т вокруг. Некогда ему.
   В журнале сменился  главный  редактор,  отношения  с  ним  не  сложились,
пришлось уволиться. К тому же кропать  комсомольско-производственные  очерки
он устал, и работает сейчас над большим  авантюрным  романом  о  гражданской
войне, который вряд ли напечатают.
   Он стал читать ей вслух куски, роман был замечательный, но,  слушая,  она
думала о том, что эти вымышленные люди для него куда важнее, чем она  живая,
и события  романа  уже  заслонили  для  него  то  серьезное,  реальное,  что
произошло здесь всего лишь полчаса назад.
   И еще она  представила  большие  удивленные  глаза  своего  сына  Митюши,
неизвестную  ей  пока  девочку  Машу,  о  которой  Никита  даже  словом   не
обмолвился, будто не было ее вовсе.
   - А как твоя дочь? - спросила Ника в паузе между главами.
   - Растет, - ответил  он,  -  на  меня  очень  похожа...  Так  вот,  глава
десятая...
   "Все правильно, - подумала она, -  я  поступила  совершенно  правильно  и
разумно..."
   - Может, ты останешься? - спросил он осипшим от долгого чтения голосом. -
И вообще, хватит валять дурака.
   - Действительно, хватит, - жестко сказала она, - все это напрасно. Нельзя
дважды войти в одну реку.
   - Перестань врать. Ты не любишь его. Тоже мне, Гришкина  жена...  Ты  моя
жена, а не его, и никуда я тебя не отпущу, - Никита прижал  ее  к  себе  так
сильно, что она не могла возразить.
   А потом все-таки ушла. И постаралась забыть,  повторяла,  как  заведенный
автомат, что нельзя дважды войти в одну реку, твердила  это  ему,  когда  он
звонил, и самой себе.
   Примерно через полтора года он позвонил ночью, страшно  встревоженный,  и
попросил ее приехать.
   - Машка живет сейчас у нас. Сегодня утром она полезла во дворе на дерево,
упала и распорола ногу о железный забор. Мы были  в  больнице,  ей  наложили
швы, но сейчас нога распухла, температура тридцать девять. Я боюсь  вызывать
"Скорую", боюсь отдавать ее в больницу.
   Ника тут же приехала. У ребенка был  сепсис.  Рана  на  голени  оказалась
глубокой, рваной, очень нехорошей. Такие  нельзя  сразу  зашивать,  их  надо
оставлять открытыми, постоянно промывать, чтобы не было нагноения.
   При слове "больница" девочка начинала  горько,  испуганно  плакать.  Ника
сделала все необходимое, осталась  у  Ракитиных  до  утра,  потом  приезжала
каждый день в течение недели, обрабатывала рану, когда стало возможно,  сама
наложила швы.
   - Ну ладно, ребенок - это святое, - снисходительно хмыкнул Гриша и больше
ни слова не сказал, но было видно, как сильно он напрягся.
   После этого  они  не  виделись  больше,  но  в  глубине  души  поселилась
бессмысленная пустая надежда. Ника изо всех сил пыталась  бороться  с  этим,
уговаривала себя, что это бред, безумие какое-то, и пора  уже  выбросить  из
головы. Жизнь течет спокойно, разумно и правильно. Нельзя войти второй раз в
ту же реку, в родную теплую реку,  даже  если  на  суше  ты  задыхаешься  от
одиночества, как полудохлая рыба.


   Глава 15

   - Федя спит, - сообщил врач, - и будет спать еще часов пять, не меньше. У
него  сегодня  опять   был   припадок.   Пришлось   вколоть   большую   дозу
успокоительного,  а  потом  поставить  капельницу.  Вообще,   после   вашего
последнего визита его состояние ухудшилось.
   - Куда уж хуже...
   - Ну, пределов нет, - жестко усмехнулся  врач,  -  впрочем,  один  предел
имеется. Летальный исход.
   - Вы хотите сказать,  у  Феди  опять  настолько  тяжелое  состояние,  что
возможен летальный исход?
   - Нет, этого я не говорил. Жить он может еще долго. Другое дело, качество
этой жизни. - Холодные ярко-голубые глаза впились в лицо, ощупали шею плечи.
- Я каждый раз хочу сказать вам и не решаюсь. Мне  кажется,  вам  бы  стоило
обследоваться у онколога. Могу порекомендовать отличного специалиста.
   - Спасибо.
   - Спасибо - да, или спасибо - нет?
   - Нет.
   - Ну, как знаете... Да, а где вы пропадали, если не секрет? Я тут пытался
дозвониться вам, вас не было. Уезжали куда-то?
   - Почему вы так решили?
   - Обычно после десяти вечера вас всегда можно застать дома.
   - Вероятно, что-то случилось с телефоном.
   - Вероятно, - легко согласился доктор, хотя по глазам было видно, что  не
верит, - так вы уже починили телефон?
   - Да, конечно. Теперь все в порядке. Вы мне пытались дозвониться  потому,
что у Феди случился припадок?
   - Нет. Я же сказал, припадок случился сегодня утром. Дело в другом.  Федя
опять стал произносить кое-какие невнятные слова. Нянечка услышала.
   - Подождите, - Егоров быстро прошел по палате из угла в угол, потом  стал
зачем-то застегивать халат, который был накинут  на  плечи,  -  давайте  все
сначала, пожалуйста, с самого начала.
   - Да, собственно, ничего особенного не случилось, - пожал плечами врач, -
ну, пробормотал опять несколько слов. Ни малейшего смысла.
   - Как же?! - Егоров застегнулся до  горла  и  тут  же  стал  расстегивать
пуговицы, одну оторвал и зачем-то протянул врачу на ладони. Тот молча взял и
положил в карман. - Ну как же ничего особенного? - повысил голос  Егоров.  -
Он ведь молчал четыре года. Только "омм", и больше ни  малейшего  звука.  Вы
меня уверяли, будто он никогда не заговорит. И вот пятнадцать дней назад  он
стал произносить слова, вполне внятные.
   - Ну какие же внятные? -  снисходительно  улыбнулся  врач.  -  Я  отлично
помню. Это был бессмысленный бред. Какой-то Желтый Лог, город солнца. Бред.
   - Подождите. Не перебивайте меня. Вы тогда мне то же  самое  говорили.  И
уверяли, будто слова вырвались у него случайно и  ничего  не  значат,  ни  о
какой ремиссии не может быть речи. Вот если это повторится, тогда  да.  Ведь
повторилось!
   - Опять Желтый Лог и город солнца. Поймите вы наконец, ничего  особенного
не произошло, ничего не изменилось, даже  наоборот.  Ему  стало  значительно
хуже после вашего последнего визита.. Кстати, пару недель назад вы приходили
с молодым человеком по фамилии Ракитин. Он, случайно, не пишет детективы?
   - С чего вы взяли? - отвернувшись, быстро спросил Иван Павлович.
   - Просто он очень похож на писателя Виктора Годунова.
   - Нет, он не писатель. Он мой друг и Федю знает с пеленок, вот  и  пришел
навестить, просто так.
   - Его видели несколько наших врачей и медсестер, и все  сказали,  что  он
похож на Виктора Годунова, вот я и спрашиваю, на  всякий  случай.  Когда  он
пришел, спрашивать было неудобно. Именно тогда, при  вашем  друге  Ракитине,
Федя стал бормотать про Желтый Лог, и вы оба были так  потрясены...  Поймите
меня правильно, я не хочу, чтобы у вас возникали напрасные иллюзии. Вы  сами
крайне измотаны, нездоровы. Ну подумайте, если с вами  что-то  случится,  не
дай Бог, Федя останется совсем один. Он никому, кроме вас, не нужен.  Вот  я
сейчас вас начну обнадеживать, уверять, будто дело движется  к  ремиссии,  а
завтра случится еще один припадок. И что? Надежды  рухнут.  Вы  уверены  что
ваша нервная система выдержит? Я не уверен.
   - Я понимаю, - кивнул Егоров и вытащил из бумажника очередную  купюру,  -
спасибо вам, доктор.  Очень  прошу,  если  он  опять  заговорит,  сразу  мне
звоните, в любое время суток.
   - Непременно. - Врач привычным жестом спрятал деньги в карман.
   Егоров вышел в мокрый  больничный  сад,  втянул  ноздрями  запах  молодых
липовых листьев. Федя опять заговорил, пусть врач что угодно думает, а  Федя
опять заговорил. Значит, он поправится. Теперь Егоров в этом не  сомневался.
Собственно, он никогда не сомневался в этом.
   Сначала, вопреки здравому смыслу, он внушал себе простую наивную  веру  в
то, что сын его будет здоров. Психиатр не прав. Иллюзии нужны  человеку  как
воздух.
   "Что толку в вашей жестокой правде, доктор? Зачем  без  конца  повторять,
что мой ребенок болен безнадежно, никогда не вернется к нему разум и умереть
он может в любую минуту? - думал Егоров, шагая по мокрой  аллее  больничного
сада. - Я не хочу знать эту вашу правду. Лучше бы вы врали  мне.  Я  был  бы
сильнее и здоровей, я легче пережил бы эти четыре года. Вы  предлагаете  мне
обратиться  к  онкологу?  Уверен,  ваш  хороший  специалист  найдет  у  меня
какую-нибудь пакость и станет тактично намекать, что я скоро умру.  Конечно,
о таких вещах прямо говорят только близким родственникам. А  у  меня,  кроме
Феди, никого нет. Но ваш онколог, честный человек, наверняка  найдет  способ
лишить меня всяческих иллюзий, как будто  я  стану  от  этого  хоть  немного
здоровей".
   Здоровье ему нужно было сейчас, как никогда. И  еще  нужны  были  деньги.
Пенсия, которую выплачивал  ему  Аэрофлот,  была  совсем  маленькой,  но  он
ухитрялся жить на эту сумму. Имелись  некоторые  сбережения,  оставшиеся  от
продажи дачи. Но они таяли  с  каждым  днем.  Из  имущества  у  него,  кроме
квартиры, остался только  старенький  темно-лиловый  "жигуленок".  Пару  лет
назад Егоров думал, не пора ли  продать  старую  жестянку,  пока  совсем  не
сгнила в гараже, но решил погодить. Сейчас машина может  очень  пригодиться,
особенно такая, старенькая, неприметная. Если привести в порядок  двигатель,
потратить на это пару дней, жестянка еще поживет и послужит.
   А больше продавать нечего. Устроиться на постоянную работу он не  сможет.
Когда все кончится и он заберет Феденьку из  больницы,  им  надо  на  что-то
жить.
   Иногда в душе его вспыхивал коварный огонек. Не разумней ли отказаться от
своих планов  и  прибегнуть  к  банальному  шантажу,  выкачать  из  главного
виновника сумму, которой им с Федей хватит на многие годы?
   Если бы не смерть Никиты, возможно, Егоров счел бы разумным именно  такой
вариант - шантаж. Но гибель Ракитина пробудила  в  нем  то,  что,  казалось,
умерло навечно. Егоров  хотел  отомстить.  Восстановить  справедливость.  Он
почему-то был уверен, что болезнь Феди - следствие не только всех тех жутких
манипуляций, которым подвергал его гуру Шанли, но порушенной гармонии  мира.
Нельзя, невозможно, чтобы столько зла осталось безнаказанным.
   Нет, он не хотел для своего главного врага публичных разоблачений,  суда,
тюрьмы. И даже смерть казалась ему слишком мягким наказанием. Он считал, что
будет справедливо, если у Гришки Русова начнет гореть под ногами земля.  Для
Гришки мир должен рухнуть, как рухнул когда-то для Егорова.
   "Ты  думаешь,  у  тебя  есть  семья?  -  бормотал  он,  вышагивая   вдоль
больничного забора и мысленно  видя  перед  собой  самодовольную  физиономию
Русова. - У меня нет, а у тебя  есть?  Ты  ошибаешься,  Русик,  Нет  у  тебя
никого. Единственный  человек  в  мире,  который  что-то  значит  для  тебя,
которому ты веришь, которого любишь почти  как  себя  самого,  станет  твоим
судьей и палачом".
   В записной книжке Ника отыскала номер своего сокурсника  Пети  Лукьянова.
Петя работал в  Институте  судебной  медицины.  Это  был  не  лучший  способ
выяснять   обстоятельства   смерти   Никиты,   узнавать,   проводились    ли
дополнительные  экспертизы  по  опознанию.  Куда  проще  и   логичней   было
использовать Гришины связи в прокуратуре. Втайне она даже надеялась, что  не
застанет Петю ни дома, ни на работе, и тогда уж со спокойной душой  позвонит
в прокуратуру, а вечером - Грише. И все расскажет ему, наконец.
   Но Лукьянов оказался дома.
   - Ника, когда ты успела прилететь в Москву? Я тебя  вчера  по  телевизору
видел, в "Новостях". Инаугурацию показывали. Тебя без  конца  брали  крупным
планом. Поздравляю, госпожа губернаторша. Я всегда  знал,  что  твой  Гришка
далеко пойдет. У тебя случилось что-нибудь?
   - С чего ты взял?
   - Да ты бы ни за что просто так не позвонила, - засмеялся Петя, -  сейчас
никто просто так никому не звонит. Сколько мы с тобой не виделись?
   - Сто лет.
   - Вот именно. Сто лет. Так что случилось?
   - Погиб мой знакомый, Никита Ракитин, - начала Ника.
   - Ничего себе, знакомый, - присвистнув в трубку, перебил ее Петя.  -  Все
вы, женщины, такие. Я отлично помню Ракитина. Это же твоя первая любовь.  Он
стал  классным  детективщиком.  У  нас   весь   институт   читает.   Горжусь
знакомством. Только зачем-то псевдоним взял, Виктор  Годунов.  Слушай,  что,
правда погиб? Убили?
   - Ну почему сразу - убили? Там вроде бы несчастный случай. Пожар.
   - Знаем мы эти несчастные случаи. Только я не  понимаю,  у  твоего  Грини
такие связи, а ты ко мне обращаешься.
   - В том-то и дело, что у него слишком уж серьезные связи. Мне не  хочется
заявляться к помощнику Генерального прокурора России.  Сам  он  не  ответит,
спустит все своим замам, а те - еще ниже, в итоге я ничего толком не  узнаю,
а волна поднимется, слухи поползут.  Для  многих  ситуация  будет  выглядеть
достаточно двусмысленно, полезут журналисты...
   - Ладно, Елагина. Я тебя понял. Когда был обнаружен труп?
   Ника коротко изложила все, что знала.
   - Хорошо. Перезвоню тебе часика через полтора.  Ника  положила  трубку  и
услышала, как в кухне что-то грохнуло.
   - Слушай, у тебя здесь черт ногу сломает, - весело сообщила  Зинуля.  Она
стояла босиком посреди кухни. Пол был усыпан  сахарным  песком  и  осколками
фарфора, - извини, банку уронила. Кофейком не угостишь, хозяйка?  А  то  так
есть хочется, что переночевать негде. Кстати, есть у тебя вообще-то  нечего.
Холодильник пустой. И о чем только думает губернаторская  прислуга?  Слушай,
давай я быстренько сбегаю, куплю еды какой-нибудь на завтрак, а?
   - Иди, - кивнула Ника, - супермаркет через дорогу.
   - Где твои горничные, лакеи, камердинеры? Хозяйка приехала, а они. и в ус
не дуют.
   - Я не хочу никого  вызывать.  Я  здесь  долго  не  задержусь,  -  мрачно
сообщила Ника и стала сметать песок с осколками. Зинуля ушла одеваться.
   - Денег можешь не давать! - крикнула она из прихожей. - У меня еще  целая
куча осталась от тех семисот.
   Хлопнула дверь. Ника скинула мусор в ведро  и  спохватилась,  что  забыла
сказать Зинуле про сахар. Сама ведь ни за что не догадается купить. Придется
пить несладкий кофе.
   Ника вышла на балкон. Четвертый этаж,  совсем  невысоко.  Если  крикнуть,
Зинуля услышит.
   Балкон выходил в переулок. Ника увидела, как Зинуля выбежала  из-за  угла
дома. Сверху она казалась совсем крошечной.
   Ника решила подождать, пока Зинуля перейдет на другую сторону. Движение в
переулке было  двусторонним,  машины  неслись  на  большой  скорости,  а  до
ближайшего перехода - целый  квартал.  Между  машинами  образовался  пробел,
Зинуля рванула на проезжую часть, не глядя по сторонам. Она  была  у  кромки
противоположного тротура, когда мимо промчался  огромный  зеленый  джип.  Он
как-то странно вильнул на ходу, на полной скорости. Завизжали тормоза. Через
секунду чей-то истошный крик ударил в уши и все вокруг потемнело. Еще  через
секунду Ника поняла, что это она сама так ужасно кричит, а темно потому, что
она зажмурилась.
   Надо было открыть глаза, но никак не получалось, словно  судорогой  свело
лицевые мышцы. Надо было хотя бы взглянуть вниз. Но не было сил.
   Она так и не  взглянула.  Резко  развернулась,  бросилась  в  комнату,  в
шлепанцах, в халате, выскочила из квартиры, слетела вниз по лестнице,  забыв
вызвать лифт.
   - Здравствуйте, Вероника  Сергеевна!  Примите  мои  поздравления,  видела
вчера... - крикнула ей вслед вахтерша.
   Ника кивнула на бегу, хлопнула дверью, промчалась через двор,  и  застыла
как вкопанная, когда за углом стал виден переулок.
   Там ничего не  было.  То  есть  продолжали  сновать  машины  и  пешеходы,
накрапывал серый холодный дождик. Никакой толпы, никакого шума  или  тишины,
которая бывает, когда...
   - Твой муж убийца, - услышала она отчетливый  хриплый  шепот  у  себя  за
спиной, страшно вздрогнула, наступила на банановую кожуру и чуть  не  упала.
Кто-то поддержал ее сзади за локоть.
   Это была высоченная худая старуха в соломенной шляпе, в темных  очках,  с
ярко накрашенным ртом.
   - Что вы сказали? - спросила Ника, пытаясь разглядеть глаза за очками. Но
стекла были зеркальными. Она  видела  только  собственное  лицо,  вытянутое,
белое, с огромными глазами.
   Старуха продолжала крепко держать ее  за  локоть.  Ника  вырвала  руку  и
заметила аккуратный бледно-розовый маникюр на корявых серых пальцах,  и  еще
шрамы на тыльной стороне левой кисти, странные шрамы, штук шесть, не меньше,
круглые, одинаковые, размером со старую  дореформенную  копейку.  "Ожоги,  -
совершенно машинально отметила про себя Ника, - как будто сигареты тушили. У
Гриши  такие  же  есть.  В  одиннадцать  лет  учился  терпеть  боль.  Глупое
мальчишеское баловство".
   - Я сказала, убийцы мчатся как сумасшедшие. - Старуха  ткнула  пальцем  в
противоположную кромку тротуара. - А вам что послышалось? - у нее был  очень
низкий, почти мужской голос. Она не говорила, а как  будто  шептала,  глухо,
быстро и как-то слишком уж нервно.
   "Может, просто сумасшедшая?" - подумала Ника и отвернулась от  странного,
словно пергаментного лица с алым, безобразным пятном рта.
   - Ничего. Все нормально.
   - И вовсе не нормально, милая моя, -  строго  возразила  старуха.  -  Мир
жесток,  никого  не  разжалобишь.  Вы  посмотрите,  посмотрите!  Разумеется,
зрелище неприятное.
   Ника взглянула, куда указывал сухой, как мертвая ветка, палец, и  увидела
раздавленную черно-белую кошку.
   * * *
   "А было ли преступление? - спросил себя капитан Леонтьев.  -  Что,  кроме
оружия и наркотиков в  конурке  сумасшедшей  старухи,  не  дает  мне  покоя?
Сплошные случайности, и никакой  логики.  Никаких  мотивов.  Что  же  я  так
завелся, в самом  деле?  Дом  сорок  по  Средне-Загорскому  напичкан  всякой
дрянью. Подумаешь - два новеньких ствола, сто  грамм  синтетической  "дури",
конверт с "промокашками",  всего-то  десять  штук.  И  при  чем  здесь  труп
писателя?"
   Андрей  Михайлович  Леонтьев  возглавлял  опергруппу  УВД  Юго-Восточного
округа, которая приезжала на  пожар  в  ночь  с  десятого  на  одиннадцатое.
Механически просматривая документы, чудом уцелевшие на пожарище  в  жестянке
из-под печенья, списывая в протокол  паспортные  данные  погибшего,  капитан
даже не понял сначала, почему ему так знакомо лицо с паспортной фотографии.
   Родители Ракитина  находились  за  границей.  Позже  для  опознания  была
вызвана бывшая жена погибшего. Вместе с ней явилась и его бывшая  няня.  Обе
женщины категорически заявили, что  погибший  -  не  кто  иной,  как  Никита
Ракитин. Обе недоумевали, каким образом он попал в этот дом. Впрочем,  когда
узнали имя хозяйки квартиры, все разъяснилось. Оказалось, что обе они  давно
знакомы с Резниковой Зинаидой Романовной, и в принципе вполне возможно,  что
Ракитин решил какое-то время пожить у нее.
   Вскоре приехала и сама Резникова, которая тут же  сообщила,  что  Ракитин
действительно у нее поселился на время ее  отсутствия.  Она  также  опознала
погибшего. Но получилось так, что именно капитан Леонтьев первым опознал его
по-настоящему, то есть понял, кто  на  самом  деле  погиб  на  этом  пожаре.
Правда, тоже не сразу.
   В ту ночь, когда все по трупу и  по  пожару  было  оформлено,  опергруппа
вернулась в управление, все сидели в кабинете, пили чай,  курили,  отдыхали,
болтали, капитан вдруг заметил на  столе  старшего  лейтенанта  Вани  Кашина
яркий "покет" с дурацкой картинкой на обложке. Зверская морда и голая баба с
петлей на шее. Взял в руки, взглянул  на  снимок  автора.  Ну  конечно,  вот
почему так знакомо лицо с паспортной фотографии.
   - Вань, ты хоть понял,  чей  труп  у  нас  сегодня?  -  спросил  капитан,
возвращая книгу.
   - А чего? - встрепенулся Ваня.
   - Писатель Виктор Годунов погиб, - медленно произнес Леонтьев и  закурил,
- Виктор Годунов. Понимаешь ты или нет?
   -  Так  это...  -  захлопал  глазами  Ваня,  -  Ракитин  Никита  Юрьевич,
шестидесятого года. А вы чего, товарищ капитан, думаете, инсценировка?
   - Ты кого читаешь, дурья башка?
   Ваня взял в руки "покет",  несколько  секунд  глядел  на  обложку,  потом
перевернул, стал  разглядывать  сним