боко
заинтересовалась этим обломком минувших эпох.
     - Ты хоть знаешь, что это? - возвратившись, спросил отец.
     - Наверное, осколок от тарелки или кувшина. Неужели это так важно?
     Он забрал у нее черепок, провел пальцем по пупырчатой поверхности.
     - Примерно пять-шесть тысяч лет назад где-то на берегу  быстрой  речки
сидел человек,  одетый  в  шкуры,  и  лепил  из  мокрой глины сосуд.  Глина
рассыпалась в его руках,  человек терпеливо  разбавлял  ее  речным  песком,
поливал водой...  Видишь  мелкие  камешки?  -  Он  показал  Алене блестящие
вкрапления в глину.  - И снова упорно мял скользкий комок и лепил  из  него
сосуд, чтобы  потом  наполнить  его  жидкостью.  Человек  ощупью  искал еще
какие-нибудь связующие материалы, чтобы глина не рассыпалась. И вот наконец
сосуд готов.  Человек  -  первый  на земле гончар - обжег его на костре под
открытым небом и наполнил водой...  Может быть, это один из первых сосудов,
сделанных руками древнего человека...
     - Ты романтик,  - улыбнулась Алена.  - И без  всякого  математического
уклона.
     Отец поставил черепок на прежнее место и уселся в кресло за письменный
стол.  Алена, стоя у полки, нервно ожидала, что снова зазвонит телефон. Она
решила, что сразу подойдет к аппарату и оборвет  провод!  Или  зачем  рвать
провод? Можно снять трубку и положить на стол. Но звонка не было.
     Не зазвонил телефон и через час и полтора.
     Пожелав отцу спокойной ночи, Алена задержалась на пороге его комнаты.
     - Ты сегодня опять преподал мне урок вежливости,  -  негромко  сказала
она.
     - Что ты имеешь в виду? - спросил отец. Свет от настольной лампы резко
очертил его  тонкое лицо,  твердый подбородок.  Сейчас отец уже не казался,
постаревшим и усталым, хотя перед ним лежали исчерканные пометками чертежи,
несколько исписанных мелким почерком листов.
     - Ты сказал ему,  чтобы он позвонил из другого автомата...  И  даже  в
этом... человеке  пробудилась  совесть.  А  я  просто-напросто  накричала в
трубку и еще больше обозлила его...
     - Если  ты  стала замечать,  что я тебя воспитываю,  - значит,  ты уже
совсем взрослая, - рассмеялся отец.
     - Ты прав, раньше я этого не замечала, - задумчиво сказала Алена.
     Отец взглянул на чертеж,  что-то быстро  поправил  тонким  карандашом.
Надо повернуться  и  уйти:  он  еще  долго  будет работать.  Когда-то Алена
пробовала с ним спорить,  уговаривала пораньше  ложиться  спать,  но  потом
поняла, что это бесполезно:  у него был свой собственный режим,  и нарушать
его он никому не позволял.
     - Ты хочешь о чем-то спросить меня? - снова повернулся к ней отец.
     - Ты вот заговорил про Сороку,  - сказала Алена.  - Это тоже  в  целях
воспитания?
     - Жаль, что он у нас редко бывает, - уклонился от прямого ответа отец.
     - Он  работает  и учится.  И еще этот спорт.  Я поражаюсь,  как он все
успевает!
     - И  все-таки  передай ему,  пусть заходит,  - сказал отец.  - Я люблю
его... почти так же, как тебя с Сережей.
     - Ты был бы рад, если бы я вышла за него замуж?
     Отец дернул плечом и отложил в сторону карандаш.  Она услышала  легкое
шуршание резинки  о  ватман.  Наверное,  провел неровную линию и вот теперь
стирает.
     - Сначала  институт  закончи,  невеста...  -  ворчливо ответил он,  не
поднимая низко склоненной головы от  чертежа.  Худая  шея  его  вылезла  из
широкого воротника коричневой вельветовой куртки.
     - Я знаю,  ты хотел бы этого,  - сказала  Алена.  Она  прислонилась  к
косяку двери и пытливо смотрела отцу в спину.
     А он проводил на ватмане  свои  бесконечные  линии.  На  худой  спине,
оттопыривая куртку, двигались лопатки.
     - Да, мне дорог Сорока, - ответил отец. - Но это еще ничего не значит.
Главное, чтобы  твой  избранник  тебе  нравился.  И  вряд  ли тут мой совет
понадобится... Хотя бы даже потому,  что ты все равно  сделаешь,  как  сама
захочешь.
     - А вот раньше воля родителей была законом для  детей,  -  подзадорила
Алена.
     - Это было очень удобно,  верно?  Не сложилась семейная  жизнь  -  кто
виноват? Родители! Не надо себя ни в чем винить.
     - Я тебя поняла так: я могу выйти замуж за того, за кого захочу?
     - Ты меня верно поняла, - ответил отец.
     - Даже за этого... который все время звонит?
     - Надеюсь,  это  у  него  единственный недостаток?  - хитро прищурился
отец.
     - Не будем о нем даже говорить, - сказала Алена.
     - Алена,  ты умная девочка и сделаешь правильный выбор,  - посерьезнел
отец.
     - Я чуть было не совершила огромную глупость,  -  вздохнула  Алена.  -
Если бы не Тима...
     - А это еще кто такой? - спросил отец, не поворачивая головы.
     - Ну что за имя - Сорока? Я буду звать его Тима.
     - Вот  с  ним  и  посоветуйся...  С  Тимой,  -  сказал  отец,  и   она
почувствовала, что он улыбается.
     - Насчет замужества? - уточнила она.
     - Он даст тебе дельный совет, - ответил отец.
     - Ты что, с ним в сговоре? - спросила Алена.
     - Ты мне мешаешь работать!  - возмутился отец,  однако в голосе его не
было раздражения, наоборот - скрытая улыбка.
     - Спокойной ночи,  папа,  - сказала Алена и осторожно закрыла за собой
дверь.

                          Глава двадцать седьмая

     Самая капризная в мире зима - это ленинградская. Случается, в середине
октября выпадает  обильный  снег,  ударят  морозы,  а  в Новый год сыплет с
ватного неба весенний дождь,  под ногами сверкают лужи.  Бывает,  утром все
бело, деревья  в  парках  обросли  пушистым  инеем,  каменные бока зданий в
леденистой изморози, высокие белые папахи надели на себя Барклай-де-Толли и
фельдмаршал Кутузов, что бессменно стоят на посту у Казанского собора.  А к
вечеру город снова темно-серый,  ни одного белого пятна.  С крыш течет,  из
водоссточных труб  вместе  с  талой  водой  с грохотом вылетают на тротуары
ледяные пробки.
     В такой  промозглый  зимний  день  приехали  на "Запорожце" на станцию
технического обслуживания Гарик с Ниной.  Сороку  он  разыскал  в  основном
цехе. Вместе  с  Васей  Билибиным тот копался в моторе новеньких "Жигулей".
Видно, что-то у них не ладилось,  потому что позы их были  напряженными,  а
лица озабоченными. Рядом суетился расстроенный владелец.
     - У меня  еще  гарантия  не  кончилась,  -  говорил  он,  нагибаясь  к
слесарям. - Если в моторе серьезные неполадки, его ведь могут заменить?  Вы
дайте мне справку, что обнаружен заводской дефект.
     - Завод тут ни при чем, - ответил Сорока.
     - А кто же?
     - С  какой  скоростью  вы  ездите  по городу?  - Выпрямившись,  Сорока
взглянул на него.
     - Я,  товарищ, правил не нарушаю, - с достоинством ответил владелец. -
В среднем я езжу по городу со  скоростью  сорок-пятьдесят  километров.  Мне
спешить некуда.
     - На прямой передаче? - уточнил Сорока.
     - Не на третьей же? - пожал плечами водитель, - Конечно, на прямой.
     - Поэтому вы и запороли распределительный  вал,  -  подытожил  Сорока,
вытирая ветошью  руки.  -  Если бы вы внимательно прочитали инструкцию,  то
обратили бы внимание,  что там написано:  "Прямую передачу можно  включать,
если скорость не менее шестидесяти километров".
     - Это на "Волге" и "Москвиче" можно ездить на  прямой  передаче,  если
даже скорость тридцать километров, - вмешался Вася Билибин.  - А "Жигули" -
машина скоростная, у нее другой режим.
     - Что же мне делать? - растерянно уставился на них гражданин.
     - Нужно менять распредвал,  - коротко  ответил  Сорока  и  тут  увидел
Гарика, стоявшего в сторонке. Улыбнулся ему и пошел навстречу.
     - Где же я возьму этот...  распредвал? - не отставал от него водитель.
- Это страшный дефицит! Может, вы чем поможете?
     - Кажется,  еще пара осталась на складе,  -  сказал  Сорока.  -  Вася,
поменяй товарищу распредвал.
     Владелец "Жигулей" растерянно уставился на Сороку. Он все еще не верил
своему счастью.
     - Вы мне поставите...  новый распределитель?  - изумленно  переспросил
он.
     - Давненько ты сюда не заглядывал!  - пожал Сорока  руку  приятелю.  -
Наверное, телега поломалась?
     - В порядке,  - улыбнулся Гарик.  - Заехали с Ниной проведать тебя. Ты
ведь сам не догадаешься прийти.
     - Нашли квартиру?  - поинтересовался Сорока,  отходя с ним к двери,  в
которую задувал ветер и залетали дождевые капли.
     - Ты знаешь,  у нее чудесные старики,  - с подъемом сказал Гарик.  - Я
хотел отдельно жить,  так они и слушать не хотят...  Поднакопим деньжат - в
жилищный кооператив вступим.  Нинкин старикан обещал  помочь,  у  него  тут
колоссальные связи...    Правда,    не    хотелось    бы   одалживаться   у
родственничков... Но это Нинкина забота,  родители души в  ней  не  чают...
Веришь, утром теща чуть ли кофе в постель не подает... Умора!
     Сорока слушал его и думал,  что он не смог бы жить с родителями  своей
жены, пусть  даже  они "чудесные старики".  От кого-то зависеть...  И Гарик
сразу после женитьбы говорил,  что первым делом займется поиском комнаты...
А с другой стороны, зачем искать, если им отдали лучшую комнату?..
     Он, Сорока,  не смог бы  с  родителями  жить,  а  Гарик,  может  быть,
сможет...
     - С работы мчусь на Садовую встречать жену, - сообщил Гарик.  - Раз не
приехал, так   ее   какой-то  тип  привез  на  "Волге"  -  говорит,  старый
знакомый...
     - Даже  не  верится,  что  ты  теперь  женатый человек,  - оглядел его
Сорока. И в голосе у него прозвучали какие-то грустные нотки.
     - Я  и  сам  до  сих  пор  не  верю,  -  ответил  Гарик.  И вид у него
действительно был озадаченный.
     Неподалеку от  них  две  женщины  в  длинных  резиновых  фартуках мыли
"Волгу".  Гудел компрессор, из наконечника шланга била тугая светлая струя.
Она ударяла   в  блестящие  бока  машины,  лоскотала  в  округлых  крыльях,
выворачивая оттуда комки старой грязи.  Когда  мойщица  выпрямилась,  струя
хлестнула по никелированным колпакам колес, и до них долетели брызги.
     - Чего мы тут стоим? - сказал Гарик. - Там, в машине, Нина ждет...
     Сорока не  успел  ответить,  к  ним подошли Вася Билибин,  кладовщик и
взволнованный владелец "Жигулей".
     - Нет у меня распредвалов, - заявил кладовщик. - Еще вчера кончились.
     - А те два,  что я нынче утром на полке видел?  - спросил Сорока. Лицо
его стало хмурым.
     - Это фонд начальника станции,  -  со  значением  произнес  кладовщик,
худощавый парень лет двадцати пяти.
     - Я про такой фонд не слышал, - отрезал Сорока.  - Выдай Билибину один
вал.
     - С  начальником  ты  будешь  сам   разговаривать...   -   заколебался
кладовщик.
     Но Сорока уже повернулся к нему спиной.
     - Вася,  поставишь  товарищу  распредвал  и  сразу  займешься  вон тем
"Москвичом", -  кивнул  он  на  яму,  где  очередную  машину  проверяли  на
сходимость колес.
     Когда они вышли из цеха, Гарик поинтересовался:
     - Твой знакомый?
     - О ком ты? - не понял Сорока.
     - Скажешь, ты ему вал поставил за красивые глаза?
     - Я его в первый  раз  вижу,  -  усмехнулся  Сорока.  -  А  на  глаза,
понимаешь, даже внимания не обратил.
     - Ты знаешь, сколько сейчас распредвал стоит?
     - Двенадцать рублей по прейскуранту, - невозмутимо ответил Сорока.
     - Спекулянты по сорок-пятьдесят рублей дерут за штуку!
     - То   спекулянты,   -   сказал  Сорока.  -  А  мы  -  государственное
предприятие.
     - Спасибо, разъяснил... - рассмеялся Гарик. - Я гляжу, тут у вас можно
деньги лопатой огребать!
     - Можно... да осторожно, - нахмурился Сорока.  - Двоих таких огребал с
треском вышибли.  По  два  года  условно  схлопотали  с  вычетом   каких-то
процентов из зарплаты...  Конечно, можно потихоньку облапошивать клиентов и
сшибать рублики-трешки...
     - На такое ты не способен, - рассмеялся Гарик. - Нет таланта... А я бы
с этого дядечки за распредвал червонец-два сорвал бы!
     - Не  наговаривай  на  себя,  - усмехнулся Сорока.  - Тоже мне нашелся
ловчила!
     - Да,  эта  работенка не для нас с тобой,  - вздохнул Гарик.  - Честно
вкалываешь за станком от гудка до гудка,  а какой-то деляга, устроившись на
теплом местечке, в два-три раза больше тебя зашибает.  Возьми хотя бы этого
Глеба из комиссионки? Нинка говорит, у него денег куры не клюют...
     - Не завидуй, - сказал Сорока. - Такие людишки плохо кончают.
     - Я не завидую, - ответил Гарик. - Возмущаюсь.
     Моросил холодный дождь,  в подворотне завывал ветер, и они забрались в
машину, в которой сидела в красивой,  отороченной мехом дубленке Нина.  Она
улыбнулась Сороке  и  протянула руку.  Ему показалось,  что девушка немного
похудела, щеки побледнели,  а выразительные  серые  глаза  сталя  больше  и
глубже.  И улыбка какая-то отрешенная. И при всем этом озабоченное лицо. На
коленях у нее кожаная сумка  с  блестящей  застежкой.  Ничего  не  скажешь,
модная и красивая жена у Гарика!
     - Ты так долго... -  с упреком взглянула она на мужа и тут же перевела
взгляд на Сороку. - Бросил меня одну в холодной машине и скрылся...
     - Слышишь!  -  выразительно  посмотрел  на  друга  Гарик.  -  Вот  так
начинается порабощение нашего брата. И попробуй возрази!
     - Почему к нам не приходишь?  - спросила  Нина,  пропустив  мимо  ушей
слова мужа.
     - Знаешь,  работа,  учеба...  -  начал  было  оправдываться  Сорока  и
замолчал, почувствовав, что слова его звучат неубедительно.
     Почему он не заходит? Да он и сам не знает. Они только что поженились,
у них свои дела, заботы... И потом, когда друг женится, первое время у тебя
такое ощущение, что ты его навсегда потерял. Он вроде бы тот и вместе с тем
уже не тот.  И думает по-другому, и заботы у него теперь совсем иные. Рядом
с женатым приятелем и себя-то ощушаешь каким-то лишним,  ненужным.  С таким
настроением и ушел от них в последний раз Сорока. Это было месяц назад.
     Они пили кофе в  просторной  комнате,  которую  родители  Нины  отвели
молодоженам. Нина  была  в домашнем платье,  поверх - кокетливый передник с
кружевной отделкой.  Поднос с кофе она прикатила  из  кухни  на  столике  с
никелированными колесиками.   Маленькие  фарфоровые  чашечки  на  крошечных
блюдцах. Маленькие затейливые бутерброды на тарелочках... В общем, не ужин,
а японская чайная церемония...
     Видио было,  что  Нине  нравится  роль  молодой  хозяйки  дома  она  с
удовольствием бегала  из комнаты на кухню и обратно,  радушно угощала гостя
бутербродами, подливала кипяток в чашечки с растворимым кофе.  В общем,  не
без успеха создавала домашний уют.
     Гарик с умиротворенным видом  следил  за  хлопотами  своей  миловидной
жены, однако сам и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ей.  Иногда он быстро
взглядывал на Сороку,  будто приглашая его вместе с  ним  порадоваться  его
новой беззаботной жизни,  но в глазах его нет-нет и появлялось беспокойство
или легкая тревога.  У Сороки мелькнула мысль,  что его друг  не  чувствует
себя мужем  в  этой чужой обстановке,  а старательно разыгрывает роль мужа.
Причем не только для Сороки, но и для себя самого...
     И что-то  вдруг грустно стало Сороке.  Он видел,  как они обменивались
влюбленными взглядами,  как Гарик с видом собственника похлопывал  Нину  по
спине, а  когда  она,  смеясь,  вырывалась от него,  грубовато шутил:  мол,
сейчас он обидится и вместе с Сорокой уйдет к неким мифическим девочкам...
     Позабыв про Сороку, они мирно обсуждали свои дела: надо купить плотную
гардину на окно (Нина деловито заметила,  что  мать  обещала  дать  денег),
Гарику необходим  новый  вечерний  костюм  (это  Нина  тоже  берет на себя,
достанет фирменный в комиссионке),  в ванной надо бы поставить щеколду (это
должен сделать Гарик).
     А когда они завели разговор о том,  кого следует  пригласить  на  день
рождения Нины, стали называть незнакомые Сороке фамилии, он совсем заскучал
и, допив из маленькой чашечки ароматный черный кофе,  как говорится,  низко
откланялся...
     Возвращаясь на Кондратьевский к Татариновым,  он размышлял о прошедшем
вечере.
     Вроде бы все, что они говорили, правильно, естественно, даже эта самая
щеколда в  ванной...  но почему так стало тоскливо ему?  Он видел,  что они
счастливы, им хорошо вдвоем,  потому,  наверное,  они так часто забывали  о
нем.  И, даже с серьезным видом толкуя о пустяках, они искрение верили, что
это не пустяки, а чрезвычайно важные и неотложные дела в их новой жизни.
     Неужели и  он,  Сорока,  женившись,  станет  точно  так же рассуждать,
думать?  Нет, он не осуждал Гарика и Нину, да их и не за что было осуждать,
он просто  не мог сейчас понять их.  Такое ощущение,  будто кто-то поставил
между ними большое матовое стекло:  вроде бы по-прежнему рядом,  а на самом
деле едва  различают  друг  друга.  Когда  Гарик  был один,  без Нины,  это
ощущение разделенности исчезало,  он снова  становился  прежним,  понятным.
Разговор о  хоккее,  работе,  Даже о ссоре с мастером был более приятен для
слуха Сороки, чем о гардинах, гостях, щеколдах в ванной... Он даже мысленно
ругнул себя за то, что привязался к этой дурацкой щеколде...
     Может быть,  когда Гарик рядом с Ниной,  он как бы отражает  ее?  Или,
если так можно сказать, растворяется в ней, а она в нем?  И Сорока их таких
не понимает?  Вернее,  не воспринимает,  потому что они ему просто-напросто
скучны?..
     Он даже подумал: а не завидует ли он им?  Но нет, чего-чего, а зависти
в себе он не почувствовал...
     Вот о чем думал Сорока,  сидя в машине рядом с Гариком и Ниной.  И вот
почему он не мог прямо ответить, казалось бы, на такой простой вопрос Нины:
"Почему ты к нам не приходишь?" Он на самом деле не знал почему.
     Впрочем, Нина   и   не   ждала  от  него  ответа,  она  тут  же  стала
рассказывать,  как весело прошел ее день рождения, сокрушалась, что не было
его, поблагодарила  Сороку  за  подарок  (он  через Алену передал ей редкую
пластинку популярного эстрадного певца).  Сам он никак прийти не мог: у них
было отчетно-выборное   комсомольское  собрание,  на  котором  его  избрали
комсоргом станции.
     Видя, что   Нина   поеживается   в   своей   дубленке,  Гарик  включил
обогреватель. Тоненько запел маленький мотор, в салон поплыл теплый воздух.
     - Ты скоро кончаешь? - спросил Гарик.
     - В девять, - ответил Сорока.
     - А  мы  хотели  тебя  пригласить  к  нам  на  ужин,  -  разочарованно
произнесла Нина.
     - Брось  ты,  старик,  гореть  на  работе!  -  сказал Гарик.  - Оставь
кого-нибудь за  себя  -  и  к  нам!   Нина   достала   бутылку   настоящего
португальского портвейна... Ты знаешь, что Португалия - родина портвейна?..
Да, ты ведь не пьешь... - рассмеялся он.
     - У нас жареная утка с картофелем, - уговаривала и Нина.
     Сорока решительно отказался: с какой стати он уйдет с работы? Конечно,
жареная утка  с  картошкой  -  это  соблазнительно,  но только не в рабочее
время.
     - Я с завода ухожу, - беспечно заметил Гарик.
     - В комиссионку? - не удержался, съязвил Сорока.
     Но Гарик и ухом не повел. Достал пачку "Кента", протянул Нине, чиркнул
красивой зажигалкой. Раньше такой у него не было.
     - Мой   старик...  -  фамильярно  начал  он,  но,  взглянув  на  Нину,
поправился: - Мой дорогой  тесть  работает  заместителем  директора  одного
научно-исследовательского института.  У  них  там  прекрасная  механическая
мастерская, много  новых  станков...  В  общем,  есть  для   меня   хорошая
работенка. Ну что я там,  на Кировском,  два года вкалываю токарем! Правда,
разряд мне присвоили высокий...
     - Главное,  ты сможешь учиться,  - мягко заметила Нина.  - Этой весной
тебе сдавать экзамены.
     - Куда поступать-то собираешься? - полюбопытствовал Сорока.
     - Только кораблестроительный, - убежденно ответил Гарик.
     И Сорока подумал,  что хоть тут-то он остался верен себе: Гарик мечтал
поступить только в этот институт и больше никуда.
     Они снова стали уговаривать приехать к ним сегодня, пусть даже поздно