а сфинкса,  будто спрашивала:  что ей делать?  Но сфинкс не смотрел  на
нее, его  застывший  загадочный взгляд был устремлен на второго сфинкса,  а
может быть, и еще дальше.  Чем больше Алена смотрела на сфинкса, тем дальше
отодвигались от нее сегодняшние заботы...
     Борис присел рядом, прислонился к полированному гранитному постаменту,
достал сигареты  и  закурил.  Предложил  и ей.  Алена отрицательно покачала
головой, но затем почему-то взяла сигарету. Борис оторвался от постамента и
чиркнул блестящей  зажигалкой.  Ему  несколько раз пришлось добывать огонь,
прежде чем Алена сумела прикурить.  А прикурив,  стала поспешно пускать дым
изо рта, боясь случайно глотнуть в себя. В институте многие девушки курили,
это считалось  теперь  модным.  Близнецы  Аня  и   Оля   доставали   где-то
заграничные сигареты  и  в перерывах между лекциями нещадно смолили одну за
другой. Алена тоже несколько раз попробовала,  но ей не понравилось.  А вот
сегодня вдруг  закурила.  Говорят  же  девчонки,  что  курение  успокаивает
нервы...
     Как ни  стиралась,  дым  попал  в  легкие,  и Алена позорно до слез на
глазах закашлялась.  Борис смотрел на нее своими синими глазами и улыбался.
После того как девушка заявила,  что больше им незачем встречаться, и стала
избегать его,  Садовский утратил былую самоуверенность.  И улыбка его  была
неуверенная, а  по  тому,  как  он  жадно затягивался сигаретой и сжимал ее
пальцами, было видно, что он нервничает.  А может быть, злится, но пытается
это скрыть.  Трудно ему стало разговаривать с Аленой.  А там,  на озере, он
был уверен, что девушка в его руках...
     Алена бросила  сигарету  в  Неву.  Маленький красный огонек мелькнул в
снежной круговерти и  исчез.  Она  смотрела  на  черную  воду,  плещущую  в
каменный берег,  не  решаясь  поднять  голову  и встретиться с его холодным
вопрошающим взглядом.
     Что она  еще  нового  сможет ему сказать?  Таким красивым парням,  как
Садовскому, трудно  примириться  со  своим   поражением.   Такие   привыкли
побеждать.
     - Я из-за тебя  только  что  дырку  заработал,  -  первым  нарушил  он
затянувшееся молчание.  - Свернул в переулок под кирпич.  И такой въедливый
милиционер попался... Я ему трешник совал, пятерик - не взял, гад!
     - Я  тебе сочувствую,  - сказала Алена,  внутренне поежившись от слова
"гад".
     - Нинка-то - вот дура! Выходит замуж за этого слюнтяя... Гарика! - без
всякого перехода сообщил он.
     - Почему дура? - взглянула на него Алена.
     Борис отвел глаза, переступил с ноги на ногу.
     - Я не верю в их любовь,  - сказал он.  - Нинка девочка с запросами, а
что ей Гарик даст? Подумаешь, "Запорожец"! Нинке фирму подавай, "мерседес"!
     - Разве любовь измеряется марками машин? - ядовито спросила она.
     - Я знаю Нинку, - усмехнулся он.
     - Боюсь, ты ошибся в ней.
     - Поживем - увидим, - упорствовал Садовский.
     - А  почему  Гарик  слюнтяй?  - раздражаясь,  наступала она.  - Ты его
совсем не знаешь.
     - Он, кажется, за тобой бегал? - насмешливо взглянул он на девушку.
     - Он мой товарищ.
     - Товарищ по несчастью... - заметил Борис.
     - На что ты намекаешь? - нахмурилась Алена.
     - Черт с ними,  пускай женятся!  - уклонился от ответа Борис. - Мне-то
какое дело до них?
     - Недобрый ты человек, - помолчав, сказала Алена. Хотя ее и задели его
слова, она не стала выяснять, что он имел в виду.
     - Это смотря для кого, - ответил  Борис и с видом собственника взял ее
за руку. Другой рукой достал из внутреннего кармана куртки узенькое колечко
с маленьким  блестящим  камнем и стал надевать Алене на палец.  Кольцо было
намного великовато, и она без труда сняла его и протянула ему.
     - Золотое, - сказал он, недоуменно глядя на нее.
     - Спасибо, но я... я не могу такой подарок принять от тебя.
     - Почему? - удивился он.
     - Мы,  Боря,  чужие люди,  а от чужих людей дорогие подарки  принимать
неприлично.
     - Возьми! - настаивал он,  подбрасывая сверкающее колечко на ладони. -
Оно тебе идет.
     Она отрицательно  покачала  головой.  Снежинки  облепили  ее   вязаную
шерстяную шапку, таяли на бровях, ресницах.
     - Я  дарю  его  Неве!  -  как-то   неестественно   засмеялся   он   и,
размахнувшись, бросил  колечко в реку.  Синие глаза его потемнели от гнева,
но он делал вид,  будто ему весело.  Будто он каждый день вот так  запросто
швыряет в  Неву  золотые  кольца.  Он  ожидал,  что Алена удивится,  начнет
упрекать его в безрассудстве, наконец, обругает, но та даже не взглянула на
него,  отвернулась и стала смотреть на тот берег, едва различимый в снежной
круговерти.
     - Хочешь,  я  прыгну  в  Неву?  - сказал он и даже дотронулся рукой до
парапета.
     - За кольцом? - с невинным видом поинтересовалась она.
     - А он бы прыгнул, если бы ты захотела?
     - Прыгнул бы, - ответила она.  - Только я никогда его о такой глупости
просить бы не стала.
     - Он тебе никогда не говорил,  чего он добивается? - спросил Борис и с
напряженным вниманием уставился на нее.
     - Он хочет,  чтобы люди были людьми...  Чтобы добро побеждало зло... И
не только хочет, а действует... в отличие от многих.
     - Глупая и наивная цель, - резко сказал он. - Как это... донкихотство!
     - Тебе этого не понять,  - улыбнулась девушка.  - У тебя  ведь  совсем
другая цель...
     - Да уж я бы бороться с ветряными мельницами не стал!
     - Почему  с  мельницами?  -  Она  с усмешкой посмотрела на него.  - Он
борется с такими, как ты... И, согласись, побеждает.
     - Я   гляжу   -   вы   подходящая   пара...  -  стараясь  не  потерять
самообладания, пробурчал он.
     - Я рада, что ты это понял, - сказала она.
     - А побежденным я себя пока не считаю, - с вызовом бросил он.
     - Ты знаешь,  сколько лет этому сфинксу?  - перевела Алема разговор на
другое.
     Он мельком взглянул на каменного идола и достал сигареты,  на этот раз
не стал  ей  предлагать.  Глубоко  затягиваясь,  смотрел  мимо  сфинкса  на
пристань.
     - Я еще поборюсь... - пробормотал ом, думая о своем.
     - Ему три с половиной тысячелетия, - произнесла Алена.
     - Надо же, - равнодушно ответил Борис. Ему было наплевать на сфинкса и
на его древнее происхождение. - Я ведь не мальчик,  чтобы за тобой гоняться
по городу на автомобиле...
     - А ты не гоняйся, Боря, - посоветовала Алена.
     - Чем же он лучше меня... этот твой Сорока?
     - Он лучше не только тебя...  но и меня,  - ответила Алена.  - Зачем я
стою здесь с тобой и переливаю из пустого в порожнее?  Я не  хочу  с  тобой
встречаться, а вот стою рядом. Думаешь, мне это приятно? Я расплачиваюсь за
свое легкомыслие и...  любопытство!  Ты  единственный  парень,  которому  я
призналась, что мне понравился... Но это было ошибкой. Я сама себя обманула
там, на озере...  Я внушила себе,  что ты мне нравишься.  Ну, нашла на меня
такая блажь...  На  самом  деле  это не так.  Есть человек,  который мне...
которого я...
     - Сорока!
     - Я тебе все, Борис, объяснила. Больше мне нечего сказать.
     - А  мне есть что,  - горячо начал он.  - Я не пешка и не позволю себя
передвигать туда-сюда...  Ты мне  нравишься,  и,  как  говорится,  за  свое
счастье я буду сражаться...
     Он даже улыбнулся, произнеся эти слова.
     - С кем, Боря? Со мной? Или с ним?
     - Со всем миром!  - с пафосом произнес он и сам понял, что перехватил:
в голосе явственно прозвучала фальшивая нотка.
     - А он,  Сорока,  никогда бы меня не упрекнул за  мои  промахи,  -  со
издохом сказала она.  - Ему бы это и в голову не пришло...  Хотя, поверь, я
от него заслужила гораздо больше упреков,  чем от  тебя.  Я  заставила  его
страдать.
     - Ну, меня ты не заставишь, - высокомерно улыбнулся Борис.
     - Глубоко страдать могут лишь благородные натуры, - произнесла Алена.
     - Я не желаю о нем разговаривать,  - нахмурившись,  обронил Борис. - Я
его ненавижу. И жалею, что тогда...
     - Замолчи!  - воскликнула Алена и уже спокойнее закончила:  - Зачем ты
хочешь казаться хуже, чем ты есть?
     - Во всем, что произошло со мной, виноват только он! Во всем...
     - Боря, если ты не хочешь, чтобы я тебя возненавидела, очень прошу, не
встречай меня больше у института.  Не жди и не сигналь гудком у моего дома.
Мы больше не будем встречаться.
     - Может быть, ты собралась за него замуж?
     - Я бы рада,  да он еще не сделал мне предложения, - спокойно ответила
Алена.
     - А что,  это блестящая идея!  - вдруг неестественно громко рассмеялся
он. - Ты выходи за него замуж, а я стану твоим любов...
     Последнее слово он не успел договорить:  Алена стремительно подалась к
нему и  изо  всей  силы  хлестнула  узкой  ладошкой  по  этому   красивому,
хохочущему лицу. И, вспыхнув, выкрикнула ему в лицо:
     - Подонок!
     Он будто  подавился  смехом,  потемневшие  синие глаза сузились,  губы
сжались в узкую полоску;  на нее смотрел совсем не тот  симпатичный  Борис,
которого она  весной впервые увидела в Комарове,  - на нее смотрел жестокий
чужой человек,  способный на все.  Это продолжалось одно  мгновение,  потом
губы раздвинулись  в  смущенной  улыбке  глаза посветлели.  Перед ней снова
стоял прежний красивый Борис.
     - Уж  и  пошутить  нельзя,  -  добродушно  сказал  он,  -  тут  же  по
мордасам...
     - Теперь я верю,  что ты убил Сашу Дружинина,  - немного успокоившись,
произнесла Алена.
     - Я  никого  не  убивал,  -  продолжая  улыбаться,  сказал он.  - А за
дураков, которые ездить не умеют, отвечать не собираюсь...
     Но она  уже не слушала его.  Как-то сразу вся поникнув,  отвернулась и
зашагала прочь.  На  снегу  отчетливо  отпечатывались  маленькие  следы  ее
высоких сапожек,   плотно   охвативших   икры.   Мимо  с  мокрым  шуршанием
проносились машины. Снег на дороге не держался, и колеса разбрызгивалиш его
вместе с водой во все стороны.
     - Я не убивал...  - бросил он ей вслед.  - Но жалею, что в этой аварии
не погиб твой проклятый Сорока!
     Она оглянулась, но не на него, задумчиво посмотрела на количественного
сфинкса, повернувшегося к ней белой длинной спиной,  и,  все убыстряя шаги,
пошла, почти побежала вдоль парапета, изредка касаясь рукой его заледенелой
шершавой поверхности.  А над ее головой,  над угрожающе ворчащей Невой, над
куполами дворцов и храмов бешено плясала первая снежная вьюга.


     В прихожей  на тумбочке опять зазвенел телефон.  Пронзительные длинные
звонки. Один за другим.  Ни отец,  ни Сережа не подойдут к телефону: знают,
что это  Алене,  а  она  стояла на кухне у раковины и чистила синтетическим
порошком мельхиоровые вилки, ножи, ложки.
     - Алена-а! - не выдержал отец. - Подойди к телефону! Это тебя!
     Она лишь  пожала  плечами:  а  что  толку?  Подойдет  к   дребезжащему
аппарату, снимет трубку, а на другом конце будут издевательски молчать. Она
знает, кто это звонит,  все он,  Борис Садовский.  Вот уже  третий  день  в
квартире не  смолкали  после семи вечера телефонные звонки.  Они начинались
как раз в то время, когда вся семья Большаковых собиралась вместе.  Сначала
первым подбегал к телефону Сережа,  - наверное,  думал,  что ему звонит его
прекрасная Лючия...  Потом трубку стал снимать отец.  Но в ответ  никто  не
услышал ни слова: молчание, прерываемое далекими шумами.
     Телефон трезвонит с семи вечера до девяти.  Это очень неприятно, когда
через каждые  пять-десять  минут начинает звонить телефон.  В таких случаях
лучше всего отключить его,  но у них  в  квартире  нет  такого  устройства.
Правда, за  все  время,  что себя Алена помнит,  никто еще так назойливо не
трезвонил к ним. Она бросила тускло блеснувшую вилку в раковину и подошла к
телефону.  Лицо у нее обреченное, наверное, скажи он сейчас в трубку, чтобы
она вышла  из  дома,  -  и  она  оделась  бы  и  покорно  пришла  на   угол
Салтыкова-Щедрина и  Чернышевского.  Ей  до  смерти надоели эти звонки.  Но
трубка молчала.  И  тогда  Алена,  несколько  секунд  подождав,   отчетливо
проговорила:
     - Ты не только подонок, но и садист... Я тебя презираю!
     Она положила   трубку   рядом  с  аппаратом  цвета  слоновой  кости  и
встретилась глазами с отцом.  Она не слышала, как он вышел из своей комнаты
в прихожую.
     - Крепко сказано!  - улыбнулся отец.  - Моя  дочь  могла  это  сказать
только отъявленному негодяю.
     - Ты не ошибся, - ответила она, устало прислонясь к книжной полке.
     - Конечно, всегда приятнее иметь дело с порядочными людьми...
     Алена взглянула отцу в глаза.
     - А как научиться отличать порядочного человека от подлеца?
     Он обнял ее за плечи и увлек в свою комнату.  На письменном столе были
разбросаны бумаги с математическими формулами,  к книжному шкафу прислонены
рулоны чертежей.  Плетенная  из  бересты  корзинка   наполнена   скомканной
бумагой, копиркой.  На полках,  заставленных окаменелостями,  пыль.  В углу
появилась огромная  растрескавшаяся  серая  кость   какого-то   ископаемого
животного, которую отцу привезли друзья-палеонтологи из Армении.
     "Надо бы прибрать тут..."  -  машинально  подумала  Алена,  усаживаясь
рядом с отцом на кушетку,  прикрытую сверху старым вытершимся ковром.  Этот
ковер очень любила мать...
     - Это  чрезвычайно  трудный  вопрос,  девочка,  -  закуривая сигарету,
сказал отец. - Редкий подлец афиширует свою истинную сущность, так же как и
хороший умный  человек  не выставляет напоказ свои добродетели.  А прибора,
который сразу бы определил,  кто хороший,  а кто плохой,  еще не придумали.
Да, пожалуй,  он  и  не  нужен.  На  то человеку и дан разум,  чтобы он сам
ориентировался в нашем мире.
     - Папа, ты очень любил маму? - неожиданно спросила Алена.
     Отец поперхнулся дымом, отвел глаза в сторону, потер ладонью лоб. Лицо
его стало  задумчивым.  Алена  всегда  восхищалась отцом,  его стройностью,
подтянутостью. Даже серебро в волосах его не старило.  Он  выглядел  моложе
своих лет,  но  сейчас  она бы этого не сказала:  отец сдал.  Бледноватое с
желтизной лицо осунулось,  в глазах усталость,  костлявые  колени  выпирали
из-под тонких трикотажных брюк, которые отец носил дома.
     - Я и сейчас ее люблю, - совсем тихо ответил он.
     - Поэтому ты во второй раз и не женился?
     - Не только поэтому, - с грустной улыбкой посмотрел на нее отец.
     Алена поняла:  отец  не  хотел,  чтобы  в доме появилась мачеха.  Ведь
трудно предугадать, как сложатся отношения между женщиной и детьми, которые
для нее  чужие.  Алена  на минуту попыталась представить себя на его месте:
смогла бы она ради детей пожертвовать своим семейным  счастьем,  случись  с
ней такое?  Нет,  она  не  знала этого.  Наверное,  чтобы подобные проблемы
решать, нужно прожить такую же большую и трудную  жизнь,  какую  прожил  ее
отец. В  ней возникло острое чувство нежности к нему,  даже не дочерней,  а
скорее материнской.  Этот самый дорогой для нее человек всегда  жил  с  ней
рядом, и почти никогда она не ощущала никакого давления с его стороны. В их
доме не было ссор, скандалов, упреков.  Хотя отец и старался не вмешиваться
в их  личные  дела,  он,  конечно,  незаметно,  неназойливо  руководил ими,
направлял, помогал, вовремя давал полезные советы... Да, ничего не скажешь,
отец был великолепным воспитателем. А еще больше - чудесным отцом!
     Она прижалась к нему,  потерлась,  как в детстве,  щекой о его колючую
твердую щеку,  уткнулась носом в плечо.  Его сильная рука осторожно гладила
ее волосы.
     - Ты ведь у меня сильная, Алена, - сказал отец.  - Стоит ли огорчаться
из-за пустяков?
     - Это не пустяки, папа.
     - Хочешь, я с ним поговорю?
     - Ради бога,  не надо! - отшатнулась она и испуганно посмотрела отцу в
глаза. - Ты никогда не вмешивался в мои дела.
     - Если ты не хочешь...
     - Я сама виновата, - сказала она. - Подала ему повод, а он невесть что
вообразил... Видно,  подумал,  что жить без него не смогу.  Оказывается,  с
такими самоуверенными людьми нужно быть  очень  осторожной.  Наверное,  мне
везло в  жизни:  я  чаще встречалась с хорошими людьми,  чем с плохими.  Он
красивый, папа, мужественный, но... жестокий, мстительный.
     - Это   чувствуется,   -  усмехнулся  отец,  кивнув  на  дверь:  снова
затрезвонил телефон.
     - Могу я хоть раз в жизни ошибиться?
     - Если бы раз... - снова усмехнулся отец.
     - Неужели я такая глупая, папа?
     - Даже очень умные люди ошибаются,  потому что они  все  время  что-то
ищут, сомневаются, а самое главное - действуют. Не ошибаются, девочка, лишь
дураки, им всегда все ясно.
     - Ты заговорил афоризмами, - улыбнулась Алена и вздохнула, покосившись
на дверь: телефон умолк.
     - А Сорока? - помолчав, спросил отец.
     - Что Сорока? - непонимающе взглянула на него Алена.
     Отец поднялся с кушетки,  подошел к полке и взял почти черный каменный
топор. Его чувствительные пальцы любовно  ощупывали  шершавую  поверхность.
Острие было выщерблено,  на обухе глубокие выемки.  Положив топор на место,
отец взял в руки такой же почерневший  глиняный сосуд с отбитым горлышком и
без дна.  И  снова  его  пальцы  ловко  забегали  по  неровной поверхности,
тщательно ощупывая каждую вмятину, раковину.
     - Тебе бы детским врачом быть, - наблюдая за ним, сказала Алена. - Или
доктором Айболитом.
     - Ты знаешь,  мне все чаще в голову приходят такие мысли:  все,  что с
нами происходит,  все,  что мы переживаем и чувствуем,  - все это  когда-то
было, есть и будет.  Все,  короче говоря, в нашей жизни повторяется... - Он
поставил сосуд на место и погладил каменный топор. - Только вместо каменных
орудий появились  умные  механизмы.  Как-то  быстро  и  прочно вошел в наше
сознание космос...  А  вот  комплекс  всех  тех  человеческих  чувств,   те
таинственные гены,  что  заложила  природа  в нас,  почему-то не изменяются
столь стремительно,  как прогресс,  техника.  Мы влюбляемся,  как и раньше,
страдаем точно так же,  как страдали Ромео и Джульетта.  Ну, может быть, не
так возвышенно...  Ревнуем, как Отелло... Все шекспировские страсти присущи
и нам, современным людям...
     - Это хорошо или плохо? - спросила дочь.
     - Я думаю, что хорошо, - ответил отец. - Иначе, если верить фантастам,
человек превратится в мыслящую машину, которой чужды будут все человеческие
эмоции. И  тогда  он утратит самое главное - умение удивляться себе,  миру,
жизни, чувствовать прекрасное. Даже страдая, человек живет. А если он будет
только трезво математически мыслить, - он будет не жить, а существовать.
     - Я и не знала,  что ты романтик...  - удивленно  посмотрела  на  него
Алена. - Романтик с математическим уклоном.
     - Вот оно -  веяние  нашей  эпохи,  -  улыбнулся  отец.  -  Не  просто
романтик, а романтик с математическим уклоном...  Выходит,  фантасты правы:
постепенно мы начинаем превращаться в мыслящие машины?
     - Если будешь так много работать, обязательно превратишься, - заметила
Алена. - Скорее бы ты свою докторскую защитил!
     - Через двадцать дней защита, - вздохнул отец.
     - Волнуешься?
     - Я ведь мыслящая машина, что мне волноваться, - усмехнулся отец.
     - Переживаешь, папа, я же вижу, - засмеялась Алена.  - Скоро будешь ты
ученым... Молодым   красивым  профессором...  И  в  тебя  будут  влюбляться
студентки...
     - А что, и такое бывает? - удивился отец.
     - Папа, ты совсем ребенок! - рассмеялась Алена.  - Все студентки перед
каждой сессией влюбляются в красивых и некрасивых профессоров...
     - Спасибо, что предупредила, я теперь буду осторожен...
     Снова зазвонил телефон.  Алена поморщилась,  будто у нее зуб схватило.
Отец взглянул на нее, быстро вышел из комнаты. Было слышно, как он спокойно
спрашивал в трубку:
     - Я вас слушаю? Наверное, испорчен автомат... Позвоните, пожалуйста, с
другого телефона.
     Алена стояла у полок и разглядывала глиняный  черепок,  почерневший  с
одного края.  Лицо  у нее было сосредоточенное,  будто она и впрямь глу