  прилипла  круглая
чешуйка. Щука хвостом по носу съездила, что ли?
     - В Ялте я нырял на четырнадцать,  - сказал он.  -  Это  когда  кефаль
подстрелил...
     - Озеро переплывешь?
     Гарик снова посмотрел на меня.
     - Зачем? - спросил он.
     - Это верно, - сказал я.

                              Глава тридцатая

     Опять отец  целый день пропадает в интернате.  Даже обедать не пришел.
Гарик, я и Аленка ели уху,  сваренную из щуки и окуней,  пойманных Гариком.
Отцовская тарелка стояла на столе. И ложка положена. А отца нет.
     - Безобразие, - сказала Аленка, - он совсем отбился от дома...
     - Я не буду с ним разговаривать, - сказал я.
     - Второй день не обедает дома... Для кого я варю?
     - Для нас, - сказал я.
     Гарик ел уху и помалкивал.  Уха получилась вкусная, наваристая. Костей
в щуке мало, не то что в окуне и плотве.
     - Хороша уха,  - похвалил Гарик. Аленка расцвела от удовольствия и тут
же предложила  еще  тарелку.  Гарик был сыт,  но,  чтобы не обидеть Аленку,
протянул тарелку.
     В это  время  отворилась дверь и в комнату вошли отец и Сорока.  Мы не
слышали, как они причалили.
     - Как  раз  к обеду,  - сказал отец и повернулся к Сороке:  - Садись к
столу.
     Президент не стал ломаться. Взял табуретку и сел рядом со мной. Аленка
достала из буфета еще тарелку, налила ухи.
     - Сколько километров до райцентра? - спросил отец.
     - Около тридцати...
     - Антена должна быть высотой метров пятнадцать, не меньше.
     - Я знаю.
     - Как вы ее установите на острове?
     - Я вам покажу чертеж, - ответил Сорока.
     - Помолчали бы за столом, - сказала Аленка.
     Я заметил,  что Сорока не ест.  Оказывается,  Аленка забыла ему  ложку
положить.
     Гарик доел уху и, сказав Аленке "спасибо", поднялся из-за стола.
     - А второе? - спросила Аленка.
     - Я ведь две тарелки съел, - сказал Гарик. - Пощади.
     Он забрал с подоконника спиннинговую катушку и вышел из комнаты.
     Я видел,  как он прошел мимо окон и  уселся  на  пень.  Катушка  стала
барахлить, вот Гарик и решил ее отремонтировать.
     Сорока с невозмутимым видом хлебал деревянной  ложкой  уху.  Когда  он
нагибает голову  к  тарелке,  видна  выбритая  макушка  и красноватый шрам.
Крепко хватил его дубинкой Свищ! Такой удар и быка свалит.
     - Вы что, по аршину проглотили? - спросил отец.
     Мы молчали.
     - Я расцениваю это как бойкот.
     - Правильно, - сказала Аленка.
     - Это все из-за вас, - взглянул отец на Сороку. Но тот думал о другом.
Положив ложку, он сказал:
     - Мы сделаем усилители... Детали и материал будут.
     - Это другое дело, - ответил отец. - А то получается мартышкин труд...
     - Мы вам не мешаем? - спросила Аленка.
     - Хватит дуться, - сказал отец.
     - Как поживает Кеша? - спросил я.
     - Лапу где-то поранил...  Всю ночь скулил.  Я  утром  огромную  занозу
вытащил.
     Аленка достала из буфета несколько кусков сахару и протянула Сороке:
     - Угости его.
     Президент взял сахар, подержал на ладони и отдал Аленке.
     - Сама угостишь...
     - Когда? - живо спросила она.
     - Вот заживет лапа... - сказал Президент.
     - Показывай свой чертеж, - сказал отец, отодвигая тарелки.
     Аленка убрала со стола,  и они склонились над смятым тетрадным листом,
который Сорока достал из кармана.  Мне хотелось поговорить с Президентом, я
обещал Феде  спросить  насчет лодки,  но сейчас толковать с ним бесполезно.
Какую-то антенну начертил.  И отец втянулся в это дело.  Глядит на  чертеж,
улыбается.
     - Послушай,  Сорока,  - сказал отец,  - кончишь школу - поступай в наш
институт. В станкостроительный.
     Сорока молчит. Аленка смотрит на него.
     - У меня другие планы, - наконец отвечает Сорока.
     - Какие, если не секрет?
     - Я не скажу, - говорит Сорока.
     - У тебя способности к технике.
     - А если мы установим три усилителя? - спрашивает Сорока.
     - Тебе не нравится специальность инженера-станкостроителя?
     - Нравится.
     - Будешь изобретать новые электронные станки...
     - Вас тоже уговорили стать инженером? - спросил Сорока, посмотрев отцу
в глаза.
     - Я  сам выбрал эту профессию...  - смутился отец.  - И еще ни разу не
пожалел.
     - Я тоже сам выбрал, - сказал Сорока.
     Отец встал и прошелся по комнате. Это признак взволнованности.
     - Профессию  я  сам  выбрал,  это  верно...  Но  и советами старших не
пренебрегал.
     - Я не хотел вас обидеть, - сказал Президент.
     - Не в этом дело...
     Сорока поднялся.
     - Я завтра приду.
     Он хотел взять чертеж, но отец сказал:
     - Оставь.
     Сорока переступил порог, посмотрел на Аленку:
     - За уху спасибо...
     И ушел.
     Отец снова прошелся по комнате, взял со стола лист.
     - За  это  сочинение,  - сказал он,  - я бы с чистой совестью поставил
студенту наивысший балл... Он, паршивец, даже не понимает, что сделал...
     - У него свои планы, - сказала Аленка.
     - Характер - ого-го! - улыбнулся отец. - Из этого парня выйдет толк. Я
бы, не задумываясь, взял его в институт.
     - Папа, ты никогда не пожалел, что стал инженером? - спросила Аленка.
     - Что еще за новости?
     - А кто говорил, что в тебе пропадает археолог?
     - Одно  другому  не  мешает,  - сказал отец.  - Академик Павлов писал:
"Лучший отдых - это смена форм труда".
     - Академик  прав,  -  сказала  Аленка.  -  В  порядке  отдыха сложи из
кирпичей летнюю печь. Мне надоело тут у плиты жариться...
     - Мужчин полный дом...
     - А что толку? - сказала Аленка.
     - Ты просила меня ножи наточить? - спросил я.
     - Совсем затупились...
     - Так вот, сама будешь точить, - сказал я.
     - Дети, не ссорьтесь!
     - А тебя,  папа,  я очень прошу приходить обедать вовремя... Здесь нет
газовой плиты, чтобы подогревать.
     - Я пошел печь сооружать, - сказал отец.
     Аленка сердито  гремела  тарелками  и  ложками.  И  чего  разозлилась,
спрашивается? Все  ей  не так да не этак.  А может быть,  из-за Сороки?  Не
обращает никакого внимания. И на остров не пригласил. "Отдашь, - говорит, -
сахар, когда у медвежонка лапа заживет".  А когда она заживет? И вообще при
чем тут лапа?

                           Глава тридцать первая

     Вечером на острове вспыхнул костер. Искристый дым взвился над соснами.
Взошла луна.  Она  была бледной на фоне вечернего неба.  Еще розовел закат.
Синие узкие тучи неподвижно застыли вдали.  Давно дождя не было.  Не  будет
дождя -  не  будет  грибов.  Это Коля Гаврилов сказал.  В нашем лесу растут
подберезовики и белые.  Немного отойдешь от дома - и собирай.  За час можно
целую корзинку набрать.
     Мы сидели на старой лодке,  от которой  пахло  гнилыми  водорослями  и
рыбой. Отец  куда-то ушел.  В лес,  наверное.  За дождем.  Аленка задумчиво
смотрела на воду,  в которой отражались берега,  тучи и луна.  Она  сидела,
обхватив руками колени, - ее любимая поза. Вот тек же в Ленинграде садилась
на подоконник и смотрела на улицу.  А книжка лежала рядом. Я не знал, о чем
Аленка думает.
     С тех пор как Гарик поселился у нас, он стал какой-то неразговорчивый,
задумчивый. Одно   не   забывал   -   рыбалку.  С  Аленкой  они  тоже  мало
разговаривали. И во взглядах, которые бросал на нее Гарик, была грусть. И у
Аленки настроение было не лучше. Но грустили они о разном.
     Синяки у Гарика прошли. Их отношения с Сорокой были странными.
     Они смотрели  друг  на  друга  с  любопытством,  изредка  обменивались
незначительными фразами, но дальше дело не шло.  Вражды между ними не было.
Но гордость не позволяла им познакомиться поближе.
     - Это правда, что они танцуют у костра? - спросила Аленка.
     - Твист, - сказал Гарик.
     - Поплыли к ним, - предложила Аленка.
     - Если бы я знал, где вход...
     - Я знаю, - сказал я.
     - И молчал? - укоризненно посмотрел на меня Гарик.
     - Я с Сорокой не воюю, - ответил я.
     Гарик оживился: на остров наведаться и он был не прочь.
     - Подкрадемся - никто не заметит, - сказал он.
     - Коля коворил, у них часовой...
     - Свяжем и рот заткнем!
     - Спустят вас, мальчики, вниз головой, - сказала Аленка.
     - И колодец у них запирается, - вспомнил я.
     - Не хочешь - я один, - сказал Гарик и пошел к лодке. Я подождал, пока
он найдет весла и заберется в лодку, а потом тоже поднялся.
     - Один не найдешь,