ины!  А  с  девчонками
вожжаются хлюпики  и  маменькины  сынки.  Ну,  о  чем  можно  с  девчонками
разговаривать? О  школе,  домашнем  задании,   цветочках-ягодках?   Или   о
знаменитых артистах  кино,  фотографии  которых  они  покупают  в  газетных
киосках? В спорте они ни черта не соображают.  Спросите:  кто нынче чемпион
Ленинграда по  боксу?  Ни  одна  не  ответит...  А вот молодых киноартистов
назовут тебе без запинки, как таблицу умножения...
     Сережа и раньше слышал от друга такие речи, но как-то не относил их на
свой счет.  Не то чтобы он с Андреем соглашался  -  иногда  тот  нес  явную
галиматью, -  но и не спорил.  Мало ли у кого какие мнения?  А Лючия Борзых
(такое странное  имя  было  у  баскетболистки)  в  спорте  не  хуже  Андрея
разбирается. Ездит  в другие города на спартакиады,  и ее по телевизору два
раза показывали.  Поэтому Сережа все желчные слова приятеля на  счет  своей
знакомой не относил.  А другие девчонки его не интересовали. А с Лючией ему
было интересно.  С ней на  любую  тему  можно  поговорить,  и  время  летит
незаметно. С  ней  всегда  жаль  было расставаться.  Обидно,  что она часто
занята: то тренировки,  то поездки,  то театр.  Лючия очень любила театр  и
готова была  каждый  свободный  вечер  бежать  туда.  Часами  простаивала в
очередях за билетами.  Рост у нее такой, что ее беспрепятственно пускали на
любой фильм, когда она еще в пятом классе училась.
     В этот день Андрей  особенно  зло  говорил  о  пагубном  влиянии  этих
кривляк -  девчонок  -  на  настоящих  мужчин.  И когда Сережа нерешительно
возразил раз-другой, приятель ястребом кинулся на него.
     - Сам  сопли  распустил  и бегаешь за Лючией Борзых,  как борзая...  -
заявил Андрей.  - Караулишь,  ее то у школы,  то у  дома,  даже  на  вокзал
бегаешь встречать ее... и небось чемодан до дома тащил? И за билетами в БДТ
охотился? "Дяденька,  нет  у  вас  лишнего  билетика   для   моей   любимой
девушки?.."
     Что было,  то было.  Лючию он встречал недавно на Московском  вокзале,
она возвращалась из Киева.  Там была юношеская спартакиада.  И чемодан нес.
Только не до дома,  а лишь до автобуса.  И за билетами в театр пару  раз  в
очереди стоял. Ну и что зазорного?
     - Посмотрел бы ты на свое лицо,  когда ждешь ее у  школы  на  углу!  -
продолжал Андрей. - Более глупой рожи я еще не видел!
     Сережа почувствовал, как запылали у него щеки.
     - Ты сам на Лючию всякий раз пялишься,  когда она идет по коридору,  -
подковырнул друга Сережа. - Думаешь, я не вижу?
     - Я? - Андрей даже остановился на тротуаре и прохожие,  косясь на них,
стали обходить.  - Я на нее пялюсь?!  Да,  если хочешь знать,  она сама мне
проходу не дает! На все соревнования по боксу ходит, садится в первый ряд и
на меня глаза таращит...
     - Ты  ниже ее на полголовы!  - повысил голос и Сережа.  - Нужен ты ей,
как... как...
     - Ну говори! - подзадорил Андрей.
     - Да она и как звать-то тебя не знает! - выпалил Сережа. - Ты для нее,
что этот... - он кивнул на уличный фонарь, - столб!
     Они стояли посередине тротуара  и  сверлили  друг  друга  ненавидящими
глазами. Сережа  в  этот  миг  подумал:  как  он  мог столько лет дружить с
негодяем? Ишь глазищи вылупил, как будто его кто-то боится. И нос у него со
шрамами, широкий.  Мало,  видно,  лупили,  еще  захотел...  И  хотя  злость
захлестнула его,  он ни за что не ударил бы первый Андрея,  если бы тот  не
доконал его последними словами:
     - Ты дальше своего носа не видишь!  А знаешь ли ты,  глупец,  что твоя
прекрасная Лючия  встречается  с  Воеводиным из "Зенита"?  Да и не только с
ним: любой известный спортсмен поманит ее пальцем и...
     Это было последней каплей! Сережа почувствовал, как напряглись все его
мышцы, сжались кулаки...  Нужно было  размахнуться  и  ударить,  но  он  не
размахнулся и не ударил,  а вместо этого крепко зажал портфель под мышкой и
побежал по тротуару не домой,  а в другую сторону.  Прохожие  уступали  ему
дорогу, останавливались  и  удивленно  смотрели  вслед.  Он видел все как в
тумане и боялся самому себе признаться, что это горячие слезы застилают ему
глаза...
     Андрей догнал его,  схватил за руку,  но  Сережа  вырвался  и  побежал
дальше.  Лишь на улице Пестеля, возле большой красивой церкви, Андрей снова
поймал его и,  обняв за плечи,  усадил на скамью, что приткнулась к высокой
чугунной ограде.
     - Дурак!  Кретин!  Болван!  - ругался он.  - Это я себя,  - пояснил он
удивленно уставившемуся  на  него  приятелю.  -  Я  не  знал,  что  ты  так
серьезно... влюблен!
     Сережа безучастно  смотрел прямо перед собой и молчал.  Из распахнутых
дверей церкви доносилось печальное песнопение. "Отпевают кого там, что ли?"
- вяло подумал он.
     Андрей извинился и сказал,  что был не прав, настроение у него сегодня
такое... Наверное,  оттого,  что  двойку  по  геометрии схлопотал...  Лючия
действительно была один раз в спортзале,  но смотрела  на  всех  одинаково,
просто ему показалось,  и, если уж честно говорить, она ему тоже нравится и
он ее немножко ревновал к Сергею,  но это не значит,  что  он  когда-нибудь
перейдет дорогу лучшему другу. В этом отношении Сережа пусть будет спокоен;
он, Андрей,  не такой...  Лючия не похожа на остальных девчонок, которых он
презирает, наверное,  поэтому  он...  в общем,  обратил на нее внимание.  А
теперь все:  точка!  А с Воеводиным он действительно  видел  ее  два  раза.
Просто шли вместе по коридору и о чем-то весело разговаривали... Вот и все.
      Сережа простил друга,  но видеть его сейчас ему  было  неприятно.  Он
сказал Андрею, что еще посидит тут немножко, а он, Андрей, пусть уходит...
     Андрей ответил,  что не спешит и тоже  может  посидеть.  Тогда  Сережа
сказал, что хочет побыть один.
     И Андрей,  вздохнув,  ушел.  Наверное,  обиделся,   но   Сергею   было
наплевать, он мучительно раздумывал:  почему не ударил Андрея?  Оттого, что
он боксер и даст сдачи? Какой же он мужчина, если боится боли?..
     Об этом он думал до самого дома,  а поднявшись на свой этаж,  поставил
портфель у двери,  прислушался:  никто не поднимается по лестнице?  А потом
изо всей  силы  ударил  себя  кулаком  в глаз.  На миг ему показалось,  что
наступила ночь,  затем она взорвалась фейерверком разноцветных искр.  Глазу
стало сначала тепло, потом горячо.
     Нет, боли он не боится.  И  Андрея  он  не  испугался.  Просто  Сережа
никогда в жизни не дрался.  И сейчас он мог признаться самому себе,  что не
страх перед болью остановил его руку, а что-то другое...  А что это другое,
он не знал...
     Вот какая странная история нынче приключилась с Сережей.
     Алена ушла в магазин,  а Сережа присел в полутемной прихожей на старое
бархатное кресло,  положил телефон на колени,  снял трубку и очень медленно
набрал номер. Последнюю цифру придержал пальцем, не решаясь отпустить диск.
     Дед стоял рядом и смотрел на него. Видя, что Сережа задумался, подошел
поближе, понюхал скулу и, высунув язык, осторожно лизнул.
     - Обалдел!  - оттолкнул его Сережа и нажал  на  рычаг,  но  трубку  не
повесил. Потом,   вспомнив,  что  Алена  говорила,  будто  в  слюне  собаки
тринадцать лекарств,  стал подзывать Деда -  пусть  синяк  полижет,  может,
скорее пройдет.
     Но Дед на этот раз всерьез обиделся и,  неслышно ступая мягкими лапами
по паркету, ушел из комнаты. И обрубленный хвост у него был опущен.
     - И ты, Брут? - с горечью произнес Сережа.
     На этот раз он без колебаний набрал номер телефона.
     Трубку сняла она.
     Несколько раз  произнесла  ленивым глуховатым голосом:  "Але,  але,  я
слушаю".
     - Лючия, я не могу сегодня с тобой в кино, - наконец ответил он.
     - Грипп? - поинтересовалась она, однако в ее голосе он не почувствовал
тревоги.
     - Лючия, ты иди одна, - сказал он.
     В трубке молчание, потом вздох.
     - Что за глупости?
     - Ну, с кем-нибудь другим.
     - Ты  никак  меня  ревнуешь?  -  В  трубке  смех.   Негромким   такой,
равнодушный.
     - Ты знаешь Андрея Пескова? - помолчав, задал он мучивший его вопрос.
     - Конечно, знаю, - не задумываясь, ответила она.
     - Он нравится тебе?
     - Ты мне какие-то странные вопросы задаешь...  - Она усмехнулась на том
конце провода или кашлянула. - Мне нравятся передачи, которые он ведет.
     - Передачи? - теперь удивился Сережа. - Какие передачи?
     - "В мире животных",  -  раздраженно  ответила  она.  -  Они  идут  по
телевизору каждую неделю.
     - Разве его зовут Андреем? - Сережа с трудом сдерживал смех.
     - Я не знаю, как его зовут, но фамилия его Песков. Это точно.
     - Мне тоже нравятся передачи про животных, - сказал Сережа. - Помнишь,
как крокодилов в Африке ловили?
     - Не помню, - холодно ответила она и замолчала.
     Что-то разговор не клеился.  Потрогав ноющую бровь,  он неожиданно для
самого себя сказал:
     - Лючия, может, нам не надо больше встречаться?
     Сказал и ужаснулся: что она сейчас скажет?
     Трубка с полминуты молчала.  И снова он услышал вздох.  На этот раз не
равнодушный, немного прерывистый, будто она хотела рассмеяться или зевнуть.
     - Как хочешь,  - наконец ответила она.  И после паузы:  - Скажи: какая
тебя сегодня муха укусила?
     - Да  нет,  все  в  порядке,  -  поспешно  сказал он.  - В понедельник
увидимся, гуд бай!
     И повесил трубку.

                               Глава десятая

     "Запорожец" стоял  у  деревянного сарая под толстой сосной и сверкал в
лучах солнца.  Он был выправлен,  отремонтирован и покрашен в голубой цвет.
Саша Дружинин как следует постарался для своих новых друзей.  Только вблизи
можно было заметить на капоте и дверце следы вмятин.  Лучше бы не сделали и
на станции техобслуживания.  Сорока полностью отремонтировал все остальное:
ходовую часть и мотор.
     Они рассчитывали,   что   провозятся  больше  месяца,  а  уложились  в
семнадцать дней.
     Сорока уже несколько дней один жил на даче:  у него началась сессия, и
он на работу не ходил.  Еду готовил на  газовой  плитке.  Первое  сразу  на
несколько дней  варила  Алена.  После их отъезда в город в понедельник рано
утром Сорока обнаружил кастрюлю с супом.


     Экзамен по  философии  Сорока  сдал  на  "четыре",  а теперь готовился
рассчитаться с политэкономией.  И еще останется два по спецпредметам. Потом
почти полтора  месяца  отпуска!  Сорока  отправил  в  Островитино четвертое
письмо, но ответа до сих пор нет.  Последнее письмо он получил от директора
школы-интерната год   назад.   Тот  писал,  что  в  районе  поговаривают  о
ликвидации в    Островитине    школы-интерната,    -     мол,     неудобное
месторасположение, далеко от райцентра и прочее. И больше из Островитина не
было никаких известий.  Бывшие члены республики,  с которыми он поддерживал
переписку, тоже ничего не слышали о школе. После десятилетки разъехались по
разным городам. Может, уже и школы нет?..
     Сорока забрался в машину,  положил ладони на руль и представил, как он
с ветерком мчится по Ленинградскому шоссе... Здорово все-таки он соскучился
по Каменному острову, летчикам... Отличные ребята эти шефы! Если бы не они,
наверное, на Каменном острове и спортивного лагеря не было бы...  Это  они,
летчики, доставили на вертолетах спортивное оборудование,  строительные ма-
териалы, радиотехнику. Да что ни попроси у них - никогда не откажут!
     Жаль, если школу-интернат расформировали,  а пожалуй,  так оно и есть,
иначе бы директор давно ответил.  Нет школы-интерната - нет и  мальчишеской
республики! Что там сейчас делается, на Каменном острове?..
     Сквозь лобовое стекло он увидел,  как по тропинке гуськом идут к  дому
Владислав Иванович, Алена и Сережа. Дед трусил впереди. В руке у Владислава
Ивановича кожаный портфель.  Лицо озабоченное.  Помнится, там, на озере, он
все время  подшучивал над ребятами,  а сейчас редко когда улыбнется и очень
рассеянный.  Нет бы отдохнуть на природе после города, а он как заберется в
свою комнату,  так до ужина не показывается. Слышно, как машинка стучит: то
рассыпается длинными трелями, то будто споткнется и надолго замолчит, потом
снова робко застрекочет...  Большаков готовит докторскую диссертацию. Из-за
нее он не поедет с ними на озеро. Говорил, что плотно засядет в технической
библиотеке. У него еще не все концы с концами сходятся. А сейчас в институ-
те он принимает экзамены у студентов.  И только на даче в свободное от сес-
сии время работает над диссертацией.
     Никто из них не заметил Сороку.  Лишь Дед,  добежав до крыльца,  нашел
след и потрусил к машине и, поднявшись на задние лапы, заглянул в окно. Бо-
родатая пасть его раскрылась,  красный язык свесился поверх белых клыков  -
казалось, он  сейчас спросит:  "Ты чего тут в машине торчишь?" Испугавшись,
что Дед поцарапает свежую краску.  Сорока вышел.  Дед обрадованно  запрыгал
вокруг него.
     Все окружили машину.  В последний их приезд она еще не была покрашена:
стояла ободранная, вся в безобразных пятнах шпаклевки.
     - Недурно, - сказал Владислав Иванович. - Как философия?
     Не будь  здесь Алены,  Сорока сказал бы,  что получил четверку,  а так
лишь улыбнулся - мол, все в порядке.
     Сережа любовно гладил "Запорожец",  трогал рукоятки, наконец не выдер-
жал и забрался в кабину. Видя, как он там защелкал тумблерами, завертел ба-
ранкой, Алена обеспокоенно посмотрела на Сороку:
     - Он не заведет ее? Чего доброго, врежется в сарай?
     - Вряд ли, - улыбнулся тот.
     Во время аварии "Запорожца" аккумулятор треснул и вышел  из  строя,  и
сегодня Гарик  должен  был привезти новый,  который два дня был на зарядке.
Сорока не завидовап ему:  тащить на себе в такую жару в  продуктовой  сетке
пудовый аккумулятор! Вообще-то Гарик уже должен был бы приехать.
     - Теперь даже Ростислав Андреевич не назовет  машину  металлоломом,  -
сказала Алена. - Вот только цвет...
     - А что цвет? - высунул голову в окошко Сережа. - Наша голубая мечта и
должна иметь голубой цвет.
     - Ты, оказывается, романтик, - улыбнулся сыну Владислав Иванович.
     - Какая  же  это  романтика?  -  возразила  Алена.  - Голубая мечта...
Банальщина!
     На тропинке  - легок на помине!  - показался профессор с фокстерьером.
Он поздоровался со всеми за руку, критически осмотрел машину.
     - По-моему, эта вещь была другого цвета, - заметил он.
     Сорока отвернулся,  чтобы не прыснуть.  Алена кусала  губы,  а  Сережа
нагнулся над рулем, пряча лицо.
     - Кстати, почему вы ее сделали голубой? - спросил профессор.
     - Цвет голубой мечты, - сообщила Алена.
     - Гм,  -  изрек  профессор,  -  звучит  довольно  вульгарно...   Алена
победоносно взглянула на Сережу - дескать, что я говорила?..
     - Вы перекрасьте этот агрегат в цвет слоновой кости, -  с невозмутимым
видом посоветовал Ростислав Андреевич.
     - Зачем? - поинтересовался Сережа.
     - Видите ли, цвет слоновой кости на семьдесят процентов будет отражать
солнечные лучи...  - В этот момент Грозный с рычанием бросился на  вылезшую
из большой сумки, что стояла у ног Алены, сиамскую кошку. Поднялся истошный
лай, визг.  Кошка взлетела на ближайшее дерево,  причем совсем не высоко, и
оттуда, махая  когтистой  лапой,  тоненько  рычала и фыркала на прыгавших у
ствола собак.
     Это отвлекло профессора от машины, и он о чем-то оживленно заговорил с
Владиславом Ивановичем.  Видно,  это был старый спор. Посыпались непонятные
технические термины.  Концом  своего  зонта он принялся на тропинке чертить
какую-то сложную  схему.  Владислав  Иванович  сначала  стоял  и   смотрел,
вставляя слова,  потом  присел  на  корточки  и,  взяв с земли сучок,  тоже
принялся рядом чертить другую схему.
     Алена посмотрела на них и повернулась к Сороке.
     - Теперь до ужина не  остановятся,  -  понизив  голос,  чтобы  они  не
услышали, сказала она.  Впрочем, если бы она и громко произнесла эти слова,
они бы не  услышали.  Теперь  оба  ученых  сидели  на  земле  и,  оживленно
переговариваясь, чертили пересекающиеся линии и формулы на песке.  А сверху
с интересом смотрела сиамская кошка на двигающиеся палочки в их руках.
     Дед и Грозный,  забыв про кошку,  обследовали стволы деревьев. Оба пса
давно были знакомы и жили в дружбе и мире.  И оба терпеть не  могли  кошку.
Той было скучно,  и,  по-видимому,  чтобы развеселить себя,  она при всяком
удобном случае внезапно нападала на собак,  кусала за ноги,  хвост и тут же
взлетала на ближайшее дерево.
     Алена поднялась  наверх переодеться и скоро спустилась вниз в брюках и
коричневой рубашке  с  засученными  рукавами.  Подошла  к  машине,  провела
пальцем  по сверкающему стеклу.
     - Скорее  бы  каникулы,  -  вздохнула  она.  -  Все куда-то собираются
ехать...
     Сегодня после зачета она вместе с близнецами  Олей и Аней зашла в кафе
"Восточные сладости".  Сестры рассказали,  что, как только свалят последний
экзамен, сразу  уедут из города.  Глеб пригласил в интереснейшую поездку на
машине по историческим русским городам...  Главное -  родителей  уговорить:
кажется, Глеб  понравился их отцу.  "А нам - не очень!" - со смехом сказала
одна из сестер.
     - Конь  на мази,  - сказал Сорока,  похлопав по капоту.  - Надо только
свистнуть!
     - Свистни!  - с усмешкой взглянула на него девушка.  Сорока,  не долго
думая, заложил два пальца в рот и так  оглушительно  свистнул,  что  Дед  и
Грозный примчались  из  лесу  и  стали  ошалело метаться вокруг дома.  Лишь
Владислав Иванович и профессор даже голов не подняли от своих чертежей.
     - Я чуть не оглохла, - проговорила девушка, глядя на него.
     - Извини, - улыбнулся он.
     - Сходим на залив? - предложила Алена. Сорока не возражал.
     Они зашагали по узкой тропинке: Алена впереди, Сорока сзади.  Один раз
прямо перед   ними   дымчатым   клубком   мелькнула  в  папоротнике  белка,
стремительно скользнула на дерево и исчезла в ветвях.
     Обычно белки  здесь  не  были пугливыми.  Алена рассказала,  что зимой
какой-то негодяй  повадился  тайком   приходить   в   комаровский   лес   с
мелкокалиберной винтовкой и стрелять в почти ручных белок.
     - Выродок какой-то! - заметил Сорока.
     - К  нам  часто спускалась одна белочка с дымчатым ухом,  - продолжала
Алена. - Брала прямо из рук сыр и орехи...  Я ее прозвала Огонек.  А теперь
ее не  видно.  Неужели  этот  тип  убил  ее?  Как  можно выстрелить в такую
прелесть? - проводив глазами белку, вздохнула Алена.
     - Даже  если дурак и умный смотрят на одно и то же дерево,  дураку оно
кажется совсем иным, чем умному, - сказал Сорока. - Это я где-то вычитал...
     - Теперь мне понятно, почему ты поступил в Лесотехническую академию, -
сказала Алена. - Ты ведь и там, на озере, боролся с браконьерами.
     - Можно распинаться в любви к природе,  умиляться белками,  птичками и
вместе с тем палец о палец не ударить, чтобы чем-то помочь ей.
     - Посмотри,  сколько  мы  с  папой  и Сережей птичьих кормушек повсюду
поставили, - с обидой произнесла Алена.  - Я специально зимой  приезжала  и
привозила корм.
     - Я не о тебе, - улыбнулся он.
     - Почему  ты  думаешь  только  о  себе?  -  упрекнула  Алена.  - Можно
подумать, что ты вечно будешь  один!  Я  уверена,  что  не  каждая  девушка
согласится поселиться с тобой в глуши.
     - Черт возьми,  о девушке-то я и не подумал!  -  неестественно  громко
рассмеялся Сорока  и,  понимая,  что  разговор  принимает  опасным  оборот,
переменил тему: - Я взял в библиотеке томик Тютчева. Послушай, что он пишет
о природе:

                       Не то, что мните вы, природа:
                       Не слепок, не бездушный лик -
                       В ней есть душа, в ней есть свобода,
                       В ней есть любовь, в ней есть язык...

     - Тютчева ты хорошо изучил,  -  заметила  Алена.  -  А  кто  тебе  еще
нравится?
     - Ты меня экзаменуешь? - усмехнулся он.
     - Это  хорошо,  что  ты любишь стихи,  - сказал