ок  автора,  потом  опять  уставился  на
обложку и громко, почти по складам, прочитал: Виктор Годунов.  "Триумфатор".
Ну и чего?
   - Ракитин - настоящая фамилия, - вздохнул капитан, - Годунов - псевдоним.
Тебе книжка нравится?
   - Ага, - энергично кивнул Ваня, - классно написано. Я вчера до двух  ночи
читал.
   - Он больше ничего не напишет. Он погиб.
   - Это точно. Не напишет, - согласился Ваня, - и чего?
   - Да ничего, - махнул рукой Леонтьев.
   Капитан отлично помнил, как впервые месяца два назад наткнулся на  книжку
Годунова. У метро  на  лотке  были  разложены  "покеты"  в  ярких  обложках.
Леонтьев всякий раз, купив очередной "покет" с детективом, пробежав  глазами
первые три-четыре страницы, зарекался: больше никогда.
   Со страниц лезли на него тупые монстры. Герои женского  и  мужского  пола
более всего напоминали кукол Барби и Кенов. Блондинки и брюнетки с ногами от
ушей, с огромной твердой грудью и застывшими намертво глазами.  Широкоплечие
мужики с бицепсами вместо мозгов. Жертвы и убийцы, "братки"  и  милиционеры,
частные сыщики и злодеи  мафиози  -  все  это  были  совершенно  одинаковые,
безликие существа, порождение огромного конвейера,  штампующего  бесконечную
холодную пластмассу.
   В какие приключения попадают  эти  куски  пластмассы,  как  они  убивают,
умирают, прячутся, трахаются друг с другом, бегают, прыгают,  как  проливают
реки розовой водицы, липкой кукольной крови, было совершенно неинтересно.
   Особняком стояла пара-тройка пристойных  авторов,  так  сказать,  королей
жанра.  Они  производили  не  конвейерную,  а  штучную   продукцию,   вполне
добротное, качественное чтиво. Страницы не воняли паленой пластмассой  и  не
вредили здоровью, но все-таки оставались мертвым чтивом. А хотелось  чего-то
живого.
   Беда Андрея Михайловича заключалась в  том,  что  с  раннего  детства  он
привык много читать. С книгой он ел, ездил в транспорте,  книгу  прятал  под
партой в школе. Даже в сортир он всегда отправлялся с  книгой,  чем  вызывал
бурное негодование родственников. Эта дурная привычка сохранилась на  многие
годы. Однако читать что попало он не мог.
   Старая  добрая  классика,   русская   и   зарубежная,   серебряный   век,
шестидесятые,  семидесятые  -  все  было  прочитано  давным-давно.  Хотелось
чего-то нового. А не было.
   - Возьмите Годунова, - посоветовала девушка-ларечница.
   Продавцы всегда что-то советовали, как правило, всякую дрянь.
   - А вы сами  читали?  -  вяло  поинтересовался  капитан,  вертя  в  руках
стандартый пестрый "покет". Роман назывался "Горлов тупик". На  обложке  был
нарисован хмурый бритоголовый ублюдок с автоматом.  На  втором  плане  томно
извивалась голая баба.
   - Читала. Из этих, - девушка  брезгливо  кивнула  на  свой  лоток,  -  он
единственный, кого я могу читать.
   У нее было умное интеллигентное лицо. Капитан поверил. Книжку купил. И не
пожалел об этом. Проглотил роман за две ночи. Сразу захотел купить еще.
   - Годунов кончился, - сообщили ему и предложили дюжину других авторов  на
выбор.
   Только через неделю он наткнулся на  еще  один  роман  Годунова  и  опять
проглотил  за  пару  ночей.  Вскоре  он  узнал,  что,  в  отличие  от  своих
коллег-детек-тивщиков, пишет Годунов мало. Всего три романа за полтора года,
а не десять-пятнадцать, как у других. Что ж, вполне понятно. Все  правильно.
Писатель не машина.
   Капитан купил третий роман, и опять та же история - две бессонные ночи. А
потом взял и не спеша, с удовольствием, перечитал "Горлов  тупик".  Такое  с
ним было впервые. Плохо склеенные странички "покета" рассыпались. Эти книжки
издавались как одноразовые. Ни издателям, ни даже самим авторам не приходило
в голову, что кто-то захочет перечитывать.
   И вот писатель  Виктор  Годунов  оказался  Ракитиным  Никитой  Юрьевичем,
шестидесятого года рождения, который совершенно по-дурацки погиб в  какой-то
гнилой конуре, причем попал в эту конуру наверняка не из-за своих творческих
странностей, а потому, что как-то очень нехорошо сложились у него  жизненные
обстоятельства.
   Давно капитану не было так обидно.  Вдруг  стало  казаться,  что  потерял
кого-то  близкого,  и  чувство  утраты  не  убывало.  А  потом  к  нему  еще
примешалось чувство несправедливости. Он видел,  как  в  метро  люди  читают
Годунова. И ему почему-то хотелось каждому сказать:  ты  понимаешь,  что  он
погиб? Ну вздохни хотя бы или - я не знаю - помяни его,  когда  представится
случай.
   Это было глупо, потому что Ракитину-Годунову вздохи и поминания уже ни  к
чему. Капитан злился на самого себя.  Застряла  в  душе  какая-то  противная
болезненная заноза.
   Он  стал  перечитывать  второй  роман.  Он   позвонил   в   издательство,
представился и спросил, есть ли возможность просмотреть  статьи,  в  которых
содержались отзывы о творчестве Виктора Годунова.
   - А что, все-таки дело возбуждено? - поинтересовался  удивленный  женский
голос. - Разве это не несчастный случай?
   - Вопрос о возбуждении дела решается, - неопределенно буркнул капитан.
   Перед ним на столе лежало  постановление  прокурора  о  том,  что  смерть
Ракитина  Никиты  Юрьевича  наступила  в  результате   несчастного   случая,
признаков  преступления  нет,  а  потому  нет  оснований   для   возбуждения
уголовного дела.
   - Вы  можете  подъехать  завтра,  часам  к  трем?  Будет  пресс-секретарь
издательства, у него есть все материалы.
   Капитан поблагодарил и повесил трубку.  А  через  полчаса  были  получены
результаты экспертизы по оружию и наркотикам, изъятым при обыске в  квартире
гражданки Кудияровой.
   Заводские регистрационные номера с  оружия  были  аккуратно  спилены.  Ни
автоматом, ни пистолетом ни разу не пользовались. Отпечатки  стерты.  Однако
на банке из-под растворимого кофе, в которой находилось  сто  грамм  мощного
синтетического  наркотика,  отпечатки  имелись,  многочисленные   и   вполне
отчетливые. Они уже прошли через компьютер. По заключению эксперта, они были
идентичны отпечаткам некоего Сливко Антона Евгеньевича, 1962 года  рождения,
судимого. В 1983-м Сливко  был  осужден  на  десять  лет  за  преднамеренное
убийство без отягчающих обстоятельств.
   Свою "десятку" он  оттрубил  от  звонка  до  звонка,  сначала  в  колонии
усиленного режима, затем за примерное  поведение  был  переведен  в  колонию
общего режима. В 1993-м освободился, проживал в деревне Поваровке Московской
области.
   - Вот и славно, - пробормотал себе под нос капитан, -  теперь  хочешь  не
хочешь, а разыскивать этого Сливко надо. Должен он быть привлечен за  оружие
и наркотики? Должен, само собой...
   * * *
   По большому счету мой муж  очень  хороший  человек.  По  самому  большому
счету... Просто всегда кажется, что, если найдешь виноватого,  сразу  станет
легче. Как мне только в голову такое пришло, что виноватым  может  оказаться
Гриша? - Ника все стояла как вкопанная на перекрестке под моросящим  дождем,
провожая взглядом высокую фигуру старухи в соломенной шляпе. - Почему на ней
шляпа и темные очки? День совсем серый, идет дождь... Почему мне в душу  так
настырно лезет этот бред из злобной  анонимки?  Я  не  могу  смириться,  что
Никиты больше нет. Я не верю. Тогда зачем я ищу  виноватого?  Гриша  хороший
человек... По большому счету он очень хороший человек. Он мой муж.  Он  отец
моего ребенка. Это похоже на предательство. Я не имею права..."
   - Эй, ты что, с ума сошла? - через дорогу бежала Зинуля с двумя пакетами.
- Почему ты здесь стоишь? Почему в халате и в шлепанцах?
   Фигура странной старухи давно исчезла за поворотом, а Ника  все  смотрела
ей вслед и не могла оторвать взгляд от пустоты, иссеченной мелким дождем.
   - Сахар купила? - спросила она хриплым, совершенно чужим голосом.
   - Конечно, -  радостно  кивнула  Зинуля,  -  пошли  домой,  губернаторша.
Слушай, с тобой все в порядке?
   - Машина, - сглотнув комок, застрявший в горле, произнесла Ника уже своим
нормальным голосом, - зеленый  джип.  Ты  не  смотришь  по  сторонам,  когда
перебегаешь дорогу. Ты могла бы дойти до перехода.
   Лицо Зинули на секунду стало серьезным. Она взяла Нику за руку и потянула
во двор.
   - Кошку сбили,  сволочи,  -  задумчиво  произнесла  она,  открывая  дверь
подъезда, - жалко зверя... Ника, перестань.
   - Что - перестань?
   - Ты плачешь.
   - Я? Да, действительно.
   - Ладно, оно, может, и к лучшему. Поплачешь, и станет легче. Слушай, тебе
что, показалось, этот джип меня сбил? Ты поэтому помчалась вниз в шлепанцах?
   - Да.
   - А зачем бы ему меня сбивать? С какой стати?
   - Ни за чем. Случайно. Просто ты перебегаешь дорогу где придется, в самых
опасных местах, и не глядишь по сторонам.
   - Эй, Елагина, мы с тобой восемь лет не виделись. И ты так вдруг за  меня
испугалась? Дорогу я не там перебегаю, по сторонам не гляжу... Да если бы со
мной что-то случилось за эти восемь лет, ты бы небось и не узнала даже. Есть
я, нет меня - какая тебе разница? Я почти  бомж.  Наркоманка.  Судомойка  из
пельменной. Арбатский оборвыш. А  ты,  -  она  выразительно  присвистнула  и
закатила глаза к потолку лифта, - госпожа губернаторша... Я,  между  прочим,
за эти восемь лет дважды  побывала  в  реанимации.  Чуть  концы  не  отдала.
Считай, погостила на том свете. Огляделась, местечко себе забронировала.
   Лифт остановился. За разъехавшимися дверьми стояла  соседка  из  квартиры
напротив, супруга заместителя министра, шестидесятилетняя дородная дама. Она
явно слышала последние несколько фраз, произнесенных в лифте. Она уставилась
на Нику и на Зинулю и на несколько секунд застыла, не давая им выйти.
   - Доброе утро, Вероника Сергеевна, поздравляю вас, и  Григория  Петровича
поздравляю. А вы, оказывается, в Москве? И когда  же  вы  успели  прилететь?
Впрочем, да, ведь у Григория Петровича свой самолет. Вы  знаете,  это  очень
кстати, завтра собрание членов домового совета, мы будем  ставить  вопрос  о
работе сантехнических служб. А вы не больны, Вероника  Сергеевна?  Вы  плохо
выглядите, - блестящие глазки жадно ощупывали Нику, халат, шлепанцы, бледное
зареванное лицо, рассыпанные по плечам непричесанные  волосы.  Ника  поймала
этот взгляд и подумала, что еще никогда, ни разу в жизни она в таком виде не
появлялась за порогом своей квартиры. Глазки сверкнули на Зинулю, впились  в
ее рваные кроссовки.
   - Разрешите пройти! ~ рявкнула Зинуля  в  лицо  соседке.  Та  опомнилась,
отступила на шаг, покачала взбитой, как безе, пергидрольной прической.
   - Вероника Сергеевна, с вами  все  в  порядке?  Я  поздоровалась,  вы  не
ответили.
   - Осторожно, двери закрываются! - пропела Зинуля механическим голосом.
   - Что? - соседка густо покраснела.
   - Женщина, вы слышите,  двери  закрываются.  Спешите,  не  зевайте!  Лифт
сейчас уедет. Это последний лифт на сегодня. Другого  не  будет!  Какой  вам
этаж?
   - Первый, - растерянно выдохнула соседка и шагнула в лифт.
   - Счастливого пути! - Зинулина рука скользнула в  закрывающиеся  двери  и
нажала кнопку первого этажа.
   - Ну ты хулиганка, Резникова, - засмеялась Ника сквозь слезы, - как  была
хулиганкой с первого класса, так и осталась.
   - А ты, Елагина, жестокий, бессердечный человек,  -  печально,  без  тени
улыбки, произнесла Зинуля, - как была  ледышкой  с  первого  класса,  так  и
осталась.
   - Это почему?
   - Обидела хорошую женщину.
   - Чем же, интересно, я ее обидела?
   - Ну как ты не понимаешь?  -  поморщилась  Зинуля.  -  Ты  весь  кайф  ей
испортила. - Она  поставила  пакеты  на  кухонный  стол  и  стала  извлекать
продукты:
   картонную коробку с  французским  камамбером,  упаковки  с  нежно-розовой
малосольной семгой, янтарной севрюгой, пакетики  с  орехами  кешью,  коробку
апельсинового  сока,  булочки,  сливочное  масло,  огромную  плитку   белого
пористого шоколада, пачку молотого кофе "Чибо-эксклюзив", пачку  сахара,  да
не простого, коричневого. Потом из широкого кармана своей  строй-отрядовской
драной ветровки достала аудиокассету. Альбом "Битлз" "Не1р!".
   - У меня есть, - бросила Ника, взглянув мельком на кассету.
   - Да? Я не знала. Ну ладно, пригодится. Себе  возьму.  Любимая  Никиткина
песня "Yesterday". Как же без нее?
   - У нас с тобой что, праздник? - тихо спросила Ника.
   - Вроде того, - кивнула Зинуля, - у нас поминальный  завтрак.  Ну  и  еще
небольшой праздник. Сегодня я  угощаю.  Все-таки  восемь  лет  не  виделись.
Вообще-то я тебе ужасно рада, Елагина, хотя ты  бесчувственная,  равнодушная
ледышка. Вот и бедной женщине испортила весь кайф.
   - Чем же? Ты так и не сказала.
   - Был бы  рядом  с  тобой  мужик,  красивый,  молодой,  а  не  я,  старая
оборванка, вот  тогда  твоя  вежливая  соседка  поимела  бы  истинный  кайф.
Представляешь, ка-ак она потом  всем  бы  об  этом  рассказывала!  -  Зинуля
извлекла со дна пакета пачку пельменей, погремела ими, понюхала, водрузила в
самый центр стола и отошла на шаг, любуясь натюрмортом.
   - Ну, с чего начнем? - она распечатала кассету и поставила.  -  Ты  опять
застыла, губернаторша? Достань хотя бы тарелки. Слушай, раз уж у нас с тобой
поминальный завтрак, может, ты расскажешь  наконец,  с  чего  это  вдруг,  с
какого бодуна, ты, такая тонкая, такая нежная, вышла замуж за это  животное,
за Гришаню?
   - А с какого бодуна ты называешь моего мужа животным?  -  вскинула  брови
Ника. - Ну да, не гений, но вполне  нормальный  человек.  Не  всем  же  быть
гениями.
   - В Никите была искра Божья, а в Гришке твоем только кремни  гремят.  Вот
он и дергается всю жизнь, пытается добыть  огонь  трением,  как  первобытный
дикарь. А искорка никак не высекается, камни-то мертвые, холодные.
   - Красиво излагаешь, Зинуля, прямо как по писаному.  Сама  придумала  или
цитируешь кого-то? - усмехнулась Ника.
   - Сама. У меня картинка такая есть. Человек, набитый  камнями.  Что-то  в
стиле старичка Дали. Слушай, может, ты сейчас, наконец, по прошествии долгих
трудных лет разлуки, расскажешь мне, что у вас  с  Никитой  случилось?  Ведь
жить друга без друга не могли.
   - Да ничего, собственно, не случилось, - болезненно поморщилась  Ника,  -
так вышло, и все.
   - Неправда, - Зинуля покачала головой, - все началось с того, что пропали
черновики твоего отца. А потом ты обнаружила, что в Никитиных стихах сквозят
измененные строчки из черновиков Сергея Елагина. Из неопубликованного.
   - Откуда ты знаешь? - Ника вздрогнула.
   - А потом, - продолжала Зинуля, распечатывая коробку с французским сыром,
- когда ты показала Никите машинописные  странички,  на  которых  его  новые
стихи были пересыпаны ворованными строчками из черновиков  твоего  отца,  он
стал слишком сильно нервничать, открывал ящики  своего  стола,  вываливал  к
твоим ногам содержимое, и там оказалась зеленая  общая  тетрадь.  Та  самая,
которая пропала из твоей квартиры и которую ты долго не могла найти.
   - Я прошу тебя, перестань, -  Ника  тяжело  опустилась  на  табуретку,  -
прекрати, мне больно.
   Зинуля пересказывала сейчас, подробно и беспощадно, историю  их  главной,
решающей ссоры, о которой Ника категорически не хотела вспоминать.
   - "Ты мог бы спрятать получше!" -  заявила  ты  Никите  и  ушла,  хлопнув
дверью, - продолжала Зинуля,  словно  не  слыша  Нику  и  пытаясь  аккуратно
нарезать мягкий сыр. - Может, мы его ложкой есть будем? Не режется,  зараза,
только по ножу размазывается. Так вот, на самом деле этих стихов  Никита  не
писал. То есть писал, но не  эти.  Черновики  твоего  отца  по  строчкам  не
раздергивал, и сам удивился несказанно, когда зеленая  тетрадочка  оказалась
на дне его ящика. Знаешь, что произошло на самом деле? Неужели до сих пор не
знаешь?
   - Это было очень давно, - еле слышно проговорила Ника, - за давностью лет
уже не важно, что произошло на самом деле.
   - Но ведь тебе  интересно?  Только  не  говори,  будто  тебе  все  равно.
Молчишь? Ну, слушай. Два дурака занялись составлением поэтического коктейля.
Это выглядело как игра. Ты спросишь, откуда я знаю? Все очень просто.  Этими
двумя дураками были мы с Гришкой. То есть дурой была я,  как  выяснилось.  А
про твоего драгоценного супруга  этого  не  скажешь.  Он  действовал  вполне
разумно и сознательно. Сначала мы поспорили. Я уверяла, что настоящего поэта
можно запросто узнать по нескольким строчкам, а он говорил: ерунда, никто не
знает,  что  такое  настоящая  поэзия.  Любой   грамотный   человек   может,
поднатужившись, придумать десяток неплохих строчек. Только я не  знала,  что
строчки, которые, поднатужившись, выдавал Гришаня, принадлежат твоему  отцу.
Он ведь наизусть шпарил, паршивец. Я думала, это он сам  сочинил.  А  я  ему
отвечала Никитиными  стихами,  которые  тоже  знаю  наизусть.  Сама-то  ведь
никогда этим  делом  не  баловалась,  а  потому  уважала  чужое  поэтическое
творчество искренне, от всей души. Особенно творчество Никиты Ракитина. Ну и
память у меня отличная. А вот Гришаня  твой  стишками-то  баловался  в  юные
годы, еще как. Он ведь и в Литинститут пытался поступить, в том же году, что
Никита. Только не приняли. Творческий конкурс не прошел. Мог, конечно, и  по
блату, была у  него  такая  возможность.  Однако  счел,  что  это  ниже  его
достоинства. "Как много нам открытий  чудных  готовит  просвещенья  век",  -
пропела Зинуля и отправила в рот липкий ломтик камамбера.
   - "Дух", - машинально поправила Ника, - "готовит просвещенья дух". Скажи,
пожалуйста, зачем ты мне все это сейчас рассказала?
   - А так, - пожала плечами Зинуля, - у нас ведь торжественный  поминальный
завтрак. Кого мы с тобой поминаем? Никиту Ракитина. А история  вашей  грубой
ссоры всплыла совсем недавно, когда мы с  Никиткой  случайно  встретились  в
моей пельменной. Я ведь так и не знала, какая между вами кошка пробежала. Вы
оба не желали об этом говорить. А я девушка любопытная до  колик  в  животе.
Он, кстати, так и не простил тебя за то, что ты  сразу  поверила,  будто  он
может быть вором. Раз поверила, значит,  не  любила  никогда.  Он,  если  ты
помнишь, даже не счел нужным оправдываться. Только одно  непонятно,  кто  же
перепечатал  потом  этот  забавный  поэтический  компот,  поставил  Никитину
фамилию сверху, на каждой страничке, подсунул рукопись тебе, а ему,  Никите,
аккуратненько подложил в ящик письменного стола черновики твоего отца?
   - Ты хочешь сказать, это мог сделать только Гриша? - медленно  произнесла
Ника.
   - Я ничего такого не говорила, - усмехнулась Зинуля, - в принципе,  кроме
нас двоих, никто не мог. Я не делала, это точно. А что касается Гришки... ты
ведь своего мужа лучше знаешь. Или нет? А в общем, столько лет прошло, можно
и забыть. Он ведь любил тебя жутко. Я Гришку имею в виду.  И  за  мной  стал
прихлестывать исключительно ради тебя, знаешь, как в том анекдоте,  чтобы  в
разговор встрять. Мне, между прочим, было это немножко обидно. Ну так, чисто
по-женски.
   - Ты не  могла  бы  вспомнить  еще  какие-нибудь  подробности  из  вашего
разговора с Никитой? - попросила Ника вполне спокойно.
   - Сложно, - призналась Зинуля со вздохом, - разговор у нас был  долгий  и
эмоциональный. Как говорится, сумбур вместо музыки.
   - Ты сказала, у него был творческий кризис, - медленно произнесла Ника, -
он поселился у тебя, чтобы поработать в другой обстановке?
   - Ну да, именно так.
   - Компьютер был у него?
   - Разумеется. Новенький ноутбук.
   - А потом, после пожара, что-нибудь осталось от этого ноутбука?
   - Ой, перестань, - махнула рукой Зинуля, -  что  там  могло  остаться,  в
таком огне?
   - Кое-что. Пластмассовый корпус должен  был,  конечно,  расплавиться,  но
совсем исчезнуть он не мог.
   - Не было ничего, - прошептала Зинуля удивленно,  -  ничего  похожего  на
остатки ноутбука не было.
   * * *
   Начальник охраны губернатора Синедольского  края  Игорь  Симкин  вот  уже
минут десять сидел в кресле, курил и терпеливо  ждал,  когда  шеф  соизволит
поднять  голову  от  бумаг.  Эта  манера  -  заставлять  ждать