, она на тебя не обидится, если ты даже влюбишься в Нину.
     - А ты заметил, как она таращилась на Бориса? Глаз с него не спускала.
Нарочно, чтобы я ревновал, мучился... А я и не подумал!
     - Ты сегодня просто молодец... - усмехнулся Сорока.
     - Пусть она теперь помучается,  - продолжал Гарик.  - А то, понимаешь,
считает меня черт-те кем! Как будто я никому не могу нравиться...
     - Можешь,  можешь...  - успокоил Сорока.  А  в  глазах  -  насмешка  и
сожаление. Ничего-то  Гарик не понял...  Правда,  немного погодя он проявил
некоторое беспокойство.
     - Ты  думаешь,  она действительно влюбилась в него?  - Гарик испытующе
посмотрел на друга.
     Сорока слишком  хорошо  знал  Гарика,  чтобы  не понимать,  что тому и
впрямь сейчас безразлично, влюбилась в кого-либо Алена или нет. Гарик живет
настоящим, вспыхнувшее  чувство  целиком захватывает его,  и он больше ни о
чем не думает.  Идет напролом,  не считаясь ни с кем и ни с чем. Или это от
цельности натуры, или... от излишней самоуверенности.  Вот его логика: если
ты мне понравилась,  значит,  ты мне принадлежишь.  А то,  что вокруг  тебя
существуют другие  люди и у них свои есть привязанности,  - все это меня не
интересует. В мире только Я и Ты...
     Мысли с Гарика перескочили на другое - надо посмотреть, с чем охотится
на рыбу Длинный Боб. Очень уж они расхвастались, что могут запросто поймать
любую... Сорока  ничуть  не  удивился,  увидев у дома лесника эту компанию.
Тогда ночью он побывал не только на Каменном острове, но и в лагере. Там он
их всех  у костра и увидел.  Когда Гарик в Ленинграде стал уговаривать Нину
приехать в Островитино,  Сорока подумал,  что если она и впрямь решится, то
нагрянет наверняка с Бобом на машине Глеба.  Ну а где Глеб, там и близнецы.
Глебу нравится возить их на машине и всем рассказывать,  что он  сестер  ни
капельки не  различает...  Теперь  понятно,  откуда  у него машина:  видно,
ворочает "большими деламми" в комиссионке!..
     И еще   подумал   Сорока,  что  эта  встреча  на  озере  может  многое
перевернуть в их дотоле спокойной жизни...
     - Сестренки жаловались: мол, Глеб не дает им проходу, - сказал Сорока.
- Может,  и впрямь украдем их завтра?  Поселим на Каменном  острове,  пусть
загорают.
     - Зачем завтра, - оживился Гарик. - Давай сейчас?  Незаметно подплывем
вон к той косе и по берегу подкрадемся к ним... Вот только не знаю, в какой
они палатке. Надо дать какой-нибудь сигнал - сами запрыгнут в лодку!
     - Это неинтересно,  - улыбнулся Сорока.  - Пусть лучше они нас с тобой
похитят... Помнишь, что-то толковали про амазонок?
     - На  амазонок  они  не  похожи,  - сказал Гарик.  - Скорее на...  ну,
которых воины похитили?  Из библейского сюжета,  что ли?  Еще такая картина
есть.
     - На сабинянок? - подсказал Сорока.
     - Если они меня задумают украсть, я упираться не буду...
     - Пожалуй, я тоже, - рассмеялся Сорока.

                            Глава шестнадцатая

     Серая резиновая лодка бесшумно скользила вдоль берега. Весла почти без
всплеска уходили в тихую воду - лишь когда на мгновение выныривали из воды,
слышно было,  как  с  лопастей  срывались  крупные  капли.  Днище  лодки  с
негромким шорохом  подминало  под  себя  круглые  листья  кувшинок.  Желтые
мясистые цветы,  выныривая  из-под  лодки,  поворачивались   ей   вслед   и
укоризненно покачивали головками.
     Было раннее утро.  Над Островитинским озером  стлался  туман.  Он  уже
отклеился от  свинцовой  неприветливой  воды  и  повис  как  раз посередине
камышей. С берега казалось,  будто стебли сами по себе торчат  из  воды,  а
утопающие в  тумане  длинные  глянцевые  листья со сверкающими каплями росы
проклюнулись прямо из воздуха.  Туман расползался по изумрудному берегу, по
пшеничному полю, ватными комками застрял в прибрежных кустах. Солнце еще не
взошло, но над соснами и елями занималась заря.  Небо, не расчистившееся от
ночной дымки, было невыспавшимся, блекло-серым.
     В резиновой лодке  сидел  человек.  Ом  был  в  брезентовой  куртке  с
капюшоном, новых резиновых сапогах. Человек отпустил весла, растопырившиеся
в резиновых проушинах,  и ухватился одной рукой за черный, косо торчащий из
воды кол.  Когда  он дотронулся до распустившейся жерлицы,  в стороне глухо
бултыхнуло и по воде,  очистившейся от тумана,  разбежались большие  круги.
Человек снял  с  кола  рогатку  и  стал за жилку быстро подтягивать добычу.
Рыбина еще раз тяжело бултыхнулась у самого  борта  лодки.  Человек  ловким
движением забросил щуку в лодку. Вытянутый плоский нос хищницы был насквозь
пробит блестящим  капканом.  Человек  разжал  тугие  стальные   челюсти   и
высвободил добычу.  Наступил  на  нее  резиновым  сапогом,  капкан вместе с
желтоватой жилкой и  рогаткой  отбросил  в  нос  лодки,  где  был  постелен
брезент. Затем взял крупную щуку одной рукой за голову, второй за туловище,
положил на колено и,  напрягшись,  согнул в дугу: послышался сочный щелчок,
щука дернулась  и  замерла  с намертво стиснутой пастью.  Человек сломал ей
шейные позвонки.
     Таким же  образом он поступил и с пятью другими щуками,  попавшимися в
капканы, установленные на безобидных жерлицах.
     Резиновая лодка  сама по себе не спеша плыла по озеру.  Человек смотал
на рогатки жилку,  спрятал в мешочек зубастые капканы,  а добычу завернул в
брезент. Взялся  за  весла и,  зорко вглядываясь в берег,  заросший высоким
камышом и осокой,  стал грести вдоль него.  Пока он  возился  с  жерлицами,
туман полностью растворился,  исчез.  Еще никто не видел:  откуда берется и
куда девается с озера туман?  Или прячется на дно,  или поднимается в небо?
Туман вслед за ночью исчезает незаметно.
     Человек греб к берегу и не знал,  что за ним наблюдает другой человек,
укрывшийся в  обсыпанных росой колючих ветвях огромной сосны,  что росла на
Каменном острове,  той самой сосны,  на которой была оборудована  смотровая
площадка, точнее, наблюдательный пост ребят, когда-то живших здесь. Человек
стоял на помосте,  на днях снова сделанном  им,  и  наблюдал  за  резиновой
лодкой в  полевой бинокль.  Он уже давно стоял здесь.  На плечах его куртки
блестела роса.  Солнце еще не добралось сюда.  На  каждой  сосновой  иголке
висит и не срывается крошечная капелька.
     Сорока устало переступил с ноги на ногу и отнял бинокль  от  глаз.  От
окуляров над бровями и на скулах остались полукруглые скобки. Лицо у Сороки
хмурое. В темно-русых  волосах,  будто  седой  волос,  серебристо  блестела
тонкая паутина.
     Сорока спустился  вниз;  проходя  мимо  перекладины,   подпрыгнул   и,
ухватившись за влажную прохладную металлическую трубу,  несколько раз легко
подтянулся. Заметив,  что на потрепанных  кедах  развязался  белый  шнурок,
присел на скамью у дома, в котором раньше был штаб, и завязал. Здесь теперь
снова чисто,  убран весь хлам и мусор.  И в доме порядок.  Вот  только  нет
стекол, а надо бы вставить...
     Сорока вздохнул и поднялся со скамьи.  Он  позавчера  сколотил  ее  из
привезенных с  берега  досок.  Если  найдет у кого-нибудь в бывшей графской
усадьбе стекла  и  алмаз,  то  нынче  же  вставит.  Неприятно  смотреть  на
безглазый дом. Да и жить в нем нельзя. Комары покоя не дадут!
     Он спустился в бухту,  уселся в деревянную лодку,  которую им  оставил
лесник, и,  оттолкнувшись  веслом  от берега,  стал осторожно выбираться из
зарослей, скрывавших бухту.
     Человек в резиновой лодке между тем причалил к пустынному травянистому
берегу. Вытащив лодку на траву,  присел  на  черную  растопыренную  корягу,
выброшенную в шторм на берег,  достал из кармана куртки сигареты,  спички и
закурил. Тоненькая  сизая  струйка  дыма  потянулась   вверх.   Перед   ним
открывалось спокойное  озеро,  немного  правее  того  места,  где он сидел,
возвышался Каменный остров.  Из камышей выплыла плоскодонка. На ней - рыбак
в сером выгоревшем плаще.  Он ритмично поднимал и опускал два покрашенных в
бурый цвет весла.  Лодка плыла по направлению к двухэтажному  белокаменному
зданию, возвышающемуся   на   зеленом  пригорке.  Перед  зданием  -  старым
заброшенный парк.  Огромные корявые березы почти полностью  заслоняли  дом.
Отсюда он празднично белел, а вблизи был таким же запущенным и заброшенным,
как и парк.
     Затоптав сапогом   окурок,   человек   поднялся  с  коряги,  скользнул
равнодушным взглядом по озеру - лодки  не  видать,  наверное,  скрылась  за
мысом, заросшим высоким камышом,  - и направился к своей резинке.  Столкнув
ее в воду, человек уже занес ногу, чтобы усесться на спасательные круги, но
что-то заставило  его  оглянуться.  Он  так  и  замер  с  поднятой  ногой и
окаменевшим лицом:  от ольхового куста отделилась серо-коричневая с темными
круглыми пятнами  на  спине  косуля  и,  сделав тоненькими ногами несколько
робких шажков к человеку, остановилась.  Большие влажные, опушенные редкими
черными ресницами  глаза  без  страха  смотрели на него.  На узкой атласной
груди косули треугольное белое пятно,  длинная шея вытянута.  Видно, как ее
тонкие нервные ноздри подрагивают, втягивая воздух.
     У человека онемело  бедро,  но  он  боялся  пошевелиться.  Не  спуская
горящих глаз  с  косули,  осторожно  опустил  ногу  в  воду,  рука воровато
зашарила по влажному днищу лодки.  Нащупав топор,  которым он вырубал колья
для жерлиц,  осторожно потянул за рукоятку.  Пряча топор за спиной, человек
выпрямился и,  протянув свободную руку к косуле, чуть слышно произнес: "Иди
сюда, дурочка,  не бойся...  Ну иди-иди..." Он весь напрягся,  ожидая,  что
животное испуганно шарахнется в сторону и он успеет бросить в  него  топор,
но косуля  все  так  же стояла на лужайке и доверчиво смотрела на человека.
Тогда он сделал первый маленьким шажок ей навстречу. И снова замер, ожидая,
что она убежит.  Однако косуля,  не двигаясь с места, все больше вытягивала
гибкую бархатную шею,  будто хотела и никак не решалась подойти  поближе  и
обнюхать раскрытую ладонь.
     Бормоча: "Не бойся, глупышка, подожди-и...  Ну-у? Стой на месте... Еще
немного-о..." -   человек,   бесшумно   переставляя   ноги,  приближался  к
животному. Он уже мог рассмотреть себя,  тысячекратно  уменьшенного,  в  ее
выпуклых коричневых  глазах.  Двумя  бугорками  набухли  на  точеной голове
маленькие рожки.  Уши отодвинулись назад.  Вытянутую  руку  он  не  опускал
вторая за  спиной осторожно поворачивала рукоятку топора,  чтобы сподручнее
было ударить обухом.  Он видел,  как пульсировала поперечная жилка на  шее,
трепетали бархатные  ноздри.  Он  ни  о  чем не думал,  в его голове билась
сейчас лишь одна-единственная мысль:  "Не двигайся с места!  Не убегай! Еще
только два   шага..."   Казалось,   немигающим   взглядом   синих  глаз  он
загипнотизировал животное. Косуля смотрела на него и не двигалась с места.
     И все-таки что-то ее в самый  последний момент насторожило в поведении
человека; когда он приподнял ногу,  чтобы сделать последний  решающий  шаг,
косуля вздрогнула  всем  телом,  напряглась как струна,  ее тонкие передние
ноги, подломившись в суставах,  взвились вверх для пружинистого прыжка,  но
уже было  поздно:  сокрушительный  удар топора настиг грациозное животное в
воздухе. Мешком рухнула косуля на окрасившуюся яркой кровью,  зеленую,  еще
не просохшую  от  росы  траву.  Острые  раздвоенные копыта косули судорожно
царапали землю,  нервная дрожь сотрясала тело,  в откинутой назад голове  с
двумя серыми рожками,  выглянувшими из курчавой коричневой шерсти,  угасали
глаза, в которых застывали  боль  и  недоумение.  Из  трепетавших  ноздрей,
окрасив в алый цвет длинные редкие усы, пузырясь и пенясь, редкими толчками
выплескивалась кровь.
     А человек сидел на корточках  перед умирающим животным и с напряженным
любопытством смотрел на него,  будто не веря,  что это дело его рук.  Рядом
валялся окровавленный топор.
     - Встань! - вдруг послышался негромкий голос.
     Человек вздрогнул   от   неожиданности,  повернул  голову  к  озеру  и
встретился глазами с Сорокой. Рослый, широкоплечий, тот сверху вниз смотрел
на него,  и  в  серых  глазах  его  было  такое,  что  Длинный  Боб даже не
пошевелился, продолжал сидеть на корточках.
     - Как ты мог? Она же ручная была, - негромко проговорил Сорока. Боб не
выдержал и опустил голову.
     - Откуда я знал? - хрипло вырвалось у него.
     - Вставай! - повторил Сорока.
     - Я с тобой драться не буду...  - Боб все так же сидел рядом с косулей
и смотрел на свои сапоги, забрызганные кровью.
     Сорока отвернулся,  кулаки  его разжались,  на скулах перестали ходить
желваки. Глядя на остров, он медленно, будто подбирая слова, заговорил:
     - Она  из  рук брала хлеб и ходила за людьми,  как собачонка...  У нее
бархатные губы и теплый лоб...  - Неожиданно он  повернулся  всем  телом  к
Бобу. - Нет,  животные не должны верить людям!  На десяток добрых попадется
один... негодяй!   Убийца!   Да-да,   убийца!   Раскроить   череп   топором
беззащитному животному  -  это убийство!  Окружить в лесу лося и из десятка
ружей расстрелять его - это тоже убийство!
     - Свернуть  пойманной  щуке  башку  -  тоже,  по-твоему,  убийство?  -
насмешливо посмотрел на него Длинный Боб.
     - И тебе не жалко ее? - кивнул на косулю Сорока.  - Сколько в ней было
жизни, резвости, грации... Она думала - ты друг, подошла к тебе, а ты... Ты
убил ее.
     Кривая усмешка медленно сползала с губ Боба.  Он смотрел на  Сороку  и
чувствовал, что мысли того сейчас далеки от него, Боба.  Теперь можно смело
встать, и этот рослый сильный парень его не ударит.  Взгляд его остановился
на косуле, может, и вправду зря он ее так?..  Бархатные губы, теплым лоб...
Радость удачливого  охотника  сменилась  разочарованием,  отвращением.  Это
чувство для Длинного Боба было непривычным, досадным.  Будто отгоняя его от
себя, он сказал:
     - Из-за  чего  сыр-бор-то?  Какая-то паршивая косуля...  Наверное,  их
здесь до черта.
     Сорока, ни  слова  не  говоря,  подошел  к  его  лодке,  достал из-под
надувных кругов мешочек с капканами, высыпал на траву. Капканы были сделаны
из нержавеющей  стали,  с сильными пружинами.  Один за другим побросал их в
воду. Слабо булькнув, железки исчезли на дне озера.
     - А-я-яй!  -  сказал  Длинный  Боб.  -  Таких капканов днем с огнем не
найдешь... Взял бы лучше себе.
     Сорока обернулся,  и  их  глаза встретились.  И снова Боб первым отвел
глаза в сторону...
     - Ты сегодня же к чертям собачьим уберешься отсюда, - сказал Сорока.
     - Вот оно в чем дело...  - хрипло рассмеялся Боб.  - Ты  из-за  нее...
этой девчонки!
     - Чтобы нынче твоего духу здесь не было...  - напрягая всю свою  волю,
чтобы не броситься на него, повторил Сорока.
     Нагнувшись, он взял косулю за ноги и,  держа  на  весу  вниз  головой,
перенес в свою лодку.
     - Эй,  защитник животных,  мух и пауков!  -  насмешливо  бросил  вслед
Длинный Боб. - А девчонка мне понравилась...
     Сорока медленно греб к другому берегу, где темнел меж деревьев их дом.
Голова косули  откинулась,  обнажив  большую  рану  на груди.  Он нагнулся,
подложил под голову еще теплого животного  брезентовую  сумку  с  рыбацкими
принадлежностями. Он старался не смотреть на косулю, но глаза, помимо воли,
то и дело останавливались на ней. Широко распахнутый глаз животного сверкал
на солнце, как зеркальная линза.
     - Я уеду...  - услышал он хрипловатый голос Бориса.  - Вместе  с  ней,
Аленой!..
     Сорока не удостоил его даже взглядом.  Он вдруг почувствовал  страшную
усталость. Захотелось  лечь на дно лодки,  закрыть глаза и плыть куда ветер
подует... Но озеро - это не море. На озере далеко не уплывешь...
     Услышав стук,  он  вздрогнул  и  взглянул  на  косулю.  Это  ее копыто
стукнуло о борт лодки.
     Длинный Боб  стоял  у  кромки воды и провожал лодку взглядом.  Длинные
спутавшиеся волосы закрывали ему половину  лица.  Вот  он  нагнулся,  долго
всматривался в свое отражение в воде, потом стал черпать пригоршнями воду и
жадно пить.


     Сорока и  Сережа сидели под сосной на скамье и смотрели на остров.  За
их спиной  жил  своей  обособленной  жизнью  угасающий   костер:   негромко
потрескивал сучками, иногда вдруг выбрасывал длинный язык огня, который тут
же сникал,  откуда-то из пепла выкатывался красный уголек  и  долго,  меняя
оттенки, лежал  у  ног,  то  розовея,  то чернея,  пока совсем не угасал...
Озеро, как и всегда в вечерние часы,  зеркалом расстилалось перед ними  без
единой трещины  и  морщинки.  Даже  рыба  не  всплескивала.  Можно  было не
смотреть на небо:  звезды явственно отражались  в  озере.  Где-то  в  роще,
устраиваясь на  ночь,  кричали  галки.  В  их гомон вплетался гортанный бас
удода.
     - Почему  ты  не  пошел  туда?  - спросил Сережа.  - У них,  наверное,
весело...
     - Весело? - переспросил Сорока, с трудом отвлекаясь от своих мыслей. -
Не думаю...
     - Тебе нравится Нина?
     - Хорошая девушка, - рассеянно ответил Сорока. - А что?
     - Гарик в нее влюбился, - сказал Сережа. И в голосе его уверенность.
     - Ты думаешь? - взглянул на него Сорока.
     - Алена  втрескалась  в  этого красавчика Бориса,  - все в том же духе
продолжал Сережа. - Вот дуреха!
     - Почему дуреха?
     - Нашла в кого влюбляться!  - В голосе Сережи прозвучали презрительные
нотки.
     - Чем же он тебе не понравился?  - заинтересованно  взглянул  на  него
Сорока.
     - Может, она нарочно? - задумчиво сказал Сережа. - Назло.
     - Кому назло?
     - Да всем нам, - вздохнул Сережа. - На нее иногда находит.  Все делает
наоборот.
     - Дьявол их принес сюда... - зло вырвалось у Сороки.
     - Ты про кого? - удивленно уставился на него Сережа.
     - Все образуется, - улыбнулся Сорока, однако глаза его пристально, без
улыбки смотрели на умирающий огонь.
     Со всех сторон раздавалось противное  зудение.  Сережа  прихлопнул  на
плече комара и, вздохнув, совсем как взрослый сказал:
     - Мне тоже не везет с девчонками...
     - Тоже... - усмехнулся Сорока. - Ты считаешь, плохи мои дела?
     - Ну их, девчонок, - проговорил Сережа. - Непонятный они народ.
     - А может быть, это и хорошо? - с улыбкой посмотрел на него Сорока.
     - Кому хорошо,  а кому и плохо,  - серьезно заметил Сережа и,  в  свою
очередь взглянув на него, прибавил: - Тебе плохо!
     - Чертовы комары! - Сорока подобрал с земли несколько сосноных веток и
подбросил в угли.
     Сережа сообразил, что Сорока не хочет на эту тему продолжать... Что-то
с ним творится неладное.  С утра до самого обеда где-то пропадал.  Вернулся
потный, усталый,  а в лодке -  ни  одной  рыбины...  Спрашивать,  где  был,
бесполезно, все  равно  не  скажет...  Странно,  что  не  пошел  в  гости к
ленинградским туристам вместе с Аленой и  Гариком.  Они  звали,  но  Сорока
сказал, что, может, вечером приедут на рыбалку знакомые летчики и ему нужно
с ними обязательно встретиться... Сережа чувствовал, что тут что-то не так.
Но от Сороки никогда ничего не узнаешь.  Это не Гарик, который все на свете
выболтает. И свои и чужие тайны.
     Гарик и  Алена  ушли  к  ленинградцам  сразу  после  обеда,  и вот уже
сумерки, а их все нет.  Сережа не поленился,  залез с биноклем на  сосну  и
долго смотрел  в  ту  сторону,  но никого на берегу не увидел,  - наверное,
гуляют по лесу или рыбачат за зеленым мысом.  Сережа тоже  сегодня  неплохо
порыбачил. Сорока  покапал  ему  хорошее  место,  и он за каких-то два часа
натаскал два десятка окуней,  а на зимнюю удочку взял леща.  Правда, его не
удалось втащить  в  лодку:  жилка была тонкая и оборвалась.  Сначала Сережа
расстроился, а потом успокоился.  Особенно после того, как рассказал о леще
Сороке. Он думал, ему не поверят, но Сорока поверил. Это был не подлещик, а
настоящий лещ-богатырь.  Сережа видел его золотистый бок с крупной чешуей и
вытянутые трубочкой белые губы И еще черные со слизью плавники на спине.
     - Я нынче видел Федю Гриба,