хочет заработать денег. А потом еще и о проблемах ее писала -  ее
прикрыть пытались, потому что районному чиновнику взятку не дала.
   Я тогда наивная была - коллеги уже на кооператорах деньги делали, а я
только раз согласилась всем ее процедурам  подвергнуться  бесплатно,  да
еще и какую-то неловкость ощущала.  Куче  знакомых  ее  порекомендовала,
познакомила ее с девицей, которая у нас о моде и стиле стала писать, - а
сама за девять лет знакомства раз, наверное, девять у нее и  была.  Хотя
она молодец  -  позванивает  регулярно,  с  праздниками  поздравляет.  В
отличие от многих из тех, кому я помогала своими статьями  -  и  которые
восприняли их как должное. Может, потому,  что  им  платить  за  это  не
пришлось.
   В любом случае задумываться об  этом  всерьез  еще  рано  -  о  более
тщательном уходе за собой. Потому  что  пока  главное,  что  мужчинам  я
нравлюсь такая, какая есть, -  и  приведение  себя  в  порядок  отнимает
минимум времени.
   Считай, полчаса назад  встала,  и  вот  уже  готова.  Одеться  только
осталось - что в связи со скудностью гардероба длительным  процессом  не
является.  Шесть  пар  максимально  обтягивающих   джинсов   -   черные,
темно-синие, голубые разной степени яркости и разной толщины, от  зимних
до совсем тонких - и столько же не менее обтягивающих черных свитерков и
водолазок. Одно пальто - на зиму, холодную весну и холодную осень,  один
блестящий виниловый плащ - на все прочие периоды, кроме жаркого лета.  И
восемь пар обуви - ботинки и полусапожки на разные сезоны.
   И ничего больше - если не считать  одного  кожаного  черного  платья,
официально строгого и одновременно неформального, купленного  на  всякий
случай.
   А так - ни белья, не носимого принципиально, ни шуб  и  дубленок,  на
которые нет денег и желания, никаких блузок, юбок,  босоножек  и  прочих
любимых женщинами вещей.
   Должна признаться  -  жутко  удобно.  Всегда  исповедовала  ленинский
принцип - лучше меньше, да лучше. Минимум вещей - зато все дизайнерские,
приобретенные на  распродажах  в  бутиках,  что  моя  скромная  зарплата
позволяет. И никакой головной боли. Жарко - надела тонкие джинсы, тонкую
водолазку  и  тонкие  сапожки  или  ботинки,  холодно  -  соответственно
наоборот.
   Сейчас апрель, правда, самое начало, ни  туда  ни  сюда  -  вот  я  и
выбрала нечто среднее.  Ощущая,  что  джинсы  застегнулись  с  некоторым
трудом. Вчера застегивались нормально, никаких сложностей я не  заметила
- а вот сегодня после этих чертовых весов сразу стала мнительной.
   Но я себя успокоила тут же. Себя надо любить  и  уж  если  заниматься
самокритикой, то редко и по минимуму. И  ни  в  коем  случае  не  утром.
Потому что впереди длинный день и ни к чему  начинать  его  с  невеселых
мыслей. И куда лучше забыть о весах и выпить традиционную  вторую  чашку
кофе в теплой приятной обстановке. Первая  нужна,  чтобы  проснуться,  а
вторую я всегда  пью  перед  выходом,  этакий  посошок  на  дорожку.  От
которого получаю удовольствие, а заодно вспоминаю, не забыла  ли  что  в
процессе сборов и что предстоит сегодня сделать,  кому  позвонить,  куда
съездить. Память у меня в этом плане совсем не девичья,  да  и  записная
книжка имеется - но всегда есть шанс, что  за  кофе  появится  в  голове
умная мысль.
   А вот сейчас была пустота. И потому  я  просто  наслаждалась  кофе  с
пятой уже за сегодня сигаретой, задумчиво оглядывая спальню  -  пить  по
утрам кофе я предпочитаю здесь, ем в гостиной, а кухню использую  только
для приготовления пищи. И любовалась флаконом моих любимых  духов  -  от
Готье, абсолютно феноменального, на мой  взгляд,  дизайнера.  Для  вещей
его, чересчур ярких,  смелых  и  даже  эпатажных,  я  слишком  небогата,
консервативна и уже немолода - а вот туалетная вода и духи подходят  мне
идеально. Может, потому, что прячутся во флаконе,  выполненном  в  форме
нехуденького женского тела,  напоминающего  мое  собственное.  А  может,
потому, что запах их столь же  отвратителен,  как  я  сама,  -  и  сразу
оповещает мир, что охотник за падалью вышел на тропу войны.
   Это, может, резко - насчет охотника за падалью, - но ведь я же  любя.
Да к тому же как себя еще называть, если я живу сенсациями и скандалами,
расследованиями и разоб-.  лачениями?  Наживаясь  -  весьма  условно,  с
учетом небольтой по нынешним журналистским меркам зарплаты  -  на  чужих
бедах.
   Когда-то работа в газете  была  для  меня  чем-то  совсем  иным  -  я
благодаря  ей  мир  познавала  с  самых  разных  сторон,   боролась   за
справедливость и удовлетворяла собственное тщеславие. А  после  лет  так
пяти - семи работы поняла в какой-то момент, что ничего нового я уже  не
увижу. И еще поняла,  что  тщеславие  полностью  удовлетворено  -  когда
видишь в тысячный раз собственную фамилию под статьей, это не то что  не
радует, но даже утомляет.  И  еще  поняла,  что  бороться  за  правду  с
газетных полос почти  бесполезно  -  потому  что  это  раньше  к  газете
прислушивались, одной статьей можно было  чиновника  снять,  или  помочь
нуждающемуся в помощи, или реабилитировать гонимого,  оклеветанного  или
по ошибке осужденного. Но потом на газету стало всем плевать - а к  тому
же слишком много их развелось, газет, и слишком много непрофессиональных
и ангажированных, так сказать, журналистов.
   Так что лично я работаю в газете просто по привычке.  И  еще  потому,
что больше никем быть не могу. Я как этакий солдат  удачи,  который  уже
доказал все себе и другим  и  столько  воевал,  что  ему  ни  деньги  не
интересны, ни цели, ради которых он воюет, - но  ничего  другого,  кроме
как воевать, он не умеет. И свобода опять же,  свежий  воздух,  не  надо
каждый день в  офис  ходить  в  строгом  костюме  и  терпеть  над  собой
начальство. А то, что порой пули свистят и в случае ошибки можно  дорого
за нее заплатить, - так это издержки профессии.
   Так что я своего рода солдат удачи. Или - неудачи. Потому  что  удача
моя - это неудача для всех остальных. И для тех, про кого я написала,  и
для тех, кто их окружает. И для читателей отчасти тоже, потому  что  они
убеждаются в очередной раз, что жизнь полна дерьма, а кругом не правда и
несправедливость, продажность и беззаконие.
   Но я тут ни при чем. Мое дело - воевать. Вот я и воюю...
 
Глава 2 
 
   - Теть Галь, мне два двойных...
   Теть Галь, бесформенная  невысокая  тетка  без  возраста,  фамилии  и
отчества, в этом здании, кажется, с самого  момента  его  постройки.  По
крайней мере когда я сюда пришла в 87-м, она тут уже была - и толкущийся
в буфете народ фамильярно звал ее теть Галь.
   Правда, судя по татуировке,  периодически  вылезающей  из-под  рукава
условно белого халата, какой-то период своей жизни теть Галь провела вне
буфета, а именно в местах не столь  отдаленных.  Я  так  думаю,  тоже  в
общепите работала и за Профессиональные прегрешения и попала. Тогда, при
коммунизме, выгодней торговли да общественного питания занятия не было -
ну и риск соответственно имелся приличный.
   Через пару-тройку лет после начала  журналистской  карьеры,  когда  я
натуральным стервятником стала, мелькала у меня мысль ее  разговорить  и
сделать интересный материал - может, напоить даже, чтобы сведения нужные
вытянуть, она, судя по лицу, не прочь поддать. Но  забыла  почему-то,  а
когда снова вспомнила, тема утратила  актуальность.  Когда  бандит  стал
героем книг и фильмов, когда страну разворовывают  почти  открыто,  кому
интересны откровения некогда попавшейся на обвесе  или  мелких  хищениях
колбасы буфетчицы?
   Теть Галь доведенными до автоматизма движениями заряжала кофеварку. Я
не подозрительная, но порой вкус у кофе  даже  двойной  крепости  бывает
слабоват - и мне казалось не  раз,  что  она  использует  одну  закладку
дважды, выгадывая какие-то копейки. Но в любом случае ничего не  увидишь
- ловкость рук и никакого мошенничества.
   Да и даже увидишь -  что,  сенсационную  статью  писать?Хотя,  может,
какая-нибудь  "желтая"  газетенка  и  напечатает  -  и  то   если   тему
соответствующим образом повернуть, заголовок  дать  насчет  давления  на
прессу и ограничения свободы слова.  Но  я  не  настолько  жадна,  чтобы
лишать гонорара специалистов по высосанным из пальца сенсациям, -  да  и
дерьмовый вкус у кофе,  приготовленного  теть  Галь,  явление  не  столь
частое. Может, совестно ей обманывать тех, кого сто лет знает.
   - А ты чего, Юль, без пирожных-то сегодня - эклеры вон свежие, только
привезли. И безе тоже...
   Перед глазами встали весы, но я отмахнулась от них мысленно, грозя им
страшными карами, а потом, запугав, предложила компромисс:
   - Ну тогда еще и эклер - но один...
   Пирожное и вправду оказалось свежим -  а  кофе  крепким.  Я,  правда,
совсем не есть и не пить сюда пришла, а по делу - но с  делом  своим  не
торопилась.
   Получая удовольствие, а заодно расслабляя  собеседника  -  специально
приглашенного  в  буфет  Женьку  Алещенко  из  отдела   экономики.   Так
таинственно  приглашенного  -  потому  что  я  его  позвала  не  в   наш
редакционный бар,  но  в  этот  общий  буфет,  в  котором  пьют  кофе  и
перекусывают обитатели всех расположенных на  пяти  этажах  редакций.  И
потому  что  содержание  нашего  разговора  пока  оставалось  для   него
неизвестным.
   Эклер покрыт был крепкой шоколадной коркой - а крем внутри  нежирный,
прохладный. И  я  наслаждалась  им  спокойно,  видя,  что  и  Женька  не
торопится никуда - и, кажется, ждет,  когда  я  аккуратно  предложу  ему
заказуху. То есть  интересующую  кого-то  из  моих  знакомых  статью  на
экономическую тему, которую эти самые знакомые готовы проплатить.
   - Жень, тут шеф вопросом одним интересовался, - начала наконец, глядя
в симпатичное Женькино лицо - он приятный такой, хотя для  меня  слишком
высокий и худой. - Насчет банкира, который умер. Улитин, кажется...
   Я заметила это как бы между прочим, но Женька нервно передернулся.  Я
знала его давно уже - с самого его прихода в газету, то  есть  лет  пять
примерно - и потому и увидела, что он почему-то занервничал. Но  списала
все на его нежелание заниматься навязанной начальством темой, в то время
как наверняка есть куча своих - тем более что свои темы по большей части
проплачены.
   Отдел экономики в этом плане место доходное - бизнесмен или банкир за
свою рекламу или компромат на  конкурента  заплатит  куда  больше,  чем,
скажем, театральный режиссер за статью о новом  спектакле  или  директор
совхоза за материал о проблемах села. Есть, конечно, отделы и подоходное
- те, что о шоу-бизнесе пишут и светской жизни,  -  но  это  уже  другой
разговор.
   - Да слышал я, что он умер, - только писать здесь о чем?  -  Женькино
удивление показалось мне немного неискренним. -  Юль,  да  у  нас  живых
банкиров столько, что если о каждом писать, работы на сто лет хватит.  А
мертвых чего трогать?
   Женька с высшим  экономическим  образованием.  Не  знаю,  почему  при
наличии такой денежной вроде бы профессии он подался в журналистику - он
здесь, конечно, неплохо имел  на  заказухах,  но,  наверное,  мог  бы  и
побольше в другом месте получать. Но тем не менее сразу после  института
пришел в редакцию. И надо признать, профи оказался настоящим.  Насколько
мне было известно, у него  на  каждого  крупного  банкира  и  бизнесмена
имелось досье и свои люди были, которые информацию подкидывают. А уж  во
всяких аферах он разбирался почище  любого  афериста.  По  крайней  мере
материалы у него четкие и понятные - даже для такой экономически  темной
личности, как я. И вдобавок убийственные - куча фактов, железная  логика
и никакой воды.
   - Не в курсе я, Жень, - это  Сережина  блажь,  -  соврала  легко,  не
сомневаясь, что через пару минут избавлюсь от  выбранной  вслепую  и  не
нравящейся мне темы, а  Женька  ею  обзаведется.  -  Я  с  Антоновой  по
телефону говорила утром - она мне и рассказала, что шеф  заинтересовался
вопросом. Представляешь - меня озадачить пыталась. Так-то  вроде  звучит
интересно - умирает банкир, молодой, всего тридцать три. Я вот лично  не
слышала, чтобы банкиры своей смертью умирали, - а ты?
   Так удачно пришедший мне утром в голову риторический вопрос  произвел
на Женьку то же впечатление, что и на Наташку, и на  меня  саму.  Потому
что он задумался всерьез и лишь через какое-то  время  удивленно  мотнул
головой.
   - Ну вот мы с Антошей и прикинули, - продолжила весело, чтобы  он  не
заподозрил подвох. - Я б взялась, но в экономике твоей по  нулям.  А  ты
спец. И ты наверняка знаешь, что там у  этого  Улитина  было,  -  может,
покопаешь, так выяснится, что не сам он умер, а кто помог...
   Пирожное почти кончилось, на дне чашки осталась только кофейная  гуща
- так что можно было уходить.  Оставалось  только  заручиться  Женькиным
согласием - или вырвать его из него - и  тут  же  идти  к  Антоновой.  И
сообщать ей, что в связи  с  моей  некомпетентностью  в  экономике  тему
пришлось отдать - а я себе возьму что-нибудь другое.
   Я еще по пути изобрела хитроумную свою схему. Мне до редакции от дома
пятнадцать минут пешком - и я  шла  и  обдумывала  утренний  разговор  с
Наташкой и наконец сказала себе твердо, что этой мутью я  заниматься  не
буду. А то, что спросонья ляпнула "а", а теперь надо говорить "б", - так
это решаемо. И, не заходя на наш второй этаж, поднялась на четвертый,  к
знакомым девчонкам в "Ночную Москву". И от них  набрала  Женьке.  Сказав
себе, что если его нет - то, значит, мне не повезло. Но он  оказался  на
месте - и похоже, теперь об этом жалел.
   -  Не,  Юль,  -  пустое  это.  -  Женька  махнул  рукой  и  попытался
улыбнуться, но я видела, что  он  напряжен.  -  Да  и  нехорошо  мертвых
трогать...
   Это неискренне. Настоящий журналист - это  человек,  который  в  доме
повешенного говорит о веревке, в  то  время  как  все  другие,  согласно
правилам хорошего тона, делать этого не должны.  Но  у  журналиста  свои
правила - и все строгие тона, приличия и прочие  условности  ему  должны
быть по фигу. Если он настоящий, конечно, а  не  лох  с  улицы,  который
пришел в дешевую газету, чтобы заработать денег любым путем. В последние
годы таких много развелось - газет-то пооткрывали кучу, надо  ж  кого-то
набирать. Но Женька - профи. А значит, сейчас лицемерил.
   Я сделала вид,  что  не  расслышала,  аккуратно  разламывая  ложечкой
оставшийся  от  длинного  эклерного  дерева  пенек,  отправляя   в   рот
предпоследний кусочек. А потом чуть развернула стул, прислоняясь  спиной
к стене, оглядывая  небольшой  зальчик  с  выложенным  плиткой  полом  и
старомодными  деревянными  столами  и  стульями,  в  связи  с  возрастом
нетвердо стоящими на металлических своих ногах.
   Кивая знакомым, уже без удивления отмечая, сколько за последнее время
появилось новых лиц.
   Я здесь уже десять с половиной лет - осенью будет одиннадцать.
   Вообще-то больше - первую заметку я сюда притащила, еще когда училась
в десятом классе. А летом 87-го, закончив  школу,  твердо  решила  стать
журналисткой. И, сказав родителям, усиленно пихавшим меня в Иняз, что  в
этом году поступать никуда не буду, потому что  хочу  определиться,  кем
мне быть, начала внештатничать. Отдохнула  месяц  после  экзаменов,  еще
месяц болталась по городу, придумывая темы для статей, которые писала по
вечерам, - естественно, какой-то бред, который не стали печатать,  но  в
котором увидели проблески моего таланта.
   А на следующий день  после  празднования  семнадцатилетия,  а  именно
второго сентября - всегда обожала символы, - заявилась в  редакцию,  уже
напечатавшую штук пять крошечных моих заметок. И притащила с собой папку
с написанными в августе статьями -  этакой  демонстрацией  моего  ума  и
способностей.
   Статьи были жутко объемными, полными образов и философии, умных  слов
и изречений знаменитых людей, и абсолютно не газетными ни по объему,  ни
по стилю - сейчас смешно, а тогда я ими жутко гордилась. И ни секунды не
сомневалась, что за  них  тут  же  ухватятся,  а  меня  начнут  усиленно
зазывать на работу и сулить всяческие блага,  опасаясь,  что  иначе  мой
талант переманят другие.
   Однако, как и  следовало,  в  общем,  ожидать,  самодеятельность  моя
пришлась не по вкусу, почти все темы были забракованы,  а  одобренные  -
безжалостно исчерканы и отданы мне на переработку. Но  тем  не  менее  я
легко выслушала отказ и согласилась писать что скажут  и  как  скажут  -
может, потому, что мной все-таки заинтересовались, пусть и  не  особенно
бурно.
   Тогда был сентябрь 87-го - а сейчас апрель  98-го.  Если  задуматься,
срок жуткий - и в редакции я порой ощущала себя старухой. Из тех, с  кем
я начинала,  может,  человек  десять  осталось  -  остальные  по  другим
изданиям разбрелись или вообще профессию сменили. У  нас  же  молодежная
газета - соответственно, всегда платили мало.
   Раньше вообще так было - на зарплате  минимум  нарoдa,  остальные  за
штатом, на гонораре. По меркам 87-го года на этом самом гонораре  рублей
сорок заработать было можно в месяц, ну пятьдесят -  вдвое-втрое  меньше
средней зарплаты. Тот, кому давали в газете полставки - то есть  гонорар
плюс шестьдесят рублей,  -  считался  счастливцем.  А  те,  кто  был  на
зарплате, вообще к лику избранных причислялись - хотя вся  зарплата  сто
рублей составляла, уборщица получала больше. И лет  пять  эти  цифры  не
менялись - хотя в конце  восьмидесятых  начавшие  вовсю  разворачиваться
предприимчивые люди, еще не именовавшиеся бизнесменами и  известные  как
кооператоры, уже миллионами ворочали.
   В принципе на то она и молодежная газета - сделал себе имя  и  уходи.
Ну в каких "Известиях" или "Правде" можно  было  в  конце  восьмидесятых
написать объемную статью о проститутках, или роке, или гомосексуалистах?
А в молодежке можно - шеф за каждый спорный,  так  сказать,  материал  с
вышестоящими инстанциями бился, может, поэтому у нас тираж все время рос
и сейчас он под два миллиона.
   Так что вплоть до начала девяностых это несложно было -  при  наличии
головы и умения писать - сделать себе имя.  А  там  остепеняйся,  иди  в
солидное издание и пиши какую-нибудь аналитику. К  тому  же  все  больше
новых газет стало появляться  -  которые  переманивали  из  существующих
изданий всех, кто готов был  уйти,  тем  более  деньги  предлагали  куда
большие, чем в нашей конторе.
   В общем, текучка  кадров  всегда  была  сильная  -  и  за  эти  почти
одиннадцать лет, что я работаю в редакции, пятьсот человек  точно  через
нашу газету прошло, а может, и тысяча. А я все тут - хотя  уж  вариантов
было...
   - Пустышка  это.  -  Женька,  которому  я  дала  время  на  раздумья,
решительно отодвинулся от стола,  скрипя  по  кафелю  железными  ножками
стула, явно собираясь уходить. - За кофе спасибо, Юль, - пойду,  дел  по
горло. Ты Наташке так и скажи - нечего там ловить, ничего не нароешь...
   Я, конечно, не  великий  психоаналитик  -  хотя  журналистика  сродни
психологии.  Ну  если  не  репортажи  пишешь  короткие,  а   пространные
интервью, очерки и зарисовки - о людях, в  общем.  Если  в  человека  не
вдуматься - ни черта не выйдет, он тебе штампами отвечать  будет,  и  не
статья получится, а скучный и сухой набор слов. А  если  поймешь  его  и
раскрутишь на разговор - такое расскажет, что заслушаешься.
   Это к тому, что я видела, что он нервничает -  не  нравился  ему  наш
разговор. Хотя очевидных причин для этого не было.
   - Жень, ты пойми - ну скажу я Наташке, и что? Шеф сам заинтересовался
- и что она сделает? Ты же знаешь - если ему что  интересным  покажется,
ему вынь да положь, - заметила рассудительно. - Ты же сам писал как-то -
что за каждым бизнесменом что-то есть, даже за самым честным, потому что
бизнес у нас такой, на грани фола. У тебя же  досье  на  всех,  связи  -
неужели не найдешь фактуру?
   - Да сказал же - нет там ничего. - Женька оглянулся на дверь в  буфет
с таким видом, словно ждал спасе