обритой  головой.  В
мясистом  ухе  покачивалась  серьга,  обыкновенный  православный  крест,  но
перевернутый вверх ногами.
   - Выдохнули, - командовало существо низким глубоким голосом, -  повторяем
на выдохе, вслух,  не  открывая  глаз:  я  буду  жертвовать  на  пределе,  я
испытываю удовольствие от возможности жертвовать  на  пределе.  Я  испытываю
удовольствие. Счастье в удовольствии жертвовать на пределе...
   Хор двух  десятков  голосов,  мужских,  женских,  детских,  повторял  эти
бессмысленные фразы  много  раз,  постепенно  слова  сливались  в  утробное,
тяжелое мычание "омм".
   Однообразный звук "омм", древний символ пустоты и вечной смерти,  которым
еще три тысячи лет назад люди призывали на свои головы самые страшные, самые
злые силы, какие есть во Вселенной. Жуткий магический символ, таинственный и
заманчивый. Добровольное тупое скотское мычание.
   Густой, как серная кислота, звук растекался по комфортабельному,  отлично
оборудованному спортивному залу  крупного  оздоровительнго  центра.  Мычание
наполняло легкие, щекотало губы  мужчин,  женщин  и  детей,  сидящих  ровным
кругом, в нем растворялись без остатка все их чувства и мысли.
   Феликс Михайлович Виктюк наблюдал за лицами сквозь  приоткрытую  дверь  и
размышлял о том, что богатырка Магда,  бывшая  телохранительница  и  ученица
Шанли, совсем не такая грубая глупая баба, как ему казалось. Все она  делает
правильно, и уже через пару недель можно  потихоньку  начинать  использовать
технотронные   методики,   ультразвук,    инфразвук,    сверхвысокочастотное
неионизированное излучение. А через полгода  будет  готова  первая  бригада.
Пока только экспериментальная, потому  что  одно  дело  -  трясти  ситом  на
прииске в тайге под усиленной охраной, и совсем другое -  выполнять  тонкую,
сложную работу наемного убийцы.
   Эти, первые, будут, конечно, одноразовыми. Но уже идет набор в  следующую
группу, и нет отбоя от желающих легко, без усилий  решить  все  неразрешимые
проблемы, избавиться от боли душевной и телесной, стать лучше других, ста.ть
избранным, обрести покой и абсолютное счастье, а главное - не думать.  Ни  о
чем не думать.
   Феликс Михайлович тихонько прикрыл дверь, быстро  прошел  через  красивое
фойе  оздоровительного  центра,  приветливо  кивнул  охраннику  в  униформе.
Стеклянные двери бесшумно разъехались перед ним.
   На улице было  тепло.  Дождь  кончился.  Феликс  Михайлович  сел  в  свой
скромный  "Фольксваген",  включил  зажигание.  Машина  тронулась  по  тихому
зеленому переулку. Виктюк собирался  пообедать  в  своем  любимом  ресторане
"Прага". Он думал, что сегодня лучше заказать что-то легкое - рыбу, побольше
овощей. Надо следить за весом.
   Он не обратил  внимания  на  милицейский  "Мерседес",  который  неотлучно
следовал за ним до Арбатской площади.
   - Ну что, товарищ капитан, здесь будем брать? - спросил Ваня Кашин.
   - Пусть уж пообедает в  последний  раз.  Возьмем  на  выходе,  -  ответил
капитан Леонтьев.
   Эпилог
   - Что-то вас много  сегодня,  -  покачал  головой  врач,  оглядывая  трех
посетителей, - вы что, хотите все зайти в палату?
   - Хотим, - кивнул  Егоров  и,  привычно  сунув  руку  в  карман,  вытащил
бумажник.
   - Ладно  вам,  -  улыбнулся  доктор  и  отстранил  протянутую  купюру,  -
документы к выписке я подготовил. Забирать можете в понедельник.
   - А сегодня? - хрипло спросил Егоров.
   - Сегодня суббота, мы по выходным не выписываем. Между прочим,  вчера  он
нянечке  стихотворение  прочитал.  "Колокольчики  мой,  цветики  лесные".  И
попросил жареной картошки. А где, спрашивается, мы ей возьмем? У нас  только
каша, макароны и пюре.
   - А еще? Что еще он говорил? - прошептал Егоров.
   - Да вы идите в палату. У него  там  нянечка  сидит,  она  вам  расскажет
подробности. Подождите, вы Виктор Годунов?
   - Годунов, - кивнул Никита.
   - Слушайте, вы меня, конечно, извините, но я видел ваш  некролог.  Газеты
писали, будто вы погибли, сгорели при пожаре. Бред какой-то. Так это вы  или
не вы?
   - Он, - улыбнулась Ника, - можете не сомневаться, он.
   Федя спал,  свернувшись  калачиком,  положив  руку  под  щеку.  Лицо  его
порозовело, волосы  отросли,  торчали  светлым  густым  "ежиком".  Он  дышал
спокойно и ровно.
   На краю кровати сидела, сгорбившись, больничная нянечка в байковых рваных
тапках, в очках с переломанной и  замотанной  лейкопластырем  дужкой.  Одной
рукой она поглаживала Федю по голове, в другой держала маленькую потрепанную
Библию и тихо, полушепотом, читала:
   "Идет ветер к югу, и переходит  к  северу,  кружится,  кружится  на  ходу
своем, и возвращается ветер на круги своя. Все реки текут в море, но море не
переполняется; к тому месту, откуда  реки  текут,  они  возвращаются,  чтобы
опять течь. Все вещи  в  труде;  не  может  человек  пересказать  всего;  не
насытится око зрением, не наполнится ухо слушанием".