л Миша.
     - Какое у него хобби? - продолжал Боб. - Спорт?  Музыка? Надо подарить
на день рождения никелированные гантели или эспандер.  Какую-нибудь  модную
заграничную пластинку. Например, Джеймса Ласта?
     - Ты и дари ему,  - сказал Гайдышев.  -  Целуйся,  обнимайся...  Нашел
дружка! А я выберу момент и расквитаюсь с ним...
     - Я в дружки к нему не набиваюсь,  - стал злиться Длинный Боб.  - Надо
его нейтрализовать.  С нами он никогда не будет,  лишь бы не мешал... Понял
ты, примитивное  существо?  Твой  метод  физического  воздействия  потерпел
полное фиаско... Вывод: нужно тоньше работать!
     Бобу нравилось  произносить  такие  словечки,  как   "нейтрализовать",
"интеллект", "фиаско". После десятилетки он год проучился в Технологическом
институте холодильной промышленности,  но завалил  весеннюю  сессию  и  был
исключен за систематическую неуспеваемость.  Правда,  Боб всем говорил, что
институт ему не понравился и главное -  у  него  на  первом  курсе  начался
сногсшибательный роман со студенткой хореографического училища...
     Оглядев еще раз приятелей, Боб улыбнулся:
     - Ну  и  рожи у вас,  джентльмены!  Приличному человеку и идти рядом с
вами неудобно.
     - Ну и катись к своему Сороке! - буркнул Гайдышев.
     Миша промолчал.  Хотя он прикрыл глаз круглым камнем,  видно было, как
вокруг него сгущается синева.
     - Раз уж в такую даль притащились - пошли на кладбище,  -  скомандовал
Длинный Боб. - Почтим память замечательной поэтессы... Как это у нее?
     - Не надо стихов, - поморщился Миша Лунь.  - Тем более ты не отличаешь
Ахматову от Блока.
     Из-за дерева с двумя сросшимися стволами  вышла  тоненькая  девушка  в
светлых брюках  и  черной  рубашке.  Покусывая  длинный  стебелек  неяркого
лесного цветка,  она задумчиво посмотрела вслед трем парням.  Глаза  у  нее
большие и  темные,  а  густые  золотистые волосы собраны на затылке в тугой
пучок. На плече девушки сидела сиамская кошка.  Она  потерлась  дымчатой  с
темными подпалинами  мордочкой о шею девушки,  потом лапой игриво потрогала
ее за ухо,  приглашая  поиграть,  но  девушка  по-прежнему  смотрела  вслед
удалявшимся парням. Затем перевела взгляд на землю и, увидев что-то, быстро
нагнулась, придерживая кошку одной рукой. В раскрытой ладони у нес оказался
зеленоватый значок:  пловец,  пригнувшись,  готов  прыгнуть в воду.  Слышно
было, как у станции  затормозила  электричка.  Мелодичный  басовитый  звук,
распространяя эхо, прошелестел над лесом, будто кто-то слегка дотронулся до
клавиши гигантского органа.  Звук замер вдали,  и тут же возник мощный шум.
Он ширился, нарастал - и как-то вдруг внезапно оборвался.
     Алена любила смотреть на электрички.  Они шумят не  так,  как  обычные
поезда. Электричка  вырывается  из леса стремительно;  немного не доходя до
станции, начинает плавно тормозить.  Ни один вагон не дернется. Весь состав
- это монолит, единое целое. Не услышишь разрозненного дробного стука колес
на стыках рельсов,  неприятного скрипа, лязганья металла - всех тех звуков,
которые сопровождают  идущий  поезд.  У  электрички свой неповторимый звук.
Раздвинулись двери,  на перрон вышли пассажиры,  мягкий стук  автоматически
закрываемых дверей   -  и  красивый  зеленый  состав  из  десятка  округлых
цельнометаллических вагонов с нарастающим органным звуком уносится вдаль.
     Электричка ушла  в  сторону Выборга.  Скрылись меж стволов и парни.  А
девушка неподвижно стояла под сосной и,  о чем-то думая, бесцельно смотрела
прямо перед собой. Сверху, пробившись сквозь колючие ветви, спустился ей на
голову тоненький  голубоватый  лучик.  Сиамская  кошка  вытянула   лапу   и
дотронулась до яркого блика.
     Алена улыбнулась, погладила сразу присмиревшую кошку и зашагала по той
же самой тропинке, по которой недавно прошел Сорока.  Кошка выгнулась на ее
плече, свесив вниз хвост с черной отметиной.  Алена все  убыстряла  шаги  и
скоро затерялась меж красноватых сосновых стволов.
     Если идти лесом,  то можно пройти мимо дачи и не заметить ее.  Сосны и
ели окружили  большой  дом  со всех сторон.  Он не был огорожен забором.  С
дороги дом был виден.  Не весь, а кусок высокой железной крыши с затейливым
флюгером. На ближайших деревьях приспособлены фанерные кормушки для птиц, а
на сосне,  ветви которой доставали до окон второго этажа, приколочены сразу
три скворечника.  И  все  они были заселены.  Скворчихи сидели на яйцах,  а
хлопотливые голосистые мужья трудолюбиво таскали им корм.
     Сорока и Алена сидели на скамейке под сосной.  Под ногами сухие шишки,
желтые иголки, из мха торчали бледно-зеленые листья ландыша. Если на ландыш
наступишь, то   через   некоторое  время  он  снова,  как  ванька-встанька,
выпрямляются. Из открытого окна доносилась бодрая музыка.  "А мы  ребята...
семидесятой широты!.." - мужественным голосом пел Эдуард Хиль.
     - Самый популярный певец,  - заметила Алена.  - Вчера вечером включила
телевизор - Хиль по первой программе.  Перевела на вторую - Хиль! Выключила
телевизор - слышу, по радио - опять Хиль! Хилемания какая-то...
     - Пусть поет, - сказал Сорока.
     - Да, я забыла, тебя ведь музыка не интересует...
     - А  кто  тебе  нравится?  -  пропустив мимо ушей ее ядовитую реплику,
спросил Сорока.
     - Том Джонс,  Хампердинк,  Джеймс Ласт,  Элла Фицджеральд...  А больше
всего я люблю Мирей Матье.
     - Их тоже заездили, - сказал Сорока. - У нас в доме по воскресеньям во
всех комнатах,  где есть магнитофоны,  с утра до вечера наяривают Джонса  и
Ласта! А Мирей Матье поет в каждой передаче о Франции. Будь то по радио или
по телевизору.
     - Я думала, ты и не слыхал про них... Ты ведь спортсмен. А спортсмены,
я слышала, лишь мускулы развивают...
     - Бедные   спортсмены!   -   улыбнулся  Сорока.  Его  невозможно  было
разозлить. А  Алене  этого  хотелось.  Карие   глаза   ее   скользнули   по
невозмутимому лицу Сороки, она хотела сказать что-то язвительное, но в этот
момент из-за кустов,  напугав Алену,  прыгнула ей на колени сиамская кошка.
Девушка уже  руку  подняла,  чтобы  ее легонько шлепнуть,  но кошка ласково
потерлась о подбородок хозяйки.
     - Подлиза! - улыбнулась Алена и погладила  замурлыкавшую кошку.
     Вслед за ней появился Дед.  Не обращая внимания на  кошку,  подошел  к
Сороке, уткнулся  мордой  в  колени.  На  гладко выстриженном лбу собрались
глубокие складки,  коричневые глаза добродушно помаргивали. Сорока запустил
руку в густую, колечками шерсть собаки, потом почесал за ушами.
     Дед стал  спокойным  и   не   таким   громкоголосым,   как   там,   на
Островитинском озере.  На даче почти не услышишь его лая. Разве что игривая
сиамская кошка выведет из терпения. Любил Дед лежать у крыльца на солнышке.
Причем лежал  на боку,  вытянуа в сторону все четыре лапы.  Если кто-нибудь
появлялся на тропинке, он поднимал голову и всматривался. Впрочем, своих он
узнавал по шагам.  Неторопливо вставал,  сладко потягивался, прогнувшись до
земли, и молча трусил навстречу.  Когда появлялся незнакомый - а отдыхающих
мимо проходило много,  - Дед вскакивал и,  расставив толстые мохнатые лапы,
замирал. Если  прохожий  не  сворачивал  к  дому,  молчал,   провожая   его
задумчивым взглядом. А если тот шел по тропинке к крыльцу, Дед, не двигаясь
с места, издавал басистый рык, и незнакомец, как правило, останавливался. И
тогда кто-нибудь выходил из дома и встречал приехавшего.
     Дед тоже приближался к незнакомому человеку и  для  порядка  обнюхивал
его.
     Этот густой бас  появился  у  Деда  недавно.  Появилась  и  седина  на
чепраке. Деду недавно стукнуло шесть лет, а это для собаки не так уж мало.
     Постояв немного, Дед вздохнул и с достоинством удалился.
     - Ты не жалеешь,  что поступил в Лесотехническую академию?  - спросила
Алена.
     - Мне нравится, - помолчав, ответил он.
     - А я еще не знаю, что из меня получится, - грустно проговорила Алена.
- Иногда мне кажется, что зря я поступила в этот институт...
     Сорока промолчал.  Что он мог ей сказать?  Когда  вернулся  из  армии,
Алена уже  перешла  на  второй курс.  А он учится на первом курсе вечернего
отделения и работает.
     - Я думала, ты космонавтом станешь, - сказала Алена.  - А ты будешь...
лесником!
     Хотя она  и  не хотела этого,  в голосе прозвучала насмешка.  Сорока и
вида не подал, что ее слова задели его за живое. Он мог бы ей ответить, что
считает профессию лесника самой важной и благородной сейчас,  когда природа
так нуждается в заботе и охране человека.  И его будущая профессия  гораздо
шире понятия  "лесник".  Он  будет  не только оберегать природу,  животных,
птиц, но и восстанавливать леса,  оживлять мертвые,  отравленные заводами и
фабриками реки, озера.  Многое мог бы рассказать девушке Сорока о своей бу-
дущей профессии, но интересно ли ей будет?
     Не поймет его Алена, чего доброго, на смех поднимет! Она это умеет...
     - А что у тебя в институте? - осторожно спросил он.
     - Ну какой из меня режиссер? - рассмеялась она. Но смех был невеселый.
- Меня никто на сцене и слушаться не станет. Это мужская профессия.
     - С самодеятельностью как-нибудь сладишь...
     - Я,  может быть,  хочу быть театральным  режиссером!  Хочу  поставить
гениальный спектакль, на который, как в БДТ, никогда билетов не достанешь!
     - Товстоногов уйдет на пенсию - тебе и карты в руки, - сказал он.
     - Ты еще издеваешься! - блеснула она на него рассерженными глазами.
     - Ты сама не знаешь, чего хочешь, - излишне резко вырвалось у него.
     - А ты знаешь? - Она смотрела ему в глаза.
     - Знаю, - так же резко ответил он,  а чуть погодя, совсем другим тоном
прибавил: - Кажется, знаю.
     - Существенная поправка, - усмехнулась Алена. - Когда ты говоришь, что
все знаешь  и  тебя  не терзают никакие сомнения,  ты снова превращаешься в
Президента Каменного острова.
     - А что, я там делал что-либо не так? - поинтересовался он.
     - Именно ты делал все правильно,  по  так  ведь  не  может  всю  жизнь
продолжаться?
     - Жаль, - невесело улыбнулся он.
     - Что тебе жаль?
     - Ты  права,  человек  не  может  быть  всегда  прав.  Человек  живет,
действует и ошибается...
     - Это что-то новенькое,  - рассмеялась она.  -  Расскажи-ка:  чего  ты
натворил?
     - Я вообще... А ты сразу переводишь на личности.
     - И все-таки с тобой что-то стряслось! - настаивала она.
     - Со мной чаще, чем следовало бы, что-нибудь случается, - сказал он. -
И я не знаю: хорошо это или плохо?
     - Расскажи, Тима!
     Она придвинулась совсем близко и заглянула ему в глаза.
     - Мне нечего рассказывать, - сказал он.
     Наступила томительная пауза.  Алена подняла с земли спаренную сосновую
иголку, расщепила,  положила  на  ладонь  и  дунула:   две   сухие   иголки
разлетелись в   разные  стороны.  Сорока  с  интересом  наблюдал  за  этими
манипуляциями.
     - Ты - туда, - сказала Алена, со значением взглянув на него. - А я - в
другую сторону.
     - Так оно, наверное, будет лучше.
     - Хотела бы я знать: действительно ты так думаешь или притворяешься?
     - Посмотри, какие облака, - задрал Сорока вверх голову.  - Быть завтра
на заливе шторму... - Он машинально сжал кулак и подул на вспухшие костяшки
пальцев.
     - Что с рукой? - поинтересовалась она.
     - Рука? Ах это... чепуха! На тренировке.
     - На какой тренировке?
     - Ну это... - запнулся Сорока. - На обыкновенной.
     - А врать-то ты,  Тима,  не умеешь, - сказала Алена. - Я все видела...
Это они поколебали в тебе веру в себя?
     - Может быть, и они, - вздохнул он и вдруг взорвался: - Я не толстовец
и не могу, когда бьют по одной щеке, подставлять другую!
     - По-моему,  они до тебя и дотронуться-то не успели, - скрывая улыбку,
заметила девушка.  - Да,  а кто это такой высокий со светлыми волосами? Ну,
модный такой...
     - Понравился?
     - Я его даже толком не разглядела... - рассмеялась Алена.
     - Я еще сам не знаю, кто он такой, - сказал Сорока.
     - Он из них самый симпатичный...
     - Девушки от него без ума... - усмехнулся Сорока.
     - Надо же, - сказала Алена.


     Сорока стоял  на  берегу  и  смотрел  на  залив.  За его спиной шумели
кряжистые береговые сосны.  Ветер  дул  с  Балтийского  моря,  и  небольшие
стального цвета  волны  одна  за  другой  не спеша накатывались на песчаный
пляж. Влажный  потемневший  песок  шипел,  на  нем  возникали  и   лопались
маленькие прозрачные пузырьки.  Выше,  на берегу, разлеглись огромные серые
камни-валуны. Закругленные,  облизанные  волнами  бока  лоснились.  Верхняя
часть валунов растрескалась,  кое-где из расщелин сиротливо торчали блеклые
пучки травы.  На заливе виднелось несколько лодок. Они качались вверх-вниз.
Там, дальше, на плесе, волна была больше.
     По самой кромке песчаной косы вперевалку,  что-то высматривая, бродили
вороны. Стоило  шипящей  волне  приблизиться,  птицы  подпрыгивали,  на миг
взмывали в воздух - и снова опускались на песок.
     Редкие чайки,  пролетая  над ним,  поворачивали белые точеные головы с
грубыми серыми клювами и резко  вскрикивали.  Вороны,  не  обращая  на  них
внимания, с сосредоточенным видом ковыляли дальше.
     К берегу приближалась лодка с двумя рыбаками.  Один взмахивал веслами,
второй с удочками сидел на корме.
     Ветер белым пузырем вздул на его спине рубашку.  Который  с  удочками,
помахал Сороке  рукой  и  что-то  крикнул,  но ветер отнес слова в сторону.
Вороны, заметив лодку, забеспокоились, запрыгали прочь, а потом взлетели.
     Нос узкой  деревянной  лодки  с тихим шорохом зарылся в песок,  Сорока
помог ее вытащить подальше на берег.
     - Как рыбалка? - поинтересовался он.
     Владислав Иванович и Сережа переглянулись.  И вид у обоих при этом был
таинственный.
     - Ты не поверишь,  мы на блесну зацепили... акулу, - стал рассказывать
Сережа. - Я как увидел ее, чуть за борт не свалился...
     - Ну и где же она, ваша акула?
     - Оборвала блесну - и тю-тю!
     - Кто-то действительно большим схватил блесну, -  проговорил Владислав
Иванович, закуривая.
     - Я сам где-то читал, что однажды кит заплыл в Неву, -  сказал Сережа.
- И акула могла сюда приплыть...
     - Приплыть - вряд ли, - вступил в разговор Владислав Иванович. - А вот
прилететь - да.
     - Откуда прилететь?  -  растерялся  Сережа.
     - Из космоса, - подсказал Сорока.
     Сережа нагнулся к лодке и,  взяв  составную  бамбуковую  удочку,  стал
разбирать ее.  Лицо у него было обиженное.  За три года,  что Сорока его не
видел, Сережа  вытянулся,  давно  перегнал  в  росте  свою  сестру.  Волосы
потемнели, лицо узкое,  глазастое.  Чем-то он походил на своего отца, а вот
чем именно - было трудно определить.
     - Хорошо,  это была не акула,  - помолчав,  сказал Сережа.  - Но тогда
кто?
     - Может быть, огромный судак? - сказал отец.
     - Или крокодил?  - с кислой улыбкой проговорил  Сережа.  -  Хватит  об
акуле. Я  знал,  что мне все равно никто не поверит...  - Он бросил на отца
красноречивый взгляд. - Даже ты!
     - Не  верь  чужим  речам,  а  верь  своим  глазам,  - сказал Владислав
Иванович.
     - Где Алена? - спросил Сережа.
     - Думаешь, она поверит в акулу? - улыбнулся Сорока.
     - Она, - с ударением произнес Сережа, - она поверит.
     Владислав Иванович  опрокинул лодку днищем вверх и примкнул ее цепью к
ржавой железной  трубе,  вбитой  в  землю.  Таких  перевернутых лодок много
лежало на  берегу.  Неподалеку  возвышался  гигантский,  во  многих  местах
проржавевший поплавок,  очевидно,  в  шторм  выброшенный на берег.  К таким
поплавкам в порту привязываются буксиры.  Он стоял,  наклонившись в сторону
залива. На когда-то выкрашенном суриком боку железной посудины свежей белой
краской было размашисто выведено:  "Алена,  я буду тебя ждать по субботам и
воскресеньям с 20 до 21 часа!" Подписи не было.
     - Кто это, интересно, намалевал? - кивнул на бак Сережа.
     На этот  риторический  вопрос никто ему не ответил.  Бак вышвырнуло на
берег ранней весной,  когда только что прошел  лед,  а  вот  белая  надпись
появилась совсем недавно. Еще в прошлое воскресенье ее не было.
     - Где он,  интересно, ждет ее? - обвел пустынный берег глазами Сережа.
- В баке, что ли, спрятался?
     Он подошел к поплавку и постучал носком  резинового  сапога.  Посудина
басисто загудела.
     - Надо бы стереть, - заметил Сергей.
     - Ты думаешь, это нашей Аленке написали? - спросил отец.
     - Кому же еще?
     - Мало Аленок на свете.
     - Нашей,  - уверенно сказал Сережа.  - Она хитрая и никому не говорит,
где наша дача.
     Сережа заканчивает в этом году девятый класс. Ростом он догоняет отца.
Впрочем, у  них  в  классе  почти  все мальчишки высокие,  да и девчонки не
подкачали, одна выше другой.
     Летом Сереже  в Комарове скучно.  Слоняясь вокруг дачи,  он вспоминает
старый дом на берегу,  Каменный остров,  Островитинское  озеро...  Как  ему
хочется туда!  Третий год они собираются повторить свое путешествие пешком,
но в самый последний момент что-нибудь да помешает: то экзамены у Аленки на
аттестат зрелости и поступление в институт, то заграничная поездка отца, то
решили подождать,  когда Сорока вернется из армии.  Сорока в  прошлом  году
осенью вернулся.
     Может быть,  в  этом  году  получится?..  Сорока   и   Гарик   железно
договорились, что  в  июне-июле  поедут  в  Островнтино.  У  них  и отпуска
запланированы на это время.  Отец пообещал и Сережу отпустить с ними. Вроде
бы Алена тоже собирается.  Даже купила десяток банок тушенки.  Сказала, что
для Островитина.  Наверное,  их  дом  еще  больше  обветшал,  крыша  совсем
прохудилась. Правда,   Сорока   говорил,   что   ребята   с  острова  будут
приглядывать за домом.  Но Сорока сам уже давно  в  тех  краях  не  был,  и
неизвестно еще, сохранилась ли на острове мальчишеская республика...
     Владислав Иванович взвалил на плечо весла и зашагал к шоссе.  Ноги его
оставляли в   песке   глубокие   рыхлые  следы.  Сережа  и  Сорока  немного
приотстали. В руках у Сережи спиннинг,  удочки,  подсачок. Сетка пустая: ни
одной рыбины! Мелочь они ловить не захотели, а крупная...
     Сорока выше Сережиного отца.  Какой же рост у Сороки?  Кстати,  теперь
его Сорокой  редко  зовут  -  больше  Тимофеем.  Так и в паспорте записано:
Тимофей Иванович Сорокин.  Он все-таки настоял, чтобы его имя было Тимофей.
В память  о  том  лейтенанте,  который  его  спас...  Только  давние друзья
по-прежнему называют его Сорокой.  Впрочем,  он не обижается. Да и чего ему
обижаться, если всю жизнь звали Сорокой?..
     Сережа поравнялся с Сорокой и на глаз  прикинул,  насколько  тот  выше
его.  Почти на голову. Сережа знает свой рост: метр семьдесят один. Недавно
в школе мерили.
     Гарик теперь   тоже   живет  в  Ленинграде.  Он  приехал  поступать  в
Кораблестроительный институт,  но не прошел по конкурсу.  Одного  балла  не
хватило. Гарик  не  захотел  уезжать  из Ленинграда и поступил на Кировский
завод учеником токаря.  Теперь-то он уже давно  токарем  работает.  У  него
четвертый разряд.  Хвастался,  что  получает  около двухсот рублей в месяц.
Вечерами ходит на подготовительные  курсы  в  институт.  Свою  мечту  стать
кораблестроителем не  оставил.  А  вот он,  Сережа,  после школы поступит в
Высшее мореходное училище.  Пусть Гарик строит  для  него  корабли,  а  он,
Сережа, будет плавать на них. Сначала штурманом, а потом - капитаном...
     Они поднялись по Морской улице, пересекли шоссе и вышли к станции.  На
перроне Алены не видно. Только что разминулись две электрички.
     - Тимофей,  когда ты машину купишь?  - спросил Сережа. - Поехали бы на
ней в Островитино.
     - Ради этого,  конечно,  стоит купить машину, - сказал Сорока. - Какую
бы ты мне посоветовал?
     - "Мерседес", - ответил Сережа. - Говорят, сейчас самая лучшая машина.
     - Я подумаю, - улыбнулся Сорока.
     - Ремонтируешь машин