учу
денег должен конкретным людям - так что за долги его могут  квартирку  у
вас изъять и прочие его, так сказать, дары. А если они прочитают, что  у
вас есть свое мнение насчет того, кто мог его убить, - боюсь, что  могут
изъять и кое-что другое. По сравнению с чем  потеря  квартиры  покажется
пустяком...
   Мне хотелось бы сказать, что она замолчала убито,  поникнув  головой.
Но это, увы, было не так. Потому что она начала.  ругаться  -  буквально
взорвалась, разбрызгивая  по  огромной  студии  осколки  матерных  слов,
употребляемых с чувством и весьма грамотно.  Но  я  была  уже  в  холле,
скрывшись от них, пережидая артобстрел, - а они  свистели  бесплодно  по
комнате-студии, впиваясь в стены и рикошетя - но не достигая  той  цели,
ради которой были пущены в полет.
   Мне было жаль, что вышло именно так - потому что я ждала  другого.  Я
ждала, что она все оценит и меня  остановит.  Она  ведь  не  знала,  что
угроза моя пуста - что мои принципы мне не позволят поступить так с ней,
даже если она этого заслуживала. Но у нее, такой спокойной,  холодной  и
наверняка расчетливой, наверняка точно знающей, чего она хочет от жизни,
эмоции возобладали над рассудком.
   Я должна была дать ей последний шанс. То есть последний я уже давала,
так что это был, если можно так выразиться, послепоследний. И  я,  надев
пальто и посмотрев на себя в зеркало, пошла  обратно,  остановившись  на
пороге студии, в которой уже воцарилась тишина.
   - Я очень сожалею, что так получилось, Ира. - Я говорила искренне,  и
мне хотелось верить, что она это  почувствует  -  если  вообще  способна
сейчас что-либо чувствовать, кроме ненависти ко мне.  -  И  несмотря  на
ваши угрозы и вашу ругань, мне  не  хочется  писать  то,  о  чем  я  вам
сказала. Но вы не оставили мне выбора...
   Она молчала. Сидела в своем  кресле,  большом  и  красном,  и  курила
нервно, не глядя на меня, - и не собиралась ко мне поворачиваться. И  я,
подождав пару минут, развернулась и двинулась к входной двери. Намеренно
долго копаясь с тремя достаточно хитрыми, но, увы, не сейфовыми замками,
специально  издавая  как  можно  больше   шума.   Не   услышав   за   их
металлическими звуками ее шагов.
   - А если расскажу - между нами останется?
   Я буквально застыла, услышав вопрос, я ведь не знала, что  она  вышла
сюда за мной.
   - Ни моего имени, ни фото, ни адреса - ничего не  будет?  А  гарантии
какие?
   - Не будет ничего, - ответила  тихо,  судорожно  думая,  как  быть  с
переданным мне Середой документом о покупке квартиры, который  сбиралась
поместить в газете, - и решая, что в принципе можно обойтись  без  него,
просто упомянуть, что он у меня есть. Потому  что  слово  надо  держать.
Обманешь одного - обязательно обманешь другого, и пусть об этом,  может,
никто и не узнает, но я-то буду знать. - Что касается гарантий - то  их,
разумеется, нет. Кроме моего слова. А если вы меня спросите,  можно  мне
верить или нет, я вам отвечу, что можно. Потому что я не  заинтересована
в том, чтобы вам было плохо, - назову я ваше имя или нет, за статью  мне
заплатят одну и ту же сумму. И между прочим, денег за молчание я  у  вас
не прошу. Нет у меня никакой выгоды, понимаете, Ира?
   Я надеялась, что это она поймет - типичная представительница молодого
поколения, высокопарно выражаясь, дитя материального века.  В  том,  что
касается морали, - не поймет. А в том, что касается выгоды, - должна.
   - Ладно, пойдем обратно в комнату. - Дитя материального века,  быстро
просчитав все на внутреннем калькуляторе, кажется, сделало наконец  свой
выбор.
   - Чай еще будешь?
   - Конечно! - откликнулась с энтузиазмом, хотя мысль  о  глотке  бурды
странного цвета  и  вкуса  вызвала  у  меня  отвращение.  -  Чай  просто
фантастический - обязательно буду...
 
Глава 20 
 
   - Это Юлия  Ленская  из  "Молодежи  Москвы".  -  В  трубке  пищало  и
скрипело, как это периодически бывает, когда звонишь на мобильный. Но  я
успела разобрать, что  тот,  кто  мне  ответил  и  поинтересовался  моей
персоной, - это совсем не тот, кто мне нужен. - Я могу услышать Вадима?
   - А... - Обладатель этого голоса явно меня знал - в-смысле, видел или
обо мне слышал. - Слушай, он в конце месяца только объявится,  по  делам
улетел.
   У тебя что срочное? Проблемы, говорю?
   Это было приятно - то, что он интересуется моими делами. Я,  впрочем,
не сомневалась, что вся кисинская бригада знает о моем существовании,  -
иметь своего человека в такой газете, как наша,  престижно.  Хотя  я  не
выполняю заказы братвы, я только помогаю, если просят и если  вижу,  что
просьба нормальная и выполнить ее можно. Но все равно считаюсь  своей  -
и, судя по его вопросу, все кисинские  люди  знают,  что,  если  у  меня
проблемы, мне надо помогать.
   - Да нет, спасибо, все в порядке. - Я  поколебалась,  раздумывая,  не
сказать ли ему, что Кисин обещал меня  кое  с  кем  свести  и  я  хотела
узнать, говорил ли он с теми людьми. Но это был не телефонный  разговор,
а к тому же Кисин и не обещал ничего конкретного. - Я тогда перезвоню...
   - Лады, - легко согласились на том конце. - Удачи. Я хмыкнула,  кладя
рубку на рычаг. Пожелание удячи было не совсем  уместным  -  по  крайней
мере с моим расследованием удача мне больше не  требовалась,  -  но  все
равно приятным.
   Тем более что  я  собиралась  засесть  сегодня  за  материал  -  и  в
понедельник его сдать. Потому что встречаться больше было не с кем, да и
выяснять в принципе нечего. Все уже и так было понятно. И то, что  Кисин
мне не перезвонил насчет тех людей, только подтверждало, что  я  сделала
правильный вывод. Да к тому же  нельзя  было  исключать,  что  он  и  не
собирался с ними связываться - потому что знал или подозревал то же, что
сначала подозревала, а теперь уже точно знала я.
   На часах было восемь тридцать  пять  -  я  проторчала  у  моей  новой
подруги в Крылатском почти три с лишним часа, вернувшись домой только  к
семи. И вот уже больше часа слонялась из комнаты в комнату, меряя шагами
небольшую свою квартиру. Приехала, приняла душ, надела любимый  домашний
халат и начала шляться взад-вперед бессмысленно, периодически  закуривая
в одной комнате и туша сигарету в другой. Ощущая легкую дрожь внутри, не
дававшую сидеть на одном месте.
   У меня всегда такое состояние, когда сбор  фактуры  закончен  и  пора
садиться за материал. Ненавижу слово "ман-драж" -  поэтому  то,  что  со
мной происходит вот уже в тысячный, а  то  и  в  десятитысячный  раз,  я
называю "возбуждением". Самое точное  слово  -  даже  если  учесть,  что
обычно его употребляют в сочетании со словом "сексуальное".
   Особенно если это учесть. Потому что написание материала очень похоже
на секс. Потому  что  я  буквально  сливаюсь  с  компьютером,  и  голова
отключается, и все происходит на подсознании - которое  заставляет  меня
делать нужные движения, в смысле, выстраивать материал так, как надо,  и
вставлять тот или иной факт в тот или иной абзац.
   Я действительно не отдаю себе отчета в том, что  делаю.  И  время  за
компьютером пролетает незаметно, и  руки  сами  бегают  по  клавишам,  и
образы  рождаются  сами  по  себе,  и  слова   как   бы   самостоятельно
складываются во фразы и предложения. А меня нет, я  вся  в  процессе,  я
отдаюсь ему целиком  и  полностью,  в  нем  растворяюсь.  А  когда  дело
подходит к концу - это как приближение оргазма.
   Которое торопишь и в то же время оттягиваешь.
   А потом на белом экране появляется многоточие - точку я ненавижу, она
слишком финальна для меня, слишком категорична, - и все кончается. Дрожь
еще есть, конечно,  но  она  уже  спадает,  и  написанное  читается  уже
отстранение, как чужой какой-то текст. А потом палец вдавливает клавишу,
и экран гаснет. И внутри пустота, потому что все кончилось.
   Творчество - процесс странный. Если это призвание, а не ремесло, если
в процессе не участвует голова. Один  извeстный  скульптор,  у  которого
когда-то давным-давно брала интервью, сказал мне интересную фразу -  что
сам никогда не знает, что у него  в  итоге  получится,  потому  что  это
материал его ведет вперед.
   Глина, гранит, дерево - они ведут, но не мозг. А у  меня  это  больше
похоже на секс с идеальным партнером. Такой своеобразный секс  -  потому
что когда все кончилось, нет никакого  желания  тут  же  повторять  еще.
Слишком полной была отдача, слишком мощным оргазм.
   Но сейчас было восемь  тридцать  семь  -  а  за  компьютер  я  обычно
садилась в одиннадцать, а то и в двенадцать.  Отключала  телефон,  чтобы
никто не отвлек, и садилась - и максимум через два часа, выплеснув  все,
что было внутри, вставала, испытывая полное опустошение. С тоской думая,
что надо еще раз прочитать текст, чисто на случай опечаток, потому  что,
кроме орфографии, я никогда ничего не правлю - свято веря, что  то,  что
выплескивается подсознательно, куда  лучше  того,  что  можно  придумать
осознанно. И что первый шаг, в смысле первая версия написанного,  всегда
самая верная.
   Если честно, я ненавижу читать текст во второй раз - и хорошо, что  в
компьютере есть автоматическая правка, которая сама  скачет  по  тексту,
выделяя слова с ошибками. А  так  возникает  ощущение,  словно  смотришь
плохую копию совсем недавно виденного на большом экране фильма. Там  все
ярко было и красиво, - а тут картинка прыгает, и краски тусклые, и  звук
плывет, и в сюжете вроде бы не все гладко.
   Когда  я  начинала  работать  в  газете,  я  умудрялась   собственные
материалы перечитывать раз по десять, прежде чем их  сдавала,  -  все  к
совершенству стремилась. Пока не поняла, что  если  это  творчество,  то
писать надо только один раз - что называется, набело. И ни в коем случае
нельзя перечитывать ни сразу,  ни  на  следующий  день,  и  вылеживаться
написанному нельзя давать, даже если материал не срочный, - лучше  сразу
сдать. И вот уже лет семь именно так я  и  поступаю.  Раньше  вообще  на
машинке печатали - волей-неволей потом еще раз просмотришь. А с тех  пор
как я купила себе компьютер, все стало куда удобней.
   Напечатала, проверила ошибки, перегнала на дискету и ее и принесла  в
редакцию - даже распечатывать ничего не надо.
   Я поискала взглядом пачку "Житана" и  случайно  уткнулась  глазами  в
стоящий в углу спальни электронный будильник - специально поставила  его
в угол, чтобы он действительно будил. Поставишь его прямо  у  постели  -
все, беда: выключишь автоматически, когда зазвонит, и снова  заснешь.  А
так пока встанешь, пока дойдешь, есть время проснуться и  сказать  себе,
что пора вставать. Я, правда, проклинала его частенько по  утрам,  когда
он вырывал меня  из  сна,  -  но  все  равно  оставляла  в  углу,  и  он
посверкивал оттуда  злобно  ярко-зеленым  экраном,  на  котором  жирными
восклицательными знаками высвечивались четыре цифры. Сейчас  -  двадцать
сорок одна.
   Садиться работать было рано - но  и  заниматься  ничем  другим  я  не
могла, потому что у меня уже начался подготовительный период. Это  когда
в голове бродят мысли по поводу  материала,  идеи  всякие  рождаются  по
поводу входа, или концовки, или заголовка. И сменяют друг друга размытые
картинки тех встреч и событий, которые должны лечь в  основу  статьи.  И
голоса вспоминаются, и содержание разговоров, и значимые  факты,  и  все
это  как-то  там  переваривается  без  моего  участия  и  смешивается  и
сортируется - чтобы потом, когда я сяду  за  компьютер,  выплеснуться  в
текст.
   Сигарет не было видно, и я  вышла  в  гостиную,  обнаружив  пачку  на
столе.
   И  закурила,  задумчиво  проследовав  на  кухню.  Говоря  себе,  что,
наверное, стоит сварить кофе - аппетита  все  равно  нет,  да  и  ничего
неохота готовить в таком состоянии, а вот кофе не повредит. И что-нибудь
сладкое - чтобы мозги получше работали.
   Я усмехнулась, покачав головой. Укоряя себя  за  то,  что  попыталась
нарушить, так сказать, сухой закон. В смысле подбить себя на  то,  чтобы
съесть еще одно пирожное. Хотя сегодня съела уже два,  выполнив  и  даже
перевыполнив дневную норму. Просто в пластиковой  коробочке,  которую  я
купила в булочной недалеко от дома, пирожных было пять - и они не давали
мне покоя. Изобретая веские доводы в пользу того, чтобы я их съела.
   Где-то совсем  недалеко,  а  именно  в  ванной,  находился  неустанно
взывающий к моей совести судья -  напольные  весы.  Но  в  ванную  я  не
собиралась, в ближайший час по крайней мере, - а холодильник был  совсем
близко. И спрятанные в  нем  три  чудесные  "картошки",  три  шоколадных
батончика,  щедро  политых  глазурью  и  украшенных  белым  кремом.  Так
необходимые  мне  для  внутреннего  спокойствия  -  и  для  того,  чтобы
нормально работала голова.
   - Обойдешься! - произнесла строго, туша в пепельнице сигарету.
   Собственная  привычка  в  часы  предтворческого  волнения  выкуривать
огромное количество сигарет и тушить их во  всех  имеющихся  в  квартире
пепельницах меня неизменно удивляет. Казалось бы, чего проще - курить  в
одном месте и стряхивать пепел в одну пепельницу. У меня же их три штуки
- по одной в каждой комнате и одна на  кухне,  -  и  если  я  в  течение
нескольких часов нахожусь дома и, не дай Бог, пишу еще ночью, то в итоге
заполненными оказываются все.
   Мысль о пепельнице не отвлекла от мысли о сладком  -  хотя  отвлечься
стоило. И я, сказав себе, что,  возможно,  сжалюсь  над  собой  попозже,
ночью скорей всего, полезла в полку, извлекая из нее  большой,  приятный
на ощупь пакет с надписью  "Сегафредо".  Пакет  с  хорошо  прожаренными,
ароматными  зернами  моего  любимого  итальянского  кофе   из   любимого
итальянского супермаркета - точнее, кофе итальянской расфасовки, он  все
же в Италии не растет, насколько мне известно.  И  наклонила  пакет  над
кофемолкой, заполняя ее до  отказа,  а  потом,  закрыв  крышкой,  начала
крутить ручку. Слыша доносящийся  изнутри  хруст,  наслаждаясь  потекшим
ароматом.
   Если по-настоящему любишь кофе -  надо  молоть  его  вручную.  Истина
старая и давно мной усвоенная. Тем более что  процесс  обычно  позволяет
настроиться на предстоящее кофепитие - и отвлекает от  земной  суеты.  А
сейчас отвлечься  не  получалось  -  мешала  предрабочая  дрожь.  И  еще
пирожные - как минимум одно. Но  я  пыталась  его  игнорировать,  вращая
ручку кофемолки. Играя роль этакого кандидата  в  святые,  борющегося  с
искушением, стоически отвергающего шепот сатаны и  готового  к  страшным
мучениям ради своих принципов.
   Я медленно пересыпала кофе в турку, залила его водой и включила  газ,
аккуратно устанавливая турку на плиту.  Купить  железную  штуковину  под
названием  пламерассекатель  -  ставишь   на   конфорку,   и   не   надо
беспокоиться, что турка перевернется, - у меня, естественно, нет никакой
возможности, - я ужасно занятой человек. И по этой причине примерно  раз
в неделю мне приходится мыть плиту,  за  эту  самую  неделю  покрывшуюся
коричневыми пятнами и густо усыпанную высохшим  кофе.  А  к  тому  же  я
натура творческая и потому, поставив кофе на огонь, периодически  о  нем
забываю - вспоминая только когда до меня доносится громкое шипение.
   Но сейчас я не собиралась уходить далеко - и осталась у плиты, искоса
поглядывая на холодильник. Приводя кучу доводов  в  пользу  того,  чтобы
вытащить  из  него  всего  одно  пирожное,  -  но  ни  один  не   находя
убедительным. Да, мне надо подкрепиться, но сладкое - это  не  еда.  Да,
мне нужно сладкое, чтобы лучше работали мозги, - но я ведь  пью  сладкий
кофе, так что сахара вполне достаточно.
   А поводов для поблажек я не видела. Разве что тот,  что  я  закончила
расследование  и  сегодня  буду  писать  материал,   чтобы   сдать   его
послезавтра. А завтра буду расслабляться, к этому  самому  материалу  не
прикасаясь, - может, накуплю себе цветных журналов  и  буду  листать  их
бессмысленно, любуясь картинками, а может, съезжу к маме с папой.
   "А это разве не повод? - спросила себя возмущенно, устав  бороться  с
искушением. - И если это не повод - то что тогда повод?"
   Я задумалась - и,  не  найдя  достойного  ответа,  пожала  плечами  и
подошла к холодильнику. Уже через минуту созерцая  аккуратно  выложенную
на тарелочку "картошку". Говоря себе, что я это заслужила -  сегодняшней
встречей с госпожой Соболевой. Встречей, которая могла закончиться ничем
- и едва этим не закончилась, - но в результате которой я получила  все,
что хотела. И может быть, даже больше...
   - Это второго-ноября было, в воскресенье, - у меня у бабушки как  раз
день рождения, я все дергалась, что надо  к  ней  поехать,  не  то  мать
обидится. - Она смотрела не на меня, а куда-то в  сторону  окна,  словно
видела за ним то, о чем вспоминала. - Мы с ней поцапались накануне,  все
не нравилось ей, как я живу, - откуда у тебя  машина,  откуда  квартира,
откуда деньги?  Объяснила  ей  давно  русским  языком  -  живу  с  одним
человеком богатым, вот откуда. Успокоилась, а  потом  опять  за  свое  -
звонила тебе всю ночь, а тебя дома нет, в институт поехала,  чтобы  тебя
увидеть, а ты, говорят, пропускаешь много. Детский сад.  И  все  каркала
еще - кончится плохо, кончится плохо. А время как раз  такое  -  у  него
проблемы с банком этим, он весь психованный, на работе  сидит,  а  потом
кабаки да казино до ночи. Мне что,  ему  говорить,  что  мне  дома  надо
бывать почаще, потому что мать звонит и меня проверяет?
   Ей не нужен был мой ответ, она все равно ко мне не поворачивалась, но
я покивала на всякий  случай.  Говорить  я  ничего  не  хотела,  боялась
отвлечь ее своими словами, вывести из той угрюмой решимости,  с  которой
она начала рассказ.
   Она еще сомневалась, когда мы вернулись вместе  в  комнату,  она  еще
спрашивала меня, что конкретно мне надо, и уточняла, как  именно  я  все
напишу, и уверяла, что не знает, кто его мог убить. А потом  решилась  -
когда я в пятый, наверное, раз сказала, что мне надо знать,  что  именно
произошло в тот день, когда они попали в аварию. Решилась и помрачнела -
видно, ей не очень приятно было все это вспоминать.
   - И ночевать он у меня не хотел, к нему ездили на  Рублевку-в  четыре
приедем, а к девяти он уже в банк  обратно.  -  Она  вертела  в  пальцах
тонкую дымящуюся палочку "Бога", периодически поднося ее ко рту. - Будто
боялся, что если позже-приедет, то  его  кресло  уже  займут.  До  банка
довезет, я в "бээмвуху" свою сажусь и домой, отсыпаться. Отоспалась -  и
к семи обратно к банку. И по новой поехало - кабаки, встречи постоянные,
он с кем-то говорит, а я как дура за  другим  столом  сижу,  жду,  когда
закончит. А закончит - и понеслись в другое место. Когда  мне  матери-то
звонить? А она все бубнит одно и то же...
   Я снова кивнула - как бы говоря ей, что  проблема  отцов  и  детей  -
точнее, матерей  и  дочерей  -  мне  хорошо  известна.  Когда  мне  было
двадцать, мама тоже активно вмешивалась  в  мою  жизнь  -  тактично,  но
вмешивалась. Постоянно порывалась приехать ко мне и проверить, как я там
живу одна, есть ли У меня продукты, не заросла ли я  грязью,  -  и  явно
осуждала мой образ жизни. Напрямую ничего не говорилось - но  намеки  на
то, что неплохо бы было перевестись с  вечернего  на  дневной  и  заодно
выйти замуж, бывали частенько. Да и сейчас бывают  -  по  многим  другим
поводам, включая вечную тему замужества.
   - А Андрей когда из банка ушел, вообще  атас  был.  -  Она  выдохнула
шумно дым, направляя его в противоположный угол комнаты. - Полный  атас.
Засел там у себя на Рублевке и сидит - и никуда. Телефон трезвонит, люди
приезжают - а он сам из дома ни на шаг. И я  у  него  там  жила  -  тоже
никуда. А тут матери позвонила - так, отметиться, - а она орать. Я ей  -
ты б радовалась, что я живу хорошо и тебе подкинуть деньжат  могу,  -  а
она в слезы. И про бабку мне - чтоб на дне рождения была. Не она б  -  я
бы не поехала. А из-за нее... Вот был бы  номер  -  бабка  в  этот  день
родилась, а внучка померла. Ничег