казалось безжизненным, мертвым: и деревья, и покрашенные
преимущественно в  голубой  цвет  ограды,  и  даже  ровные  узкие тропинки,
пересекающие кладбище во всех направлениях.
     Неподалеку двое  рабочих копали могилу.  Скрежет лопат о твердую землю
раздражал его.  На соседнюю могилу опустились две синицы и стали  подбирать
щедро рассыпанные   крошки   и   крупу  на  самодельном  фанерном  столике.
Детдомовская сторожиха еще в детстве говорила  Сороке,  что  люди,  поминая
усопших,  нарочно крошат на кладбище хлеб, яички, рассыпают крупу, чтобы их
клевали птицы.  Дело в том,  объяснила  она,  что  душа  умершего  человека
вселяется в божью птичку и прилетает на свою могилку поклевать корма...  Он
и тогда не поверил этому,  но  сам  обычай  ему  нравился.  Слишком  уж  на
кладбище угрюмо и мрачно, пусть хоть птицы вносят какое-то оживление...
     Рабочие уселись  на  соседний  могильный  холм,  закурили.  Лопаты   с
прилипшими к  ним  комьями  желтой  земли  были  прислонены к остроконечной
ограде.
     - Дружок,  что ли?  - добродушно спросил у Сороки один из них.  Сорока
кивнул, повернулся и поплелся к кладбищенским  порогам,  возле  которых  на
низких скамейках сидели несколько старушек в черном.
     Почувствовав слабость,  он  остановился  у   ворот,   голова   немного
кружилась.  Мимо прошли рабочие с лопатами на плече. Лица их раскраснелись,
они весело о чем-то разговаривали.  Сорока повернулся  и  снова  подошел  к
могиле Саши  Дружинина.  Теперь  никого рядом не было,  даже птицы улетели.
Присев на шаткую скамейку,  приткнувшуюся к березе,  возле которой  зеленел
могильный холм без ограды, Сорока глубоко задумался.
     Надо честно признать,  что Борисов не похож  на  негодяя,  который  на
потеху публике подстроил так, что мотоцикл выскочил на обочину... Хотя если
бы захотел это сделать, то смог бы.  Гонщик, наверное, мастер спорта... Все
было так  и  вместе  с  тем  совсем не так.  Сорока чувствовал во всей этой
трагедии чью-то злую волю,  но ни  доказать,  ни  сделать  ничего  не  мог.
Следователь сегодня ему прямо сказал: эксперты окончательно установили, что
в аварии виноват сам Саша, не надо было ему выходить перед кривой на обгон.
Это самая примитивная истина,  известная любому водителю, а Саше тем более,
раз он спортсмен.
     И вот  сейчас,  у  могилы друга,  Сорока в ярости стискивал ободранные
кулаки, вспоминая смеющиеся лица парней и девушек,  глядевших на них  через
заднее окно:  они знали,  что сейчас будет потеха,  и приготовились,  как в
цирке, смотреть  на  захватывающий  номер...  Возможно,  никто  из  них  не
предполагал, чем все это кончится.  Сорока даже допускал мысль, что Борисов
просто хотел припугнуть их,  посмотреть,  как  они  отступятся,  перестанут
гнаться за  ним...  В  конце  концов,  он  мог  внезапно  затормозить перед
мотоциклом,  когда Саша вплотную приближался к машине на огромной скорости.
Стоило шоферу  "Жигулей" чуть-чуть нажать на  тормоз - и они бы ударились в
бампер машины. Не сделал же этого Борисов? Значит, он не ставил перед собой
цель рассправиться  с  ними?  И потом разве можно все так точно рассчитать?
Ну, хорошо,  допустим,  водитель  "Жигулей"   действовал   хладнокровно   и
расчетливо, но как мог он предусмотреть поведение Саши Дружинина? Тот мог и
не пойти на обгон - остановиться на обочине...  Эх,  Саша, Саша, остановись
ты - и ничего бы не было!..
     И еще об одном говорил следователь:  если бы водитель чувствовал  себя
виноватым, обязательно  бы  удрал.  А  "Жигули"  остановились  и оперативно
доставили их обоих в больницу. Так не поступают преступники, уж он-то знает
их психологию!  Совершив наезд, они стремятся убежать, запутать свои следы,
затаиться...
     - Но ведь наезда-то не было! - возражал Сорока.
     - Значит,  не  было  и  преступления,  -  резюмировал  следователь.  -
Несчастный случай.
     Услышав тихие шаги,  он поднял голову:  по  кладбищенской  тропинке  к
могиле шла Наташа Ольгина. Она была во всем черном, голова низко опущена, в
руке зажат букет оранжевых  гладиолусов.  Лицо  у  девушки  бледное,  глаза
неестественно блестят.
     Сорока поднялся со скамейки,  незаметно  отступил  за  березу.  И,  не
оглядываясь, зашагал прочь.  Он знал, что прощаться с погибшим другом лучше
всего один на один.


     В этот  же день вечером он приехал на электричке в Комарово.  С залива
дул влажный ветер,  деревья шумели,  роняя иголки,  сухие сучки.  В  ветвях
застрял залетевший  невесть  откуда  тополиный  пух.  Над  раскачивающимися
вершинами проносились серые клочковатые облака.  Где-то глухо громыхнуло  -
то ли  далекий гром,  то ли пролетел реактивный самолет.  Люди,  сошедшие с
электрички, зябко поеживались,  приходя  по  перрону.  Электричка  ушла,  а
прошлогодние листья,  схоронившиеся между шпалами,  задвигались, зашуршали,
будто собрались вдогонку за  поездом,  -  но,  видно,  силенок  не  хватило
взлететь: снова затихли, успокоились.
     На даче он застал лишь Владислава Ивановича.  Он сообщил,  что  ребята
поехали на "Запорожце" в больницу, за ним, за Сорокой.  Вокруг дачи деревья
шумели особенно  протяжно,  с  какой-то  тоскливой   однообразностью.   Дед
тщательно обнюхивал  Сороку,  морщил  черный  нос  от  резкого  больничного
запаха, лизнул лоб,  залепленный белым пластырем.  Повязку Сорока  попросил
снять.
     Владислав Иванович был человек деликатный и вопросов  не  задавал,  но
Сорока видел,  что он бросает на него любопытные взгляды,  дожидаясь, когда
тот расскажет, чем кончилось дело.
     Большаков был  в  трикотажных  брюках,  светлой  куртке  с  капюшоном.
Небритые щеки  у  него  впалые,  у  глаз  залегли  мелкие  морщинки.  Вышел
погулять, а  из  кармана  торчит  математический справочник.  Дед отошел от
Сороки и со вздохом улегся у ног хозяина.
     Сорока не  спеша,  подробно рассказал о беседе в кабинете следователя.
Не упомянул лишь о коротком разговоре с Борисовым у машины.  Кстати, почему
он разъезжает по городу без прав?..
     Они сидели в беседке,  и над их головами шумели сосны.  Еще не было  и
восьми часов,   а   уже  стало  сумрачно.  Разреженные  клочковатые  облака
пролетели, и теперь с залива  надвигались  плотные  дождевые.  Когда  ветер
утихал и  деревья переставали шуметь,  становилось слышно,  как на железную
крышу дома с тихим шорохом просыпаются сосновые иголки.
     - Я,  пожалуй,  верну  в  милицию  удостоверение дружинника,  - сказал
Сорока.
     - Напрасно,  -  ответил  Владислав  Иванович.  - Зачем же сердиться ма
милицию? Следователь хотел тебе помочь, но...
     - И вы мне не верите? - сбоку взглянул на него Сорока.
     - Верю,  - сказал Владислав  Иванович.  -  Верю,  что  и  такое  могло
случиться... Но   не  всегда  то,  в  чем  мы  глубоко  убеждены,  является
объективной истиной.  Обстоятельства сложились так,  что все  факты  против
тебя. И тут ничего не поделаешь. Будь ты на месте экспортов, ты поступил бы
так же.  Они ведь тоже учитывали,  что вы выехали  не  на  прогулку,  а  на
дежурство, чтобы помочь этой самой милиции.
     - Так сколько же истин существует на свете?
     - Один  мудрец  сказал,  что  истина  открыта  для всех,  но никто еще
полностью ею не овладел и много еще осталось поработать будущим поколениям.
- Владислав  Иванович  улыбнулся.  - Приведу тебе еще слова Конфуция:  "Три
пути есть у человека, чтобы разумно поступать: первый, самый благородный, -
размышление,  второй,  самый легкий, - подражание, третий, самый горький, -
опыт". Так вот ты,  насколько я тебя знаю,  избрал самый сложный и  трудный
путь.
     - Слабое утешение, - усмехнулся Сорока.
     - Я тебя не утешаю... Кстати, ты в этом не нуждаешься.
     - Я чувствую и себя виноватым в его смерти, - помолчав, сказал Сорока.
- Если  бы я велел ему прекратить погоню,  он бы меня послушался.  Почему я
его не остановил и не  сказал,  чтобы  он  застегнул  ремешок  шлема?  Врач
заявил: если бы шлем не слетел с его головы, он был бы жив.
     - Не кори себя, - мягко сказал Владислав Иванович.  - Ты никогда бы не
прекратил погоню,   вот   в  чем  дело.  Не  тот  у  тебя  характер,  чтобы
остановиться на полпути.
     - Но ведь за рулем был он!
     - Ты еще больше рисковал, доверившись ему.
     Сорока надолго  умолк.  И  в глазах у него такая тоска,  что Владислав
Иванович не решился нарушить затянувшуюся паузу.  Дед  приподнял  голову  и
посмотрел на Сороку ясным глазом.
     - Не будем больше об этом, - сказал Сорока. -  Рано или поздно я найду
эту проклятую истину... - Он без улыбки посмотрел на Владислава Ивановича.
     - Я очень благодарен тебе,  - сказал тот.  И в голосе  его  прозвучала
какая-то особенная нотка, заставившая Сороку насторожиться.
     - За что же?
     - Я рад,  что Сережа и Алена дружат с тобой...  Больше того: пока ты с
ними, я спокоен за них.
     - Вы преувеличиваете мое влияние, - негромко произнес он.
     - Я ведь отец,  - улыбнулся Владислав Иванович,  -  мне  виднее...  Вы
скоро поедете в Островитино одни...  Я надеюсь, Президент Каменного острова
возьмет под свое высокое покровительство Сережу и Алену?
     - Алену...  -  с горечью вырвалось у Сороки,  но он тут же взял себя в
руки и довольно бодро закончил: - У нее и так есть надежный защитник.
     - Я   тебе   приведу   еще   одно  высказывание:  "Любовь  чахнет  под
принуждением; самая  ее  сущность  -   свобода;   она   не   совместима   с
повиновением, с ревностью или страхом".
     Сорока подивился проницательности  Владислава  Ивановича.  Ему  всегда
казалось, что он,  всецело занятый работой,  мало интересуется жизнью своих
детей. А о том,  что он им предоставляет полную свободу во всем,  он и  сам
знал, потому как видел это там,  в Островитине.  Ни разу Владислав Иванович
не попросил его,  Сороку,  чтобы он взял Сережу и  Алену  на  остров,  хотя
отлично знал, как они туда рвутся. А когда Сорока попросил передать им, что
приглашает на остров,  Владислав Иванович улыбнулся и сказал, что выполнить
эту просьбу  не  может,  так как Алена и Сережа ему не поверят...  И Сорока
тогда сам их пригласил. И даже лодку послал за ними.
     И вот  оказывается,  Владислав  Иванович  все  видит  и знает...  даже
больше, чем говорит. И тут он совсем огорошил Сороку, сказав:
     - Мне сдается, Гарик не так себя повел с Аленой... Она девочка добрая,
тонкая, хотя язычок у нее и острый.  И потом она - романтик, художественная
натура... Гарик   должен   был   бы   это  как-то  почувствовать,  если  он
действительно хочет завоевать ее расположение.
     - Почему же вы ему не сказали?
     - О таких вещах не говорят.
     - Гарик хороший парень, - убежденно сказал Сорока.
     - Я это знаю, - улыбнулся Владислав Иванович. - Думаю, что и Алене это
известно...  Ты никогда не задумывался, почему поэты символом любви выбрали
луну?
     - Наверное, потому, что у нее есть обратная сторона.
     - Верно.  - И еще - ее вечное непостоянство,  изменчивость, убывание и
прибывание. А бывает и совсем ее не видно на небе.
     - Для меня это слишком сложно,  - сказал Сорока.  - Я ведь никогда  не
любил.
     - Ты еще это испытаешь, - с грустью заметил Владислав Иванович.
     - До  любви  ли  тут?  - перевел разговор на другое Сорока.  - Работа,
учеба, экзамены, общественные нагрузки... В кино и театр сходить некогда!
     - В первый раз слышу, что тебе нелегко.
     - Я не жалуюсь... Такая жизнь, в общем-то, по мне.
     - Ты, пожалуйста, не путай божий дар с яичницей! - улыбнулся Владислав
Иванович.
     - Любовь эгоистична - она захватывает человека целиком, не дает ему ни
о чем другом думать, - сказал Сорока.
     - Откуда ты знаешь, если никогда не был влюблен?
     - Догадываюсь... - смутился Сорока. - В книжках прочитал.
     - Как  я понял,  у тебя для любви нет времени?  - не скрывая насмешки,
сказал Владислав Иванович.  - Вот закончишь институт,  получишь  путевку  в
жизнь, осмотришься,  взвесишь все за и против,  а тогда уж любовь тебе, как
спелое яблоко, прямо с дерева в руки свалится?
     - Зачем так примитивно? - взглянул ему в глаза Сорока.
     - Не проворонь,  Тимофей,  свою любовь, - сказал Владислав Иванович. И
лицо у него было грустное.
     Разговор прервал шум мотора.  Дед пружинисто вскочил и молча  бросился
по тропинке  навстречу  "Запорожцу",  осторожно  пробирающемуся  по  лесной
дороге к дому.  Сорока и Владислав Иванович поднялись  со  скамейки.  Порыв
ветра пригнул вершины деревьев, опять громыхнуло, погромче.  Небо посерело,
облака уже не двигались, а сжимались в единую плотную массу.  А скоро ветер
принес крупные капли.  Они защелкали по голове, плечам, со звоном ударили в
стекла.
     - Ты посмотри! - удивился Владислав Иванович. - Алена за рулем!
     Сорока ничего не ответил, только подумал, что наконец-то Гарик нащупал
верную тропинку   к   сердцу  девушки...  И  эта  мысль  не  доставила  ему
удовольствия.
     Над замершими  соснами  отчетливо  возникла  зеленоватая  вертикальная
молния. Немного погодя послышался гром.  Он то нарастал, то замирал. Как-то
разом шумно вздохнули деревья.  И тишина.  Над лесом выдвинулся заостренный
темно-синий нос набухающей чернотой тучи, стало сумрачно. Дед, поджав хвост
и низко  наклонив  голову,  поспешно  направился  к крыльцу.  Толкнув носом
дверь, скрылся в доме. Немного погодя мимо прошмыгнула сиамская кошка.
     В дачный поселок пришла гроза.

                             Глава тринадцатая

     "Запорожец" свернул  от  гостиницы  "Россия"  на Московский проспект и
ловко втиснулся в поток машин.
     - Первым  делом  я  разыщу  Федю  Гриба,  -  разглагольствовал  Гарик,
попыхивая сигаретой, - возьму его за шиворот и скажу: "Федюнчик, а за тобой
числится должок!  Помнишь, я тебе перочинный ножик отдал? А обещанных лещей
так и не увидел!  Ты же тут все заветные места  знаешь?  Вот  и  показьшай,
дружок..."  Интересно, клетчатая кепочка сохранилась у него? - Он покосился
на задумавшегося Сороку. - Как ты думаешь?
     - Что? - спросил тот.
     - Я знаю,  о чем ты думаешь,  - заулыбался Гарик. - Цел ли твой ветряк
на Каменном острове...
     Гарик не угадал:  Сорока думал о другом.  О том,  что экзамены позади,
оформлен на  станции  отпуск  и  завтра  утром  они  вчетвером  уезжают  на
Островитинское озеро...  Он так мечтал об этом дне!  Но  почему  сейчас  не
испытывает никакой радости? Что грызет его, тревожит? Впрочем, не надо себя
обманывать: он отлично знал,  что происходит с ним.  Все то же: смерть Саши
Дружинина. Ложась   спать  или  утром  просыпаясь,  он  начинал  мучительно
размышлять обо всем,  что произошло...  И еще стал задумываться  о  смерти.
Раньше такие мысли и в голову не приходили. Но вот умер молодой, полный сил
человек, очень хороший человек,  с которым ты  подружился,  который  строил
планы на будущее, любил... Жизнь продолжается, зажили переломы и ссадины на
теле Сороки,  на место Саши в кузовной цех пришел  другой  рабочий,  Наташа
Ольгина сидит  в  холле  и  оформляет  заказы автолюбителей,  она улыбается
другим, а Саши Дружинина нет.  И никогда не будет.  Борисов, наверное, и не
вспоминает об этой дорожной аварии...
     Мысли о смерти, вернее, о бессмысленности ее угнетали Сороку.  Он гнал
их прочь,  но  они  снова возвращались...  Сороке и невдомек,  что рано или
поздно каждому человеку приходят подобные  мысли  в  голову.  Только  одним
раньше, а другим позже.  Вот и вся разница. Быть зрелым - это еще не значит
иметь за плечами много прожитых лет. Зрелым становится тот человек, который
начинает размышлять над смыслом жизни, пытается понять, что движет миром, в
котором он живет, и что он сам значит в этом огромном мире...
     - Все-таки,   о   чем  ты  думаешь?  -  спросил  Гарик.  -  Разрешаешь
гамлетовский вопрос:  быть или не быть?  - Они  стояли  в  потоке  машин  у
красного светофора.  Над  ними  громоздко  навис  железный кузов самосвала.
Шофер, по сравнению с ними, казалось, сидел где-то в облаках.
     - Ты угадал,  - улыбнулся Сорока,  пытаясь прогнать мрачные мысли. - Я
думаю о смерти.
     - Я  бы  на  твоем месте господа бога благодарил,  что остался жив,  -
сказал Гарик. - Сережа нашел в кустах твой шлем... Ты его видел?
     - Я знаю, он раскололся в трех местах.
     - Не мучай ты себя,  - сказал Гарик.  - Как говорится, чему быть, того
не миновать.
     Они остановились у Московского  универмага  и,  закрыв  машину,  пошли
через арку  в  продовольственный  магазин.  Это  Алена их туда снарядила за
покупками. Нужно было купить  стиральный  порошок  "Вок"  -  он  продавался
только здесь, - двухконфорочный керогаз, сковородку...
     - У меня в запасе червонец...  Возьмем  пару  бутылок  шампанского?  -
предложил Гарик. - У Алены через месяц день рождения...
     На Дворцовой набережной  -  они  возвращались  из  магазина  на  улицу
Восстания - Сорока вдруг схватил Гарика за руку:
     - Остановись!
     Гарик взглянул на него и послушно прижался к тротуару. Сорока выскочил
из машины и бросился в обратную сторону.  Было заметно,  что он още немного
прихрамывает.  Догнав тоненькую девушку с каштановыми волосами и не обращая
внимания на прохожих,  Сорока,  жестикулируя,  что-то говорил,  а девушка с
сосредоточенным лицом  слушала.  И вид у нее был такой,  будто она пыталась
что-то вспомнить.  Наверное,  все-таки вспомнила,  потому  что  улыбнулась,
кивнула и, взяв Сороку под руку, пошла по тротуару.
     Гарик наблюдал за ними в зеркало заднего обзора.  Давно  он  не  видел
приятеля таким оживленным.  Разгладились горькие складки возле уголков губ,
оживились серые глаза. Они прошли мимо машины, и Сорока даже не взглянул на
нее. Девушка  была  невысокого роста,  стройная.  И улыбка у нее белозубая,
красивая.
     Видя, что  они  уходят  в  сторону  Летнего  сада,  Гарик  догнал их и
посигналил. Сорока  рассмеялся,  что-то  сказал  своей  знакомой,   и   они
остановились. Девушка   с   любопытством   посмотрела  на  высунувшегося  в
приоткрытую дверцу Гарика.
     - Может быть, вы сядете в машину? - сказал он.
     Сорока распахнул дверцу, откинул переднее сиденье, и девушка забралась
в машину. В кабине сразу запахло хорошими духами.
     - Ты не забыл?  Нам еще нужно в один  магазин,  -  напомнил  Гарик,  с
любопытством разглядывая девушку.
     - Познакомься, это Нина, - сказал Сорока.  Он сразу понял, что девушка
произвела должное впечатление на Гарика.
     Гарик был недоволен:  у них еще столько дел,  а Сорока,  сидя рядом  с
девушкой, болтал  о  всякой всячине.  Сорока - человек,  из которого обычно
слова приходится клещами вытаскивать,  а тут  будто  его  прорвало,  так  и
заливается соловьем!  Невозможно  слово вставить...  Это,  пожалуй,  больше
всего и раздражало Гарика - получалось,  будто он лишний  в  машине,  шофер
такси, на которого бесцеремонные пассажиры не обращают никакого внимания...
Из разговора он понял,  что они всего один раз виделись,  причем  глазастая
Нина приняла Сороку за жулика и привела в милицию...
     Поглядывая на нее в зеркальце,  Гарик все больше  убеждался,  что  она
ничего...  Да что ничего - красива! Лицо чистое, овальное с прямым носиком,
черные брови узкие,  а в крупных глазах, когда она смеется, мелькают блики.
Ну и Сорока, вот тебе и тихоня!..
     Гарик понемногу  тоже включился в разговор и уже больше не вспоминал о
том, что  нужно  в  продуктовый.  Они проехали всю набережную,  нырнули под
Литейный мост,  свернули на проспект Чернышевского,  а потом  выскочили  на
улицу Воинова.  Они  были  рядом с домом,  в котором жила Алена,  но Сорока
ничего не сказал,  и Гарик поехал дальше.  По улице  Воинова  было  приятно
ехать, здесь асфальт ровный, без выбоин. И потом регулировщики в стеклянных
будках-аквариумах все время включали зеленый свет.
     Погода была солнечная,  теплая - почему бы не покататься по городу?  А
водить машину Гарик  любил.  Последний  год  в  Москве  его  приемный  отец
Вяч