бы в эпизод, - произнесла Виктория,  задумчиво
глядя на засыпанный пеплом и окурками подол нарядной белой юбки, - хотя бы в
массовочку возьми. Ну, будь человеком...
   - Возьму, Викуша, обязательно. А сейчас поехали домой. - Режиссер вытащил
носовой платок и стал чистить ее подол и колени.
   Она вышла вместе с ним на улицу, села в его "Жигули".
   - Значит, ты пришлешь мне сценарий?
   - Конечно, Викуша. Я позвоню тебе.
   - Когда?
   - Завтра.
   Он довез ее до подъезда, довел до квартиры, но не поддался на пьяные,  со
слезами, уговоры зайти, выпить чаю. Сдал в руки худенькой  хмурой  Веронике,
бросил с быстрой улыбкой:
   - Как же ты выросла, детка. Я тебя помню еще во-от такой... В  колясочке.
Тебе двенадцать?
   - Четырнадцать.
   - Да? Надо же, как летит время! Ну, будьте здоровы, девочки...
   - Так я жду звонка?! Сценарий... - крикнула Виктория в хлопнувшую дверь.
   Он не позвонил ни  завтра,  ни  через  неделю.  Виктория  вздрагивала  от
каждого  звонка,  мчалась  к  телефону,  опрокидывая  по  дороге  стулья   и
табуретки. Но в трубке всякий раз звучали не те голоса.
   - Что за бардак ты развела в квартире? - кричала она на Нику. - Я тебе  в
прислуги не нанималась! Ты забыла, что твоя мать актриса, а не домработница?
Почему такой грязный пол на кухне? Трудно помыть? Чем ты занималась  сегодня
целый день?
   Ника молча поднимала  стулья,  подметала  и  мыла  потресканный  кухонный
линолеум.
   - Ты уроки сделала? Почему ты такая мрачная? Зачем ты  напялила  на  себя
это мерзкую кофту? Смотреть тошно.
   Дядя Володя уехал на съемки в Среднюю Азию. Ника чувствовала  абсолютное,
мертвое одиночество. Нет, мама не стеснялась при  нем  кричать.  Она  вообще
никого не стеснялась. Скандал мог разразиться  где  угодно  -  на  улице,  в
гостях, в магазине. Присутствие зрителей только разогревало маму.
   - Ты посмотри на себя, как ты ходишь? У тебя шаг широкий, как  у  мужика.
Мне стыдно рядом с тобой идти, - вдруг заявляла мама, остановившись  посреди
людной улицы, - ты можешь ради меня  не  размахивать  так  руками?  Ты  ведь
девочка, а не солдат на марше! Вероника, я к кому  обращаюсь?  Ты  вообще  в
состоянии меня услышать? Или ты оглохла? - голос ее звучал с  каждым  словом
все громче. Прохожие оборачивались.
   - Нет, ну вы посмотрите, как она держит вилку! - призывала мама гостей за
столом. - Можно подумать, она выросла на скотном дворе. А лицо? От ее кислой
физиономии у всех портится аппетит. Что ты молчишь? Изволь отвечать, когда с
тобой мать разговаривает.
   Повисала неприятная пауза, и мама спешила заполнить ее.
   - Ну кто бы мог подумать, что моя дочь вырастет такой унылой серой мышью?
И главное, ничего не хочет в  себе  менять.  Посмотрите  на  эти  зализанные
волосы, на эти поджатые губы!
   Некоторые  мамины  подружки  считали  такие  вещи  проявлением   истинной
родительской любви.
   - Твоя мама так за тебя переживает, она хочет чтобы ты была лучше всех, -
объясняли Нике.
   Дядя Володя никогда не решался возразить, заступиться, потому что заранее
знал, любое возражение только подольет масла в огонь и будет  еще  хуже.  Он
жалел Нику, говорил ей ласковые слова, гладил по голове, объяснял,  что  она
хорошая девочка, ни в чем не виновата, просто у ее мамы тяжелый  период.  Но
он часто уезжал в командировки, и Ника оставалась с мамой вдвоем.  С  каждым
разом это было все трудней.
   - Я видеть не могу этот твой хвостик на затылке! - кричала мама. -  Серая
мышь! Ты должна изменить прическу.  Ну-ка  поди  сюда!  -  мама  принималась
расчесывать  ей  волосы,  больно  дергала,   сооружала   на   голове   нечто
замысловатое и, по мнению Ники, совершенно уродливое.
   Но свое мнение лучше было держать при себе. Мама не  терпела  возражений.
Даже молчаливых.
   - Что у тебя с лицом? Ты чем-то недовольна? - спрашивала она, и Нике  тут
же хотелось убежать, спрятаться, забиться под стол.
   - Ты  можешь  хотя  бы  иногда  улыбаться?  Ну?!  Меня  тошнит  от  твоей
мрачности. Мне жить не хочется, когда я вижу твое  лицо.  Если  бы  ты  была
нормальным, веселым ребенком, твой отец никогда бы не повесился! Слушай,  ты
можешь улыбнуться? Ты можешь что-то сделать со своими глазами?  Не  смей  на
меня так смотреть!
   У Ники каменели лицевые мышцы,  и  ей  казалось,  она  больше  не  сумеет
улыбнуться никогда в жизни.
   Мама кричала до тех пор, пока Ника не  начинала  плакать.  Потом  тут  же
успокаивалась и переставала замечать Нику. Бойкоты длились от трех  дней  до
недели и завершались бурным примирением. Мама целовала и  обнимала  Нику,  с
придыханием повторяя:
   - Девочка  моя,  бесценная  моя,  единственная,  ты  моя  жизнь,  ты  мое
счастье...
   Нике чудилось, что в углу спрятана кинокамера, и мамин сухой жадный  глаз
едва заметно косит в сторону невидимого объектива.
   В семьдесят шестом году известный итальянский  режиссер  задумал  создать
собственную киноверсию пьесы Чехова "Вишневый сад".  На  роль  Раневской  он
решил пригласить русскую  актрису.  В  число  претенденток  попала  Виктория
Рогова. Это явилось полной неожиданностью для всех, кроме самой Виктории.
   - Я всегда знала... всегда... - захлебывалась она  в  телефонную  трубку,
обзванивая всех знакомых и сообщая потрясающую новость.
   Она тут же бросила пить. Она перестала есть,  ибо  для  роли  требовалось
похудеть за две недели на восемь килограмм. Она порхала по квартире, напевая
забытые песенки французских шансонье и старинные  русские  романсы.  Она  ни
разу не накричала на Нику.
   Виктория с успехом прошла фотопробу, потом кинопробу. Оставался последний
этап - проба в роли, и всего одна конкурентка. Итальянец пригласил  Викторию
с мужем в ресторан Дома актера. Из достоверных источников было известно, что
конкурентку он никуда не приглашал.
   Мама с дядей Володей собирались в  ресторан,  а  Ника  на  день  рождения
Зинули Резниковой. Мама была такой счастливой  и  возбужденной,  что  забыла
задать Нике дежурный вопрос: "Что ты  наденешь?",  не  потребовала  изменить
прическу, не назвала серой мышью. Просто поцеловала на прощание.
   Был ранний сентябрьский вечер, прозрачный и теплый. Ника шла по  улице  с
большим  плюшевым  медведем  в  целлофановом   мешке.   Зинуле   исполнилось
пятнадцать, но она все еще была неравнодушна к мягким игрушкам.  Ника  несла
медведя на руках, как младенца и думала о том, что теперь наконец все  будет
хорошо. Мама получит  роль,  ее  трудный  период  кончится,  она  перестанет
беситься.
   Во дворе, у Зинулиного  подъезда,  ее  догнал  мальчик  лет  шестнадцати,
длинный, нескладный,  белобрысый.  Он  нес  большой  букет  белых  хризантем
головками вниз и размахивал цветами, как веником.
   - Это вы себе купили такой подарок? - спросил он, заглядывая ей в лицо  с
идиотской улыбочкой.
   Ника ничего не ответила, надменно повела плечами. Мальчик забежал  вперед
и красивым жестом распахнул перед ней дверь подъезда.
   - Прошу, мадемуазель!
   - Клоун, - усмехнулась Ника. Он шаркнул ножкой, склонил и  резко  вскинул
голову. Длинная белая челка подпрыгнула и упала на лоб.
   - Какой вам этаж, леди?
   - Седьмой.
   - Удивительное совпадение. Мне тоже.
   В лифте  было  зеркало.  Поправляя  волосы,  Ника  покосилась  на  своего
неожиданного спутника.  Лицо  его  трудно  было  разглядеть  за  белобрысыми
патлами. Только нос, довольно  длинный  и  толстый,  и  ярко-голубые  глупые
глаза.
   "Терпеть не могу таких вот шутов гороховых, - подумала Ника, - терпеть не
могу, когда у мальчиков длинные волосы. Это все равно что усы у девицы".
   Вместе с Никой он подошел к  двери  Зинулиной  квартиры  и  нажал  кнопку
звонка.
   - Вот сейчас нас представят друг другу, - таинственно сообщил он Нике,  -
буду счастлив познакомиться, сударыня.
   Зинуля,  завитая,  как  барашек,  в  джинсовой  мини-юбке   и   оранжевой
водолазке, распахнула дверь.
   - Ой, а вы чего вместе? - удивилась она. - Когда вы успели познакомиться?
   - Не успели. Но очень хотим.  Знакомь,  -  произнес  мальчик  и  протянул
Зинуле букет.
   Ника поцеловала ее и вручила медведя. Плюшевый зверь заинтересовал Зинулю
значительно больше, чем цветы.
   - Спасибо. Какой классный, - она бросила  цветы  на  коридорную  тумбу  и
высвободила игрушку из полиэтилена, - я его назову Чуня. Я с ним спать буду.
   - У меня, между прочим, есть еще подарок, он лучше, чем  всякие  Чуни,  -
важным голосом произнес мальчик. Отступив на шаг, церемонно шаркнув  ножкой,
он достал из кармана вельветовой куртки маленькую белую коробочку. - Дорогая
Зина, поздравляю тебя с днем рождения, расти большая и пахни всегда хорошо.
   - Ничего себе, "Шанель ј5", - присвистнула Зинуля, -  где  же  ты  достал
такую радость, Ракитин?
   - У мамы выклянчил. Между прочим, ты нас забыла представить, хозяйка.
   - Ника, познакомься.  Это...  тоже  Ника,  -  Зинудя  удивленно  хлопнула
глазами, потом засмеялась и не могла остановиться. - Слушайте,  чего  теперь
делать? Вы оба Ники. Ты  Вероника,  он  Никита.  И  оба  Ники.  Тезки.  Ужас
какой-то. Пожмите друг другу руки.
   "Тезка" схватил Никину кисть и быстро поднес к губам.
   - Счастлив познакомиться, синьорита, -  он  снял  с  головы  воображаемую
шляпу и, взмахнув рукой, сшиб какую-то статуэтку с коридорной тумбы.
   - Ракитин, ты что, пьяный, что ли? - продолжая смеяться, поинтересовалась
Зииуля.
   - С чего вы взяли, леди, что я нетрезв?
   - Ты так никогда не выдрючивался. Ты же у нас юноша мрачный и загадочный.
Забыл?
   - Я разный, - Никита тряхнул головой, откидывая  челку,  сдвинул  широкие
темные брови, - со мной никогда не скучно.
   - Где ты его взяла? - спросила Ника, уединившись с Зинулей в ванной.
   - Его няня дружит с моей бабушкой. Мы знакомы  с  ползункового  возраста.
Только он старше на год.
   - У него была няня? - удивилась Ника.
   - До сих пор есть. Знаешь, кто его  папа?  Знаменитый  Ракитин.  Пианист.
Между прочим, когда мне было шесть, я  влюбилась  в  Никиту.  Это  была  моя
первая безответная страсть. Я сохраняла для него шоколадки  а  когда  они  с
няней приходили к нам в гости, залезала под стол от избытка чувств. Но потом
прошло. Как отрезало. Появился другой мальчик, Димка Пономарев.
   - Да, эту твою страсть я помню, - улыбнулась Ника, - она  длилась  долго,
всю третью четверть первого класса.
   - Сколько их было потом, ужас, - Зинуля вздохнула и покачала головой, - а
сколько еще будет...
   За столом Никита уселся рядом с Никой. Он  уже  не  разыгравал  шута,  он
молчал, уткнувшись в тарелку, рассеянно ковырял вилкой салат. Когда их плечи
и колени случайно соприкасались, он густо краснел и еще ниже опускал голову.
   Мама и бабушка никак не хотели  уйти.  Маленькая  двухкомнатная  квартира
была набита подростками, все ждали только  одного:  когда  наконец  взрослые
исчезнут и можно будет достать из сумок, сваленных в тесной  прихожей,  пару
бутылок портвейна, болгарские сигареты, погасить свет,  врубить  музыку.  Но
бабушка, вооружившись книжкой  "Твой  пионерский  праздник",  изо  всех  сил
пыталась занять детишек  шарадами,  викторинами,  веселыми  эстафетами.  Она
подвесила яблоки на ниточки к торшеру  и  призывала  устроить  конкурс,  кто
быстрее объест их до огрызков, с завязанными за спиной руками.  Она  заранее
приготовила старые наволочки чтобы устроить бег в мешках  по  малогабаритной
квартире. Запас пионерских забав не иссякал.
   Великовозрастные  детки  хмыкали,  фыркали,  скрывались  в  ванной  и  на
лестничной площадке.  Наконец  Зинулина  мама  сжалилась  над  дочкой  и  ее
гостями, увела бабулю к соседке,  смотреть  по  телевизору  очередную  серию
"Следствие ведут знатоки".
   Белобрысый Никита с мрачным видом пригласил Нику на медленный танец.  При
погашенном свете они покачивались под песенку Челентано, и оба молчали,  оба
были как деревянные.
   Через многие годы Никита  попытался  втиснуть  в  слова  то,  что  с  ним
происходило в первый доисторический вечер их знакомства. Сердце  билось.  Ну
да, оно всегда бьется как часы, шестьдесят ударов в минуту. Но тогда, на дне
рождения Зинули Резниковой, оно  тикало  с  такой  скоростью,  что  если  бы
отмеряло реальное время, то он успел за несколько часов, залпом, прожить лет
пятьдесят, а то и больше, стать взрослым, потом старым, потом умереть.
   Он отчетливо помнил, каким жаром отдавался в солнечном сплетении  хриплый
разболтанный голос итальянского певца и как накрыла его с головой  внезапная
ледяная пустота, когда песенка кончилась и Ника выскользнула из его рук.
   На следующий танец ее пригласил одноклассник, и  Никита  ушел  курить  на
лестницу, чтобы не видеть, как она танцует с крепеньким черноволосым  хлыщом
в оранжевых носках, которому она,  разумеется,  давно  нравилась  и  который
потом нагло увязался ее провожать.  Они  шли  втроем  по  мокрому  вечернему
бульвару, и хлыщ-одноклассник все норовил взять украдкой  Нику  за  руку,  а
Никита болтал без умолку, стараясь втиснуться между ними. Накрапывал  дождь,
желтоватый туман вставал дыбом под  фонарями.  У  Ники  с  шеи  соскользнула
шелковая дымчатая косынка, Никита поднял и  оставшуюся  часть  пути  теребил
прохладный шелк в руках.
   Ника попрощалась с ними обоими у своего подъезда.  Хлыщ,  не  раздумывая,
побежал к троллейбусу. Никита сделал вид, что тоже уходит, обошел дом кругом
вернулся к подъезду, сел на мокрую лавочку. Ему  надо  было  отдышаться.  Он
понял пока только одно - что влюбился по уши  в  эту  девочку  и  теперь  не
сможет без нее жить. Все прошлые его влюбленности были  детской  ерундой.  А
вот сейчас произошло нечто серьезное, окончательное и бесповоротное.
   Любой взрослый хмыкнул  бы  иронически,  потрепал  бы  юношу  пылкого  по
сутулому плечу, мол, ладно мальчик, такое с каждым  случалось.  Знаем,  тоже
проходили. Этих Вероник в твоей будущей мужской жизни еще  с  десяток  точно
наберется.
   Если бы сейчас такой вот мудрец оказался с ним рядом на  мокрой  лавочке,
Никита даже не обиделся бы, не счел нужным возражать. Он искренне пожалел бы
слепого, глухого, бестолкового взрослого, который зря прожил свою несчастную
юность и ничего не понимает.
   Он полез в карман за сигаретами. Вместе с пачкой из кармана  выскользнула
шелковая косынка. Он уткнулся лицом в холодную тонкую ткань. А потом кинулся
к автомату на углу, вытряхнул мелочь, нашел двушку  и  набрал  номер  Зинули
Резниковой. Зинуля совсем не удивилась, когда он потребовал  срочно  назвать
номер квартиры ее подруги Ники.
   - Только учти,  Ракитин,  у  тебя  ничего  не  выйдет.  Ника  холодная  и
неприступная. Ей еще никто не нравился. К ней все время кто-то  клеится,  но
она...
   - Спасибо, Зинуля, с днем рождения тебя! Через минуту  он  уже  звонил  в
дверь. Он плохо  соображал,  что  делает.  Единственным  его  желанием  было
увидеть ее сейчас же, сию минуту, хотя расстались они  только  что.  Он  как
будто хотел удостовериться, что Ника не приснилась ему и не исчезла навсегда
за дверью подъезда.
   Сердце его стучало так громко, что он не сразу расслышал  крики,  которые
доносились из квартиры, и не дел понять, что явился с шелковой косынкой и со
своей дикой детской влюбленностью совсем не вовремя.
   В  квартире  ждали  приезда  "Скорой".  Итальянский  режиссер   пригласил
Викторию с мужем в ресторан только для того, чтобы  сообщить  ей  неприятную
новость.  Раневскую  будет  играть  другая  актриса,  и  Виктории  не   надо
беспокоиться насчет пробы в роли.
   Всю дорогу в такси Виктория молчала. Дома, не говоря ни слова и как будто
не замечая присутствия мужа, высыпала  на  ладонь  около  двадцати  таблеток
элениума, содержимое двух пачек, отправила в рот всю горсть, схватила чайник
и стала быстро хлебать холодную кипяченую  воду  прямо  из  носика,  запивая
таблетки.
   - Я не хочу жить! - кричала Виктория, - Оставь меня в покое, ублюдок!
   Дядя Володя пытался влить ей в  рот  слабый  раствор  марганцовки,  чтобы
вызвать рвоту. Она сопротивлялась, они почти дрались,  разбрызгивая  розовую
от марганцовки воду. Несмотря на огромное количество выпитых  успокоительных
таблеток, Виктория буйствовала, выкрикивала чудовищные ругательства.  Именно
такую сцену застала Ника, вернувшись домой.
   А через десять минут позвонили в дверь, но  вместо  бригады  "Скорой"  на
пороге стоял белобрысый длинный Никита Ракитин с шелковой косыночкой в руке.
   - Я очень прошу, уйди, - сказала Ника.
   - Малыш, это "Скорая"? - донесся голос из комнаты.
   - Нет. Это ко мне, - ответила Ника и повторила  не  глядя  на  Никиту:  -
Уйди, пожалуйста. У нас несчастье.
   - Ника, быстренько принеси таз! Ника бросилась в ванную, потом промчалась
в комнату с тазом.
   - Мамочка, ну пожалуйста, очень тебя прошу - услышал Никита ее голос.
   - Доченька, девочка моя, прости, я  не  могу,  не  хочу  жить,  я  только
несчастье тебе приношу, ору на тебя, ты прости меня, я ужасная мать!
   - Ника, выйди, не смотри!
   Ника появилась на пороге, быстро прикрыла за собой дверь комнаты.  Оттуда
доносились всхлипы и крики.
   - Ты еще здесь? - тихо спросила она Никиту. - Уйди, пожалуйста.
   В ответ Никита мрачно помотал головой и стал снимать ботинки.
   - Отстань от меня, идиот! Я не хочу жить! - неслось из-за двери. -  Убери
свой таз! Зачем ты льешь в меня марганцовку? Зачем ты вызвал "Скорую"? Чтобы
меня увезли в психушку? Не хочу! Я все равно не буду жить! - визжал  женский
голос.
   Он не ушел, хотя был совершенно некстати. Он довольно  быстро  сообразил,
что произошло. Конечно, не знал подоплеки, предыстории,  но  видел,  как  по
лицу Ники текут слезы, слышал, как дико, непристойно,  орет  в  комнате,  за
дверью, ее мать.
   - Не уйду, пока ты не перестанешь плакать. Скажи мне, что она выпила?
   - Элениум. Около двадцати таблеток, - эхом отозвалась Ника.
   - Не помрет, не бойся. Надо слабительное дать. Английскую соль.
   - Ты-то откуда знаешь?
   - У нас соседка из квартиры напротив такие штуки иногда  выкидывает.  Моя
бабушка ее дважды откачивала  без  всякой  "Скорой",  желудок  промывала.  Я
помогал.
   Никита не  узнавал  себя.  Он  никогда  не  был  навязчивым  нахалом,  не
вламывался в чужие квартиры, в чужую жизнь. Но  какое-то  вовсе  не  детское
чутье подсказывало ему, что если он уйдет сейчас, то потом  она  не  захочет
никогда его видеть. Он останется для нее чужим человеком,  который  случайно
оказался свидетелем тяжелой, стыдной сцены в ее семье и поспешил удалиться с
брезгливым равнодушием. Ей  неприятно  будет  его  видеть.  Все  рухнет,  не
начавшись.
   А если он не сдастся, останется, поможет по мере сил,  хотя  бы  успокоит
ее, то дальше все у них  пойдет  легко  и  естественно.  За  один  вечер  он
превратится для нее из чужого в  своего.  Ника  поймет,  что  он  сильный  и
бесстрашный, что на него можно положиться.
   В дверь позвонили.  Явилась  бригада  "Скорой".  Двое  в  белых  халатах,
пожилая докторша с чемоданчиком и молодой фельдшер, быстро, деловито  прошли
в комнату. Ника кинулась за ними, но Никита удержал ее за руку.
   - Не надо тебе туда.
   Она хотела возмутиться, возразить, но не успела. Из комнаты звучала такая
невозможная брань, что даже Никите сделалось не по себе.
   - Пойдем на кухню. Тебе чаю надо выпить, - он обнял Нику за плечи, и  она
неожиданно прижалась щекой к его руке.
   Он усадил ее на широкую кухонную лавку, налил воды в чайник, включил газ.
Обгоревшая  спичка  упала  в  щель  между  плитой  и  кухонным  столом.   Он
наклонился, чтобы поднять, и вдруг заметил несколько белых  таблеток.  Шесть
штук. На кухонном столе валялись две пустые картонки из-под элениума. Совсем
маленькие. В каждой могло уместиться не больше восьми таблеток.
   - Сколько, говоришь, она выпила?
   - Около двадцати.
   - Десять. Всего десять. Это совсем ерунда, - он  протянул  ей  на  ладони
таблетки и пустые пачки - считай. Как у тебя с арифметикой?
   Ника слабо улыбнулась. А в комнате