ьчишка и  даже  успел  показать  Егорову
неприличный жест сквозь стекло.
   - Ийка-заяза, убью, все  хозяйке  сказю.  Скойко  взяя?  -  жарко  шептал
Борька-цыган, пока Ира пела свою обычную жалобную песню:
   - Граждане пассажиры...
   Она сделала вид, что не слышит Борьку.  Она  медленно  пошла  по  вагону,
размышляя о том, что она все-таки везучий человек. Дурачкам-то везет,  но  и
умным тоже иногда.
   Мало того, что  досталась  такая  классная  курточка,  еще  попался  этот
придурочный длинный летчик. Она ведь испугалась  сначала,  когда  он  с  ней
заговорил. Сразу поняла: врет мужик. Никакой  не  приезжий.  Разве  обманешь
Ирку, которая выросла на вокзале? Сначала испугалась, вдруг он маньяк? Потом
напряглась, вдруг сейчас куртку отнимет?
   Не отнял, наоборот, двести рублей дал, считай,  просто  так.  Поверил  на
слово. А она хорошо сообразила назвать не Казанский, где  все  ее  знают,  а
Белорусский, где она сроду не тусовалась.
   В общем, повезло Ирке, да не просто так, а потому, что умная. Одно плохо,
сосунок-то за спиной опять помер.


   Глава 8

   Григорий Петрович Русов почти  не  спал  и  совсем  потерял  аппетит.  Он
похудел, побледнел, у него повысилось кровяное давление и начались  головные
боли, чего прежде не случалось. Победа стоит дорого,  особенно  политическая
победа. За губернаторский пост приходится платить, как  говорится,  натурой.
Здоровьем своим, нервами.
   До инаугурации оставался всего день. Он хотел провести этот день вдвоем с
женой, уехать в  охотничий  домик,  благо  погода  стояла  отличная,  первое
майское солнышко согревало тайгу, а комариный сезон еще  не  начался.  Самое
золотое время, чтобы отдохнуть на природе.
   Но  Вероника  Сергеевна,  вопреки  его  настойчивым  просьбам,  не  могла
отменить прием больных. Она была настолько не права, что  Григорий  Петрович
решил обидеться всерьез. Уехал в охотничий домик без жены и  вызвал  туда  к
себе массажистку Риту, беленькую, крепенькую, как наливное яблочко.
   Вероника Сергеевна вела прием больных. Все шло как обычно.  Но  в  начале
третьего в кабинет  влетела  лохматая,  немытая  девчонка  в  белом  халате,
который висел мешком на тощей крошечной фигурке, и прямо с  порога  кинулась
Веронике Сергеевне на шею, приговаривая:
   - Ника, Господи, наконец-то! Ты здесь как в танке, у больницы охрана, мне
пришлось перелезать через забор,  потом  я  пряталась  в  какой-то  чертовой
прачечной, это ужас, а не город! Прямо как в фильме "Город Зерро"! Ну-ка дай
на тебя посмотреть! Выглядишь классно, совсем не изменилась.
   Сестра и фельдшер, находившиеся в кабинете,  дружно  повыскакивали  из-за
своих столов, готовые дать отпор незваной хулиганке.
   - Нам надо поговорить наедине, очень срочно - зашептала девочка  Нике  на
ухо, крепко обнимая ее при этом, так, что невозможно было разглядеть лицо.
   Ника, опомнившись, мягко отстранилась и все равно не сразу узнала  Зинулю
Резникову, свою школьную подругу. Сначала она заметила, что перед ней  вовсе
не девочка-подросток, а взрослая, изрядно потасканная женщина, просто  очень
маленькая и худенькая. И, только вглядевшись, узнала яркую голубизну все еще
восторженных  глаз,  вздернутый  тонкий  носик  округлый  упрямый  лоб   под
поредевшей, слипшейся желтой челкой.
   Они не виделись лет восемь, и все  равно  трудно  было  представить,  что
человек мог так измениться.
   - Никитка погиб, - сказала Зинуля еле  слышно.  -  Я,  собственно,  из-за
этого тебя нашла, - она покосилась на фельдшера и сестру, -  слушай,  пойдем
куда-нибудь. Ты ведь в три заканчиваешь. Помянем Никитку и поговорим.
   - Как погиб? Когда? - Ника  отступила  на  шаг  и  глядела  на  Зинулю  с
какой-то странной застывшей улыбкой. На самом деле это была скорее  гримаса,
как будто человека очень больно ударили, причем совершенно неожиданно, и  он
еще ничего не успел понять, но уже чувствует жуткую, неправдоподобную боль.
   - Три дня назад. Он временно жил у  меня.  Был  пожар.  Нашли  обгоревший
труп. Похороны только в среду. Родители  в  Вашингтоне,  вот  поэтому  и  не
хоронят, ждут их.
   - У тебя? Обгоревший труп? А почему решили, что это  Никита?  -  спросила
Ника тусклым равнодушным голосом.
   - Пойдем отсюда, - ответила Зинуля, - я все тебе расскажу. Но только не к
тебе домой, - добавила она еле слышно. Нам надо поговорить  строго  наедине.
Понимаешь?
   Ника не спросила, почему нельзя домой, не села вместе с Зинулей в  черный
"Мерседес", который ждал у ворот больницы. Она даже не стала выходить  через
ворота, чтобы не  показываться  на  глаза  ни  шоферу,  ни  охране.  Сообщив
фельдшеру  и  сестре,  что  вернется  минут  через  двадцать,  она  покинула
больничный сад вместе с Зинулей через дырку в заборе.
   * * *
   "Ох какая замечательная сцена, первая леди города вылезает через  дыру  в
заборе. Жаль, нет видеокамеры или хотя бы фотоаппарата. Осторожно, мадам, не
порвите колготки, здесь гвоздик. Ловко, ловко,  ничего  не  скажешь.  Да  вы
бледная какая, краше в гроб кладут. А подружка-то наша, умница. Прыг-скок, и
готово.   Шустрая,   исполнительная.   Спасибо   ей,   птичке.    Прилетела,
насвистела... Больно вам, Вероника Сергеевна? Вижу, еще как больно!  Ничего,
придется  потерпеть.  Все  только  начинается.  Вы  уж  простите,   придется
потерпеть и пострадать.  В  этом  нет  ничего  плохого.  Это  справедливо  и
благородно - страдать за правду. За мою правду. У вас она совсем другая.  Вы
привыкли врать самой себе. Я отучу вас от  этой  дурной  привычки.  В  вашем
мире, в мире так называемых  нормальных  здоровых  людей,  все  врут.  Себе,
другим, близким и чужим, налоговой инспекции и Господу Богу..."
   - Мадам, подайте, Христа ради, убогому инвалиду...
   Ника вздрогнула и посмотрела вниз. На нее пахнуло  нестерпимой  вонью.  У
больничного забора сидел  нищий.  Он  был  пристегнут  ремнями  к  маленькой
плоской тележке на четырех колесиках. Безногий обрубок.
   Черное, как будто закопченное, лицо.  Красные,  глубоко  запавшие  глаза.
Густая щетина. На голове какие-то обмотки, то ли остатки почерневшего бинта,
то ли жен, ский платок. Дрожащая, замотанная грязной тряпкой  рука  тянулась
вверх. Ника вытащила мелочь из кармана плаща и положила в эту руку.
   - Если будете так сидеть, в самом деле лишитесь ног рано  или  поздно,  -
быстро проговорила она, - не советую...
   - Наше вам спасибочки, - прошамкал  нищий  и  скинул  монету  в  облезлую
ушанку у своей тележки.
   - Слушай, ты чего, всех бомжей консультируешь? -  усмехнулась  Зинуля.  -
Мало тебе больницы?
   - А, это машинально, - ответила Ника, - врачебная привычка.
   - Так он что, правда с ногами? - Зинуля оглянулась на нищего, который уже
улепетывал на своей каталке, ловко отталкиваясь обезьяньими длинными руками.
   - Конечно, -  рассеянно  кивнула  Ника,  -  он  их  поджимает,  стягивает
ремнями. Нарушается кровообращение. Ладно,  Бог  с  ним.  Куда  мы  с  тобой
пойдем? Ко мне домой ты не хочешь. А больше здесь некуда. Гриша  победил  на
выборах. Завтра инаугурация. В этом городе меня каждая собака знает в лицо.
   - Есть одно местечко, - произнесла Зинуля и весело подмигнула, - грязное,
уютное и спокойное. Там тебя точно никто не узнает. Там никто ни на кого  не
смотрит.
   - Ты что, бывала здесь раньше? - удивилась Ника.
   - Нет. Никогда. Я прилетела вчера  вечером.  Но  у  меня  нюх  на  всякие
грязные уютные местечки.
   Это  была  пельменная  за  вокзальной   площадью.   Чудом   сохранившаяся
"стекляшка" образца поздних семидесятых. Казалось, с  семидесятых  здесь  ни
разу не мыли стеклянные стены. Кому  принадлежало  это  странное  заведение,
памятник благословенного советского "общепита", как умудрилось оно выжить  в
центре  губернской  столицы,  поделенной  на  сферы   бандитского   влияния,
оставалось загадкой.
   - Два анонимных послания. Тебе и мне, - таинственно произнесла  Зинуля  и
приложила палец к губам, - твое я не читала,  конверт  запечатан.  Возможно,
там есть какая-нибудь подпись типа "доброжелатель".
   - Что? - машинально переспросила Ника. Шок никак не проходил.
   - Мне ведь денег дали на билеты. И просили тебя разыскать. Слушай,  давай
сначала поедим. У меня живот болит от голода.  Утром  в  гостинице  пожевала
печенья, и с тех пор ни крошки во рту. История долгая и путаная, на голодный
желудок не разобраться.
   - Какая история? О чем ты?
   - Это связано со смертью Никиты. Давай сядем за столик, и я  тебе  изложу
все по порядку.
   - Хорошо, - кивнула Ника.
   Занято было только два столика из десяти.  За  одним  сидели  работяги  в
спецовках, за другим - две  нищие  аккуратненькие  бабушки.  Никто  даже  не
взглянул в сторону жены нового губернатора. Никому дела не было до случайной
элегантной дамочки.
   -  Пельмешки  будешь?  -  спросила  Зинуля,  деловито  хватая  засаленный
пластмассовый поднос и шлепая его на решетчатый прилавок.
   - Ты забыла, я их терпеть не могу.
   - Да, действительно. Вареное тесто, - улыбнулась в ответ Зинуля, -  ты  с
детства не ешь ни вареники, ни макароны,  ни  пельмени.  Я  помню,  конечно,
помню. Но только здесь нет больше ничего.
   - Шпроты возьмите, - зевнув, посоветовала толстая раздатчица  в  марлевом
колпаке, накрахмаленном До фанерной твердости.
   Две скрюченные черные рыбки плавали на блюдечке в ржавом масле. Над  этим
блюдечком, за  облезлым  столом  в  уголке  пельменной  и  распечатала  Ника
странный конверт. Собственно, конверт был самый обычный, почтовый, без марок
и адреса. Только две буквы в уголке: "Н. Е.",  написанные  от  руки,  синими
чернилами. И почему-то от этих двух буковок, которые обозначали  всего  лишь
ее имя, "Ника Елагина", тревожно стукнуло сердце.
   Внутри был листок бумага с текстом, отпечатанным на старой машинке.
   "Вероника Сергеевна! Ваш давний знакомый Ракитин  Никита  Юрьевич  найден
мертвым  в  общежитии  гостиничного  типа,  в  комнате  Зинаиды  Резниковой.
Следствию удобней, если  смерть  Ракитина  будет  выглядеть  как  несчастный
случай.  Но  он  убит.  Это  заказное   убийство,   выполненное   с   хитрой
инсценировкой. Заказчика вы знаете. К несчастью, слишком хорошо знаете.  Это
ваш муж. Вам решать, ввязываться в эту историю  или  нет.  От  вас  зависит,
останется ли убийство "несчастным случаем".
   Простите, если потревожил вас напрасно. Однако никто, кроме вас,  в  этом
копаться не станет. Я сам не уверен,  надо  ли  что-то  доказывать,  кого-то
разоблачать. Слишком высокого ранга заказчик, слишком хлопотно сажать его на
скамью подсудимых, особенно сейчас.  Но  все-таки  мне  кажется,  ради  себя
самой, вам стоило бы разобраться в случившемся и отправиться  в  Москву  как
можно скорее. Еще раз простите".
   Никакой подписи.
   Зинуля, с аппетитом уплетая вторую порцию пельменей со сметаной, вытащила
из кармана другой листок, измятый и уже порядком засаленный.
   - А вот это было для меня.
   К Зинуле аноним обращался сухо, деловито, перечислял по пунктам,  что  ей
следует сделать:
   "I. Здесь семьсот долларов. Этого  достаточно,  чтобы  купить  билеты  на
самолет Москва - Синедольск и обратно.  Все,  что  останется,  можете  взять
себе.
   2 Вам необходимо  встретиться  с  Вероникой  Сергеевной  Елагиной,  вашей
давней  знакомой,  и  передать  ей  то  письмо  в  запечатанном  виде,   без
свидетелей.  Веронику  Сергеевну  можно  найти  в  городской   больнице,   в
хирургическом  отделении.  По  вторникам  и  пятницам  она  консультирует  в
кабинете зав.отделением с девяти до трех.
   3. Оба письма, ее и ваше, не должны  попасть  в  чужие  руки  ни  в  коем
случае. При неожиданной экстремальной ситуации постарайтесь их уничтожить.
   Будьте разумны и осторожны".
   Ни числа, ни подписи.
   - Жуть какая-то, - вздохнула Зинуля, - кстати,  помянуть-то  мы  с  тобой
должны Никитку или как? Здесь только всякую гадость продают.  Но  я  девушка
запасливая, - она подмигнула и  извлекла  из  своего  потрепанного  рюкзачка
плоскую фляжку.
   - Что это? - спросила Ника, когда в ее руке оказалась крышка от фляги и в
нос ударил крепкий кисловатый запах.
   - Коньячок. Давай, не чокаясь, пусть земля  ему  будет  пухом.  -  Зинуля
жадно припала к горлышку фляги.
   Коньяк был гадкий, сивушный. Ника зажмурилась и залпом  выпила.  А  потом
заставила себя еще раз перечитать  оба  послания.  Они  были  отпечатаны  на
стандартных  листах  финской  бумаги,  на  старенькой   машинке   с   мелким
нестандартным шрифтом. Лента, вероятно, была  совсем  новая.  Ника  заметила
несколько грязных пятен. Буквы получились  жирно,  расплывчато.  "К"  и  "л"
западали. Но имелась буква "„",  которая  встречается  в  клавиатуре  только
очень старых машинок.
   Она подумала, отстраненно и деловито, что надо  показать  анонимку  Игорю
Симкину, начальнику охраны  мужа.  Он  найдет  возможность  снять  отпечатки
пальцев. На всякий случай.
   Как ни странно, Ника почувствовала некоторое облегчение. Ей  всегда  было
легче работать мозгами, чем сдаваться на  милость  собственным  чувствам.  А
чувство сейчас было только одно:  жуткая,  неправдоподобная  боль.  Анонимка
имела  мощный  отвлекающий  эффект   Она   стоила   того,   чтобы   на   ней
сосредоточиться.  Повеяло  шантажом  и  провокацией.  Кому   и   зачем   это
понадобилось? Псих какой-нибудь? Гриша - знаменитость  вокруг  знаменитостей
всегда крутятся всякие  психи.  Но  откуда  столько  денег  у  сумасшедшего?
Ситуация требовала ледяной, беспристрастной логики.  И  отлично.  Получилось
нечто вроде местной анестезии. В самый раз сейчас.
   - А теперь объясни мне, спокойно и вразумительно,  что  произошло?  Каким
образом к тебе попала эта пакость? Кто передал  деньги  на  билеты?  -  Ника
глядела в одну точку, мимо Зинули,  мимо  веселых  голубых  глаз,  в  мутное
стекло пельменной.
   - А про Никиту не хочешь спросить?
   - Нет, - Ника помотала головой, - нет. Про Никиту потом. Позже.
   - Я понимаю, - кивнула Зинуля, - но все равно  придется  рассказывать  по
порядку. С самого начала.
   Иначе ты ничего не поймешь.  Сначала  погиб  Никитка,  а  потом  уж  были
анонимки.
   - Ладно, - эхом отозвалась Ника, - давай сначала и по порядку.
   - Дней десять назад Никитка попросился ко мне пожить. И умолял никому  ни
слова.
   - Он как-то объяснил почему?
   - Разумеется. Он сказал, ему надо побыть одному.
   - Подожди, но он ведь и так жил один  в  последнее  время.  Родители  уже
полгода в Вашингтоне, пустая огромная квартира...
   - Ну значит, не пустая, -  Зинуля  поджала  губы,  -  мало  ли,  какие  у
человека проблемы?  Он  сказал,  у  него  творческий  кризис.  Надо  сменить
обстановку. Я такие вещи отлично понимаю. Тем более я уезжала в  Питер,  моя
конурка освободилась на целый месяц.
   - Так, может, он прятался от кого-то? - тихо спросила Ника.  -  Может,  в
квартире было опасно?
   - От себя он прятался. Творческий кризис! - рассердилась Зинуля. - Ну что
я, следователь, допросы ему устраивать?  Надо  человеку  -  пусть  живет.  И
вообще не перебивай меня через слово. Я так не могу.
   - Ладно, давай дальше, - кивнула Ника.
   - Ну а дальше был пожар. Там свет без конца выключают, у меня было  много
керосина, он пролился. В общем, Никитку нашли мертвым. Обгоревшим до костей.
Еле опознали. Документы чудом уцелели. Паспорт, кредитная карточка.
   - Каким образом могли  уцелеть  документы  при  таком  пожаре?  -  быстро
спросила Ника.
   Зинуля присвистнула и укоризненно покачала головой.
   - Ну ты даешь, Елагина. Я-то  думала,  ты  по  Ракитину  хотя  бы  слезку
уронишь, а ты сидишь замороженная, вопросы умные задаешь.
   - Я под наркозом, - пробормотала Ника.
   - Да ты трезвая как стеклышко!
   - Я другое имею в виду. Анонимки. Я  должна  разобраться.  Я  потом  буду
слезки ронять, - с легким раздражением проговорила Ника.
   - Ну что ж. Вполне разумно. Вполне в  твоем  духе.  Ты  действительно  не
изменилась за эти восемь лет.
   - Так почему же уцелели документы при пожаре? - Все очень просто. У  меня
была коробка из толстой жести, я там хранила свои документы. Никитка положил
туда свои. Я сама ему посоветовала. В конура моей бедлам, никогда ничего  не
найдешь, единственное надежное место - эта жестянка. Ну и вот, меня  тут  же
разыскали в Питере, телефон моих питерских друзей был тоже в  той  жестянке.
Никитка ведь растяпа, вот я  ему  и  оставила  на  куске  картона,  крупными
буквами что-то вроде послания, мол, если что, ты можещь найти меня по  этому
номеру. Следователь позвонил мне рано утром, я, разумеется, тут же помчалась
на Московский вокзал - и домой, на "Красной стреле" А там полный кошмар... В
общем, я опознала Никитку подтвердила, что он у меня жил.
   - Как же ты опознала обгоревший труп?
   - По крестику. Помнишь, у Никитки был крестик золотой, фамильный? Он  его
никогда не снимал. Но до меня его опознали Галина и тетя Надя. Помнишь их?
   - Да, конечно. Они тоже опознали по крестику?
   - Откуда я знаю? Слушай, а почему ты об этом спрашиваешь? Ты  не  веришь,
что это Никитка? - Зинуля прищурилась и внимательно взглянула на Нику. -  Ты
не хочешь верить, что его больше нет?  Надеешься,  если  труп  так  обгорел,
могли ошибиться?
   - С чего ты взяла? - вскинула брови Ника и тут же отвернулась.
   - Это вполне естественно. Я тоже сначала не хотела  верить.  Но  кто  же,
если не он? Никитка жил у меня один,  все  произошло  глубокой  ночью.  Труп
мужчины его роста, его возраста, с его крестом на шее. Он никогда не  снимал
этот крест. Золото немного сплавилось, но не настолько, чтобы не узнать.
   - Кроме креста, ничего не было?
   - Что ты имеешь в виду?
   -  Никаких  металлических  мелких  предметов,  кроме  креста,   тебе   не
предъявляли при опознании?
   - Нет. Только крест с цепочкой.
   - А дополнительные экспертизы?
   - Какие экспертизы? Зачем? - поморщилась Зинуля. - Там  ведь  и  так  все
ясно. Впрочем, не знаю, я не следователь.
   - Ну ладно. Дальше.
   - Я поселилась у мамы. Временно, конечно. Там для меня никаких условий. А
потом заявился странный тип. Глухонемой бомж. И передал записки.
   - Глухонемой бомж?
   - Ну да.  Он  на  Арбате  меня  нашел.  Я  картинками  своими  торговала,
акварельками, которые успела в Питере написать. Остальные все сгорели. И вот
подходит этот тип...
   - Как он выглядел?
   - Как может выглядеть человек, у которого родимое пятно на пол-лица? Что,
кроме этого пятна, разглядишь?
   - Многое. Ты ведь художница,  Зинуля.  Вспоминай  все  подробно  -  рост,
телосложение, возраст, волосы, руки.
   - Он был совершенно  не  типажный.  Пятно.  Понимаешь?  Пустое  место  на
полотне. Но, в общем, не старый. Высокий, худой, сутулый. Под ногтями траур.
Руки жутко грязные. Трясутся. Я еще подумала - как же он  с  таким  тремором
объясняется на своем глухонемом языке? Кто его желеобразные жесты разберет?
   - А как он был одет?
   - Как одеты московские бомжи? Плохо, грязно, безобразно.
   - И ты ему сразу поверила?
   - С какой стати мне ему не верить? Я ведь вообще девушка  доверчивая,  ты
знаешь. А тут еще такая сумма. Мне сразу стало жутко интересно.
   - А тебя не удивило,  что  записки  отпечатаны  на  машинке,  без  единой
ошибки? Откуда у бомжа машинка? Откуда столько денег?
   - Это, разумеется, не он писал, и деньги не его. Бомжа  просто  попросили
передать.
   - Доверили такую сумму? - покачала головой Ника. - Не  сходится,  Зинуля,
совсем не сходится...
   - Ты, Ника, зануда. В жизни никогда ничего не сходится. У меня, во всяком
случае. И вообще, я не задумывалась  об  этом.  Ну,  какой-то  бомж  передал
записки и деньги. Это же ерунда по  сравнению...  -  она  шмыгнула  носом  и
внезапно вхлипнула, судорожно совершенно по-детски, -  по-сравнению  с  тем,
что Ни-китки больше нет. Он был гениальный поэт.
   - Он в последние годы не написал ни одного стихотворения. Только прозу.
   - Его проза - фигня. Пустое чтиво, туалетная бумага. Кримин