с репортера:
     -  Имя убитого  Питер  Болдуин. Это англичанин. Он  приехал  вчера - по
крайней  мере,  вчера его зарегистрировали в "Сент-Реджисе". Полиция  сейчас
связывается  с  различными  авиакомпаниями,  чтобы  получить  дополнительную
информацию. Насколько  можно судить, Болдуин приехал  в Нью-Йорк в отпуск. В
регистрационной карте отеля не указано его место работы.
     - Когда обнаружили тело?
     -  Примерно  полчаса  назад. К нему  в  номер поднялся  электрик, чтобы
проверить исправность  телефонного аппарата, и обнаружил мистера Болдуина на
кровати.  Здесь  ходит множество  всяких  слухов,  так  что неизвестно, чему
верить, но  что больше  всего поражает,  так это  способ  убийства. Это было
зверское,  крайне жестокое убийство.  По словам  полиции,  Болдуина задушили
удавкой.  Точнее, ему перерезали  горло  толстой  проволочной петлей. Кто-то
слышал, как горничная  четвертого этажа  кричала полицейским, что весь номер
был заляпан...
     - Мотив  убийства - ограбление?  -  перебил его ведущий  радиопрограммы
новостей.
     - Нам не удалось пока выяснить. Полицейские не дают интервью. По-моему,
они ждут приезда представителя британского консульства.
     -  Спасибо, Ричард Данлоп.  Держим  связь...  Это был  Ричард  Данлоп с
репортажем из  отеля "Сент-Реджис" на  Пятьдесят пятой улице  в  Манхэттене.
Повторяю:  сегодня ранним утром в одном из самых роскошных  отелей Нью-Йорка
произошло убийство. Англичанин по имени Питер Болдуин...
     Холкрофт как ужаленный вскочил со стула, бросился  к  радиоприемнику  и
выключил его.  Он  стоял  тяжело  дыша,  и  не верил  своим  ушам.  Это было
невероятно, непостижимо, невозможно.
     Нет,  возможно.   Это   -   реально.  Это  произошло.  Смерть.  Маньяки
тридцатилетней  давности,  оказывается,  вовсе не  карикатурные  злодеи,  не
персонажи дешевой  мелодрамы. Это  подлые  убийцы.  И намерения  их серьезны
донельзя.
     Питер Болдуин,  эсквайр,  советовал  ему  отменить  поездку  в  Женеву.
Болдуин попытался помешать осуществлению мечты, попытался нарушить  завет. И
вот теперь он мертв, зверски убит проволокой, которой ему перерезали горло.
     Ноэль, с трудом передвигая ноги, добрался до стула у окна и сел. Поднес
стакан  с  виски  к губам  и  сделал  несколько  больших глотков.  Виски  не
подействовало - он пил спиртное, как воду. Сердце забилось еще лихорадочнее.
     Вспышка спички! В доме напротив. Это она. Очертания ее фигуры были ясно
видны  сквозь прозрачную занавеску.  Освещенная тусклым  светом,  там стояла
блондинка.  Она смотрела  в окно, смотрела прямо  на него. Ноэль вскочил  на
ноги  и  инстинктивно  подался  вперед, едва  не ткнувшись носом  в  стекло.
Женщина слегка кивнула: она кивала ему!  Она ему что-то сообщала. Она словно
говорила: то, что он сейчас понял, было правдой.
     "...Блондинка, о которой вы говорите, - это миссис Палатайн. Она умерла
месяц назад".
     Мертвая стояла  в слабо  освещенном окне  и  посылала  ему  через  двор
страшное послание. О Господи, он сходит с ума!
     Зазвонил  телефон  -  звонок заставил  его  содрогнуться.  Он  задержал
дыхание  и  замер  над  аппаратом. Только бы  он не  зазвонил  снова. Звонок
прорезал тишину, наполнив душу Холкрофта леденящим ужасом.
     - Мистер Холкрофт, это международная телефонная  станция. Вы заказывали
разговор с Цюрихом...
     Ноэль недоверчиво  слушал  английскую речь с акцентом,  доносившуюся из
Цюриха. С ним говорил менеджер цюрихского отделения "Ла Гран банк де Женев".
"Директор", - повторил он, подчеркивая важность своей должности.
     -  Мы так  скорбим, мистер Холкрофт.  Нам  было  известно, что у  герра
Манфреди не все в порядке со здоровьем,  но  никто из нас  и не предполагал,
что его болезнь настолько серьезна.
     - О чем вы говорите? Что случилось?
     -  Хронические заболевания  по-разному протекают  у разных  людей.  Наш
коллега был полон сил, это был энергичный человек, и,  когда такие люди, как
он,  понимают,  что они  уже не в состоянии  жить  и  работать полноценно, в
привычном им ритме, они впадают в депрессию.
     - Да что произошло?
     - Самоубийство,  мистер Холкрофт.  Герр Манфреди  больше не мог терпеть
свой недуг...
     - Самоубийство?
     -  Мне нет смысла  вас обманывать. Эрнст  выбросился  из  окна отеля. К
счастью, смерть  наступила мгновенно.  Сегодня в десять часов все  отделения
"Ла Гран банк де Женев" на одну минуту приостановят работу  в  знак  траура,
чтобы почтить память...
     - О Боже...
     - Тем  не менее, - продолжал голос из  Цюриха, - все дела, которым герр
Манфреди  лично  уделял особое внимание, будут переданы в  ведение столь  же
компетентных лиц. Мы хотим надеяться...
     Ноэль  бросил трубку,  не  дослушав. "Дела... будут переданы в  ведение
столь же компетентных лиц..." Ну ясно:  бизнес есть бизнес. Убили  человека,
но в работе швейцарского банка  не должно быть  никаких  сбоев. А  его точно
убили.
     Конечно, Эрнст Манфреди  вовсе не выбросился из окна цюрихского  отеля.
Его выбросили. Его убили люди "Вольфшанце".
     Но, Господи,  почему? И  тогда Холкрофт вспомнил. Манфреди махнул рукой
на  людей "Вольфшанце".  Он сказал, что все  их  ужасные угрозы уже утратили
всякий смысл и что это всего лишь душевные терзания больных стариков, ищущих
искупления своих грехов.
     В этом и заключалась ошибка Манфреди.  Конечно  же, он  рассказал своим
коллегам, другим  членам совета  директоров  банка об этом  странном письме,
которое содержалось в конверте, запечатанном восковыми печатями Может  быть,
даже позволил себе в их присутствии посмеяться над людьми "Вольфшанце".
     Спичка! Вспышка огня! В окне дома напротив стояла женщина - она кивнула
ему.  Опять! Словно читала  его мысли и подтверждала его  правоту. Покойница
сообщала ему, что он прав.
     -  Вернись!  Вернись!  -  заорал Холкрофт,  прижав  ладони  к холодному
стеклу. - Кто ты?
     Зазвонил  телефон.  Ноэль взглянул на  него,  словно видел этот ужасный
предмет впервые. Да отчасти так оно и было. Трепеща, он поднял трубку.
     - Мистер  Холкрофт, это Джек. Кажется, я узнал,  что  случилось с вашей
квартирой. То есть я как-то сразу об этом не  подумал, но вот что мне пришло
в голову.
     - Что же?
     - Позавчера  сюда заходили эти ребята. Слесари. Мистер Силверстайн, ваш
сосед по этажу,  менял у себя  дверной замок.  Луи меня заранее предупредил,
так что я их впустил. А потом стал думать и вот что я  подумал. Чего это они
пришли поздно вечером?  То есть чего  это они пришли,  когда их рабочий день
кончился, чего  это  они не  пришли  утром?  В  общем, позвонил я Луи.  А он
говорит:  они  приходили вчера.  Вчера, а  не позавчера. Так кто же были  те
двое?
     - Ты не помнишь, как они выглядели?
     - Конечно  помню!  Одного я в  особенности запомнил. Я бы  его  в толпе
сразу узнал. У него...
     В трубке раздался грохот.
     Пистолетный выстрел!
     Послышался звук падающего тела. Кто-то уронил телефон в вестибюле.
     Ноэль бросил трубку, побежал к двери и распахнул ее с  такой силой, что
дверь стукнулась о  висящую  на стене коридора гравюру, и стекло  разбилось.
Ждать лифтера  времени не было. Он  помчался вниз по  ступенькам. В  мозгу у
него все смешалось, он боялся о  чем-либо  думать  и старался лишь сохранить
равновесие. Добежав до первого этажа, Ноэль рванул дверь вестибюля.
     И в ужасе воззрился  на открывшуюся перед ним сцену.  Случилось худшее.
Швейцар Джек сидел откинувшись на спинку  стула, из  шеи хлестала кровь. Ему
прострелили горло.
     Джек  встал  на  их  пути.  Он  собирался  опознать  одного  из   людей
"Вольфшанце" и за это был убит.
     Болдуин, Манфреди... Ни в чем не повинный швейцар. Все мертвы.
     "...Все,  кто  встанет  на  твоем  пути, будут  сметены с лица земли...
Всякий,  кто встанет у  тебя  на пути, кто попытается отвратить тебя с этого
пути, кто попытается ввести тебя в заблуждение... будет уничтожен.
     ...Как  и ты сам,  если  ты  хоть на минуту  усомнишься. Или  потерпишь
неудачу".
     Манфреди спрашивал, есть ли у Холкрофта выбор. Теперь выбора не было.
     Со всех сторон его окружала смерть.
     Глава 5
     Альтина  Холкрофт  сидела за  письменным столом  в своем кабинете  и  с
недоумением  разглядывала  письмо.  Ее точеное лицо - высокие скулы, орлиный
нос,  широко  поставленные  глаза  и  брови  дугой  -  казалось   столь   же
величественно-невозмутимым,  как  и  ее осанка:  даже  сидя  в  кресле,  она
держалась прямо. Ее  тонкие  аристократические  губы  были плотно сжаты, она
дышала  ровно, хотя  каждый  вдох и  выдох был преувеличенно  глубоким.  Она
читала  письмо  Генриха  Клаузена  так,  как  читают  статистический  отчет,
опровергающий информацию, которая ранее считалась неопровержимой.
     На другом  конце комнаты у  окна стоял Ноэль  и смотрел на  убегающие к
горизонту холмистые лужайки  и сады, которые раскинулись вокруг  особняка  в
Бедфорд-Хиллс. Верхушки  кустов  уже  закрыты  мешковиной,  воздух  свеж,  и
утренние заморозки  испещрили  еще зеленую траву редкими светло-серебристыми
пятнами.
     Холкрофт оторвал  взгляд  от пейзажа  за  окном и  посмотрел  на  мать,
пытаясь  подавить  чувство  страха   и  мелкую  дрожь,  охватившую  его  при
воспоминании  о происшествиях прошлой ночи. Мать  ни в коем случае не должна
заметить,  в  каком  он  ужасе.  Интересно, о чем  она сейчас думает,  какие
воспоминания зароились  у нее в  голове при виде этих закорючек,  написанных
рукой человека, которого она некогда любила, а потом возненавидела. О чем бы
она  ни думала, для него ее мысли останутся тайной, если только она  сама не
решит  их  высказать вслух. Альтина всегда  говорила  лишь то,  что  считала
нужным сообщить.
     Она, похоже, почувствовала на себе взгляд сына и подняла глаза. Но лишь
на мгновение  - и  снова погрузилась  в  чтение  письма,  отвлекшись еще раз
только для  того,  чтобы  поправить упавшую на лоб прядь  аккуратно убранных
волос. Ноэль подошел к столу и стал разглядывать  книжные полки и фотографии
на стене. Эта комната отражает склад  натуры ее владелицы, подумал он. Здесь
уютно, здесь изысканная обстановка, но вместе с тем во всем чувствуется, что
хозяйка ведет активный  образ жизни.  На  фотографиях  изображены  мужчины и
женщины  верхом  на лошадях, во время охоты, на яхтах  в  штормовом море, на
лыжах  в горах. Да, эта  комната несомненно принадлежит  женщине,  но все же
здесь витает мужской дух.
     Это был рабочий кабинет матери, ее святилище, где  она  уединялась  для
отдохновения и  сосредоточенных  раздумий. Но эта комната  могла  бы стать и
прибежищем мужчины.
     Он сел в  кожаное кресло перед письменным столом и прикурил сигарету от
золотой  зажигалки "колибри" - прощального  подарка юной  леди,  месяц назад
съехавшей с его квартиры. Его рука дрогнула, и он непослушными пальцами сжал
зажигалку.
     - Ужасная привычка, - заметила Альтина, не отрывая взгляда от письма. -
Мне казалось, ты бросил.
     - Я уже бросал. Много раз.
     - Это сказал Марк Твен. Мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее.
     Холкрофт нервно заерзал и переменил позу.
     - Ты уже в который раз его перечитываешь. Ну, что ты думаешь?
     -  Не  знаю,  что  и думать,  -  сказала Альтина,  откладывая письмо  в
сторону. - Письмо написано им. Это его почерк, его слог. Самодовольство даже
в раскаянии.
     - Так, значит, ты считаешь, что он все же раскаивается?
     - Похоже на  то.  Во всяком случае, создается  такое впечатление.  Я бы
хотела  узнать  больше.  У  меня  возник  ряд  вопросов,   касающихся  этого
фантастического финансового предприятия. Это просто невероятно.
     - Вопросы лишь  порождают новые вопросы, мама. Люди  в Женеве не хотят,
чтобы им задавали какие-либо вопросы.
     - Мало ли  чего они не  хотят. Насколько я тебя  понимаю -  хотя ты был
весьма краток,  -  они просят, чтобы  ты  приостановил  свою деятельность по
крайней мере на полгода, возможно и на больший срок.
     Ноэль опять  почувствовал смущение. Он  решил не показывать ей договор,
составленный в "Ла  Гран банк де  Женев".  Если  она  будет  настаивать, он,
конечно,  покажет  ей эти  бумаги.  Если  нет  - тем  лучше.  Чем меньше  ей
известно, тем  лучше. Пусть мать держится подальше от людей "Вольфшанце". Он
ни на секунду не сомневался, что Альтина может вмешаться.
     - Я изложил тебе суть дела, - сказал Ноэль.
     - Этого я не отрицаю. Я говорю, что  ты был излишне краток. Ты говоришь
о  каком-то человеке из  Женевы, но не  называешь его  имени, ты говоришь  о
каких-то условиях, о которых очень бегло упоминаешь, говоришь, что речь идет
о  старших детях  людей,  чьи  имена  также  остаются  в  тайне.  Ты  многое
недоговариваешь.
     - Только ради твоего блага.
     -  Это  звучит  снисходительно,  а  учитывая  содержание  письма,  даже
оскорбительно.
     - Я не хотел,  чтобы у тебя создавалось такое  впечатление.  - Холкрофт
подался вперед. - Они не хотят, чтобы этот банковский счет имел к  тебе хоть
какое-то отношение. Ты же читала письмо,  ты понимаешь,  о  чем  идет речь и
кого это касается. Тысячи и тысячи  людей, сотни миллионов долларов. Я  себе
даже   представить   не   могу,  кому   придет   в  голову  взвалить   такую
ответственность  на  тебя.  Ты  была  женой этого человека,  ты сказала  ему
правду, ты бросила его, потому что он отказался тебе поверить.  Когда же он,
наконец, осознал, что  все  сказанное  тобой  - правда,  он сделал  то,  что
сделал. Возможно, до  сих пор живы люди, которые способны убить тебя за это.
Я не хочу подвергать тебя такой опасности.
     -  Понятно.  - Альтина  произнесла какую-то фразу,  потом  поднялась  с
кресла   и,  подойдя  к  большому  окну,  выходящему  на   залив,  повторила
произнесенные ею слова. - Ты уверен, что именно это обстоятельство беспокоит
людей в Женеве?
     - Да, он... они... это подразумевали.
     - Я подозреваю, что их беспокоит не только это.
     - Не только.
     -  У меня есть еще одно соображение. Сказать? ?  Ноэль напрягся.  Не то
чтобы он  недооценивал  проницательность  матери - раньше  такого  почти  не
случалось,  -  но,  как  обычно,  его   раздражало,   когда  она  умудрялась
формулировать свои догадки прежде, чем он - свои.
     - По-моему, это очевидно, - сказал он.
     - Ты так считаешь? - Альтина отвернулась от окна и взглянула на него.
     - Это же сказано в письме. Если источники этих вкладов станут известны,
возникнут  проблемы с законом. Кто-то может потребовать  вернуть эти вклады,
начнутся тяжбы в международном суде.
     - Верно.  - Мать  отвела  от него взгляд.  - Это, конечно, очевидно.  Я
поражаюсь, что тебе вообще позволили что-то мне рассказать.
     Ноэль выпрямился, подозрительно глядя  на мать: эти  слова  встревожили
его.
     - Почему? Разве ты что-то можешь сделать?
     -  Это большое искушение, - сказала  она, все  еще  глядя в сторону.  -
Знаешь, редко кому удается подавить желание нанести ответный удар, отомстить
тому,  кто  принес тебе  много  горя, страданий.  Даже  если  эти  страдания
изменили твою  жизнь к лучшему. Бог свидетель, моя... наша жизнь изменилась.
Мы выбрались из ада и обрели счастье, о котором я тогда не смела и мечтать.
     - Благодаря Холкрофту.
     Альтина снова посмотрела на него:
     -  Да. Ты  даже  представить  себе  не  можешь, чем он  рисковал, чтобы
уберечь нас, защитить. Я ведь  была баловнем судьбы, и он принял меня такой,
какая я  есть, - меня  и мое дитя. Он дал нам больше, чем любовь. Он  вернул
нам жизнь. И он не требовал взамен ничего, кроме любви.
     - Ты дала ему любовь.
     - Я  буду любить его до  последней минуты. Ричард  Холкрофт  - человек,
каким, как  мне казалось, был Клаузен. Но я ошиблась, страшно  ошиблась... И
то,  что  Генрих  давным-давно  умер,  ничего  не меняет.  Ненависть  нельзя
искоренить. Я отомщу ему.
     Ноэль  постарался  говорить  спокойно. Ему было  необходимо  разубедить
мать, иначе люди "Вольфшанце" убьют ее.
     - Ты будешь мстить человеку, которого не можешь забыть, а  не тому, кто
писал  это  письмо.  Возможно,  то,  что  тебя  в  нем   привлекло  сначала,
действительно было в  нем, потом куда-то исчезло, а к концу жизни проявилось
вновь.
     - Эта мысль утешает, не правда ли?
     - Мне кажется, это истинная  правда. Человек, написавший это письмо, не
лгал. Он страдал.
     - Он заслужил страдание,  ибо сам причинил  много страданий другим. Это
был очень безжалостный человек.  А  на  первый взгляд совсем  другой:  такой
целеустремленный... И, о Боже, вот какая у него, оказывается, была цель!
     - Он изменился, мама! - прервал ее Холкрофт. - И причиной этой перемены
была ты. На исходе жизни он только и мечтал  перечеркнуть все, что совершил.
Он же говорит: "Следует искупить вину". Подумай только, что сделал он... что
сделали они втроем, чтобы искупить свою вину!
     - Я не могу отрицать истинности его слов. Я почти слышу, как он говорит
их, но это речь очень молодого человека. Молодого человека, одержимого своей
целью. А рядом с ним стоит очень  молодая  и обладающая поистине неукротимым
воображением  девушка.  -  Альтина  помолчала. - Зачем  ты  показал мне  это
письмо? Зачем ты разбередил мне душу?
     - Потому что я  решил действовать. Я закрываю офис,  мне придется много
времени проводить в  разъездах и в течение нескольких  месяцев трудиться  не
покладая рук в Швейцарии и за ее  пределами.  Как  сказал мне тот человек  в
Женеве,  ты  не согласишься до тех  пор,  пока не  получишь  ответы  на  все
вопросы.  Он  боялся,  что  тебе   станет  известно  нечто,   представляющее
опасность, и ты совершишь какой-нибудь необдуманный поступок.
     - В ущерб тебе? - спросила Альтина.
     -  Пожалуй.  Он считал это возможным.  Он сказал, что в твоей душе  еще
сильны воспоминания, которые "отпечатались в памяти". Так он сказал.
     - Отпечатались - верно, - согласилась Альтина.
     - Он доказывал мне, что законным путем тут  ничего нельзя сделать и что
лучше использовать деньги так, как и предполагалось. Чтобы искупить вину.
     -  Что  ж,  вероятно,  он  прав. Если это возможно. Но  Бог  свидетель,
слишком поздно.  Что бы ни делал Генрих, это всегда обладало  незначительной
ценностью. И  было ложью. -  Альтина  сделала  паузу.  -  Ты  - единственное
исключение. А это дело - может быть, второе исключение.
     Ноэль встал, подошел к матери, обнял ее за плечи и привлек к себе.
     - Тот  человек в Женеве  сказал, что ты  - потрясающая  женщина. Ты и в
самом деле потрясающая женщина. ? Альтина отшатнулась:
     - Он так сказал? Потрясающая?
     -Да.
     - Это Эрнст Манфреди, - прошептала она.
     - Ты знаешь его? - изумился Ноэль.
     - С незапамятных времен. Так, значит, он жив? ? Ноэль промолчал.
     - Как ты догадалась, что это он?
     - Я познакомилась с ним в Берлине. Он помог нам бежать  из страны. Тебе
и  мне.  Он  посадил  нас  в  самолет,  дал денег.  Боже!  Боже!  -  Альтина
высвободилась из  объятий сына и подошла к письменному столу. - Тогда, в тот
день, он  назвал  меня  "потрясающей женщиной". Он предупредил, что за  мной
начнут охотиться, что меня все равно найдут. Нас найдут. Он пообещал сделать
все,  что  в его силах. Он научил  меня,  как отвечать на вопросы, как вести
себя. В тот день этот маленький швейцарский банкир  казался титаном. Боже, и
после стольких лет...
     Ноэль смотрел на мать в полном недоумении:
     -  Но почему же он ничего не сказал мне  об этом? Альтина повернулась к
сыну, но смотрела мимо него.
     Она смотрела в пустоту, вглядываясь в то, чего он не мог увидеть.
     - Наверное,  он хотел,  чтобы я сама  догадалась. Как сейчас. Он не тот
человек,  который будет требовать возмещения долгов. - Альтина  вздохнула. -
Но я не стану тебе говорить, будто что-то теперь  разрешилось. Я ничего тебе
не обещаю. Если я  решусь,  то предприму кое-какие шаги.  Но предупрежу