е чем достаточно.
   В Ленькину дверь стучал кто-то время от времени, и мы отвлекались,  а
потом продолжали вспоминать. Про  то,  какие  проходили  юбилеи  газеты,
когда вся редакция выезжала в какой-нибудь загородный  дом  отдыха  -  и
какой беспредел там  творился.  Вспоминали,  как  Ленька,  под  влиянием
момента  жутко  возжелавший  секретаршу  главного,  туповатую  грудастую
девицу, затащил ее в одну из комнат и долго уламывал, и она  согласилась
наконец. Но только с презервативом - у нее жених был иностранец,  и  она
жутко боялась, что брак сорвется, а Ленькина слава внушала опасения, что
с половым, так сказать, здоровьем у него не все в порядке.
   И они разделись быстренько, и предусмотрительная секретарша  извлекла
из кармана джинсов упаковку презервативов -  которые  по  иронии  судьбы
рвались, когда она пыталась натянуть их на соответствующее место. То  ли
размер был не тот у жениха, то ли перевозбудился Вайнберг - но  в  любом
случае секса не получилось. Хотя  девица  была  расстроена  куда  больше
уставшего от ненужных формальностей и уже начавшего скучать Леньки.
   Вспоминали,  как  один  из  недавно  пришедших  в  редакцию   напился
настолько,  что  умудрился   затащить   в   постель   самую   некрасивую
корреспондентшу - проще сказать, самую уродливую, - после чего в течение
месяца  уволился,  потому  что  каждый  день  минимум  десяток   человек
приносили ему соболезнования. Вспомнили, как любовница  тогдашнего  зама
главного, которую тот поставил руководить одним из отделов, на одном  из
таких выездов на природу  воспылала  безадресной  похотью  в  отсутствие
задержавшегося в Москве любовника и начала приставать ко всем подряд. Но
зама того не любили и опасались - и потому и  ее  обходили  стороной.  И
только  один  клюнул  -  невзрачный  плюгавенький  внештатник,  которому
накануне подписали заявление и который,  по  сути,  в  редакции  работал
первый день.
   А в разгар событий из Москвы приехал-таки тот, кого она не дождалась,
-  и,  быстренько  получив  последние  известия  от  намеренно  скорбных
"доброжелателей", скорее всего Антоновой, в ее стиле поступок,  -  начал
ломиться в запертую дверь, на которую ему указали. И неудавшийся донжуан
попытался, наспех одевшись, уйти по балконам  -  там  такие  двухэтажные
домики были  деревянные,  старые  и  скрипучие  -  и,  обрушив  одну  из
конструкций, рухнул со второго этажа в сугроб.  И  хотя  остался  цел  и
невредим, по возвращении в Москву  его  заявление  о  приеме  на  работу
порвали и в редакции он больше не появлялся.
   И  еще  мы  вспоминали,  как  после  ежегодного   праздника   газеты,
отмечавшегося  летом,  отправлялись  на  всю  ночь   на   теплоходе   по
Москве-реке - и странно, что никто ни разу не вывалился  за  борт,  хотя
все предпосылки к этому были. Вспоминали, как ждали в августе 91-го и во
время октябрьских событий 93-го, что вот-вот в редакцию ворвется толпа с
оружием и разнесет все к чертовой матери, - но  не  уходили,  сидели  на
местах. И как однажды, днем тридцать первого декабря, мы втроем отмечали
в редакции наступающий Новый год - я, Вайнберг и наш главный.
   Напились мы тогда так, что Ленька приехал домой и лег спать, едва  не
проспав праздник, главного увез водитель, буквально дотащив до машины, а
я доплелась до дома и несколько часов  тупо  лежала  в  ванне.  В  итоге
никуда  не  поехав  и  зачем-то  пригласив  в  гости   позвонившую   мне
однокурсницу по Инязу - по настоянию мамы с папой  вечерний  я  все-таки
закончила,  хотя  странно,  как  меня  не  отчислили  за   пропуски.   А
однокурсница, между прочим, оказалась лесбиянкой и весь праздник провела
между моих ног, пользуясь моей слабостью и бессилием.
   Нам было что вспомнить - и бутылка коньяка  пустела  постепенно.  Это
были хорошие времена - до середины  девяностых.  До  того  момента,  как
главный повзрослел сразу  как-то,  из  бесшабашного  газетчика  солидным
бизнесменом стал, разъезжающим на бронированном "шестисотом" "мерее",  а
на смену двум раздолбанным редакционным "Волгам",  днем  катавшим  замов
главного,  а  по  ночам  развозившим  ответственных  за  выпуск,  пришли
корейские "хенде", а  грохочущие,  но  такие  приятные  пишущие  машинки
заменили на компьютеры. И появилось  свое  рекламное  агентство  и  пара
приложений  -  и  веселое  занятие  превратилось  в  чистый  бизнес.   А
приходящие в редакцию новички уже ничем  не  напоминали  корреспондентов
прошлого.
   Не то чтобы я любила пьянство и ежедневную смену партнеров -  я  и  в
выпивке,  и  в  сексе  сдержанна,  -  но  та  атмосфера  мне   нравилась
по-настоящему.
   Творческая она была, и люди были поярче, и писавшиеся тогда материалы
были куда интереснее того, что пишут сейчас. Да, тогда правительство  не
хаяли и коррупцию в верхах не разоблачали в каждом номере  -  но  сейчас
это делают все, а тогда материалы были штучные.
   Помню, какой фурор был, когда в 87-м, кажется, у нас статья вышла про
собирающихся  у  Большого  театра  голубых.  Сейчас  все   грамотные   и
просвещенные - а тогда про тусовку эту мало кто  знал,  и,  естественно,
такие темы не обсуждались  в  газетах,  и  потому  и  эффект  был  такой
оглушительный. Голубые, проститутки,  откровения  рок-певцов,  допинг  в
спорте - все это тогда было ново. А сейчас хоть  фотографии  министра  с
голыми девками в бане  публикуй,  хоть  рассказ  о  том,  что  известный
политик отдыхал  на  яхте  в  Средиземном  море  в  обществе  популярных
фотомоделей, - никого уже ничем не удивишь.
   В общем, весело тогда было - и это стоило вспомнить. И потому не было
ничего удивительного в  том,  что  часов  в  девять  мы  перебрались  из
редакции в один небольшой ресторанчик - а оттуда  ко  мне  домой.  И  я,
пригласившая его совершенно искренне  -  потому  что  перенеслась  в  то
прекрасное прошлое, о котором мы говорили, - только  усмехнулась,  когда
Вайнберг сказал, что скоро уйдет, но прежде хочет убедиться,  не  забыла
ли я его уроки и не разучилась ли делать то, чему он меня учил когда-то.
И долго убеждался с перерывами  на  возлияния  -  а  потом  сам  проявил
неслыханную активность, словно тоже в былые времена перенесся.  Но  часа
через два заснул-таки - хотя, проснувшись посреди ночи,  снова  захотел,
быстренько сделав свое черное дело.
   А я в итоге заснула часов  в  пять  -  и  встала  в  девять  довольно
разбитая, и даже получасовое стояние под душем не  помогло.  И  ровно  в
пол-одиннадцатого мы вернулись в редакцию, и  я  села  писать  интервью,
пропустив из-за него планерку.
   А  где-то  в  час  дня,  сдав  Леньке  материал,  вдруг  вспомнила  о
Перепелкине.
   Которого не оказалось на работе - а дома меня посылали туда, куда мне
совершенно не хотелось сейчас.
   Что-то было не так - это я чувствовала. И потому, закурив черт  знает
какую по счету сигарету, посидела молча, глядя на  телефон,  -  а  потом
решительно сняла трубку, снова набирая тот же номер.
   - Добрый день, вас беспокоят из редакции газеты "Молодежь Москвы".  -
Голос мой был  сух  и  официален.  -  Я  могу  поговорить  с  Владимиром
Перепелкиным?
   - А вам зачем? - Перепелки некая женушка явно была плохо воспитана  -
хотя вряд ли могло быть иначе с учетом того, с кем она состояла в браке.
- Вам что надо?
   - Видите ли... - Я произнесла это подчеркнуто строго,  показывая  ей,
что мне не нравится такой тон. - Это строго конфиденциальный разговор  -
но вы,  наверное,  его  жена,  я  не  ошиблась?  Видите  ли,  мы  хотели
предложить Владимиру работу, хорошую  высокооплачиваемую  должность.  На
наше начальство его статьи произвели впечатление - и  нам  кажется,  что
Владимир  заслуживает   большего,   чем   должность   корреспондента   в
скандальной непрестижной газете. К сожалению, мы не можем дать Владимиру
много времени на раздумья, поскольку нам срочно нужен человек его уровня
на вакантную должность - на которую  очень  бы  не  хотелось  приглашать
кого-то другого. Так я могу с ним побеседовать?
   Это был бред, конечно, - хотя она так не  считала,  внимательно  меня
слушая. И я не сомневалась, что и  Перепелкин  поверит,  когда  она  ему
передаст наш разговор, - и возьмет трубку. Вот что я буду плести ему,  я
пока не знала - но ведь и разговаривала я пока не с ним.
   - Да он... Заболел Володя. - Тетка, такая крутая  и  резкая  со  мной
каких-то пятнадцать минут назад, сейчас была растеряна. -  Заболел,  да.
Я... я жена его, Володи Перепелкина. А он...
   - О, как неудачно - надеюсь, с вашим мужем  ничего  серьезного?  -  Я
отбросила сухость,  сразу  став  необычно  мягкой  и  человечной,  прямо
матерью Терезой какой-то или принцессой Дианой. - Если есть  проблемы  -
думаю, мы могли бы помочь. Мы очень заинтересованы в том, чтобы Владимир
работал в нашей газете - и...
   - Он это... - На том конце смешались. - Он не дома болеет, вот. Ну...
то есть...
   - Скажите, я могу с ним связаться? - Я  уже  говорила  с  ней  как  с
хорошо знакомым мне человеком - приветливо, этак по-родственному. - Было
бы жаль упустить время, вы понимаете?
   - А вам ответ прям сегодня нужен?  -  Тетка,  похоже,  забеспокоилась
всерьез. - Там телефона у него нет,  может,  завтра?  Он  мне  позвонить
сегодня обещал, я ему скажу...
   - Может быть... Может быть, вы могли бы дать мне адрес, мы бы послали
к нему нашего сотрудника с проектом договора? - Я не знала  сама,  зачем
настаиваю, зачем продолжаю этот пустой разговор - возможно,  мне  просто
показалось, что тут что-то не так. Возможно,  Перепелкин  просто  запил,
вот и реагируют на мои звонки таким образом в его редакции  и  дома.  Но
что-то внутри - предчувствие какое-то -  заставляло  не  вешать  трубку.
Хотя давно уже было  пора.  -  Признаться,  жаль,  что  такой  способный
журналист работает в "Сенсации". Нет, я не хочу сказать ничего плохого -
но согласитесь...
   - А про них если и говорить чего - так  только  плохое!  -  В  голосе
появилась злость. - Как за копейки человека использовать - пожалуйста, а
как сложности - ничего не знаем. Володя мне говорит - позвони им, скажи,
что мне помощь нужна. Я и позвонила - от  завотделом  до  зама  главного
дошла. А никто слышать ничего не хочет - говорят со мной как с дурой...
   - Может быть, я могу вам помочь? - поинтересовалась участливо.  -  Вы
ведь понимаете,  что  у  нас  серьезная  газета  и  соответственно  есть
серьезные связи...
   - Охрана ему нужна - чтоб  не  убили!  -  Она  произнесла  это  таким
громким шепотом, что у меня даже заложило ухо. - Он там написал  чего-то
- довольный такой ходил. А позавчера  вечером  соседка  к  нам  зашла  -
сказала, ее муж в реанимацию попал,  в  подъезде  избили.  Он  охранник,
сутками работает с выходными, дома сидел, пошел в  магазин,  а  на  него
прямо посреди бела дня в подъезде и напали. И избили так, что реанимация
увезла. А Володя услышал, аж в лице переменился и вышел - мы с  соседкой
сидели, а он там, оказывается, собирался уже. Она уходит,  а  он  мне  и
говорит  -  это  со  статьей  моей  связано.  И  раз  Петьку  избили  до
полусмерти,  меня  вообще  убьют.  Я  ему  объясняю,  что  это  хулиганы
какие-то, наркоманы, может, или алкаши, из-за денег - кто-то видел,  как
молодые ребята выходили из  подъезда,  а  у  Петьки,  когда  нашли  его,
карманы вывернуты.
   Думала, может, крыша у  него  поехала  с  этой  работой.  А  он  меня
одеваться тащит - чтоб до метро проводила, при мне не нападут. Сказал, к
матери уедет, в Орел - а я чтобы с редакцией связалась и им  рассказала,
что его убить хотят и ему срочно охрана нужна и вообще. Он уехал, а я им
звоню, а они...
   Наверное, мне надо было ее утешить - и сообщить ей,  что  Перепелкина
трогать никто не будет, просто потому, что он никому не нужен.  Если  бы
за каждую подобную статью - я имею в виду расследование, а не  тот  бред
непонятного стиля и жанра, который написал  Перепелкин,  -  убивали,  то
поголовье журналистов в Москве резко сократилось бы, а газеты  стали  бы
беззубыми и пресными.
   Болтливого охранника наказали, это да - преподав тем самым  урок  его
напарникам и Перепелкину заодно. Знал бы охранник больше, чем  рассказал
своему соседу, - его бы не избивали, ему бы нож воткнули в сердце. А так
просто наказали - за длинный язык. Зная, что он сделает  выводы,  как  и
Перепелкин и все остальные.
   Но боюсь, она бы меня не поняла - и ей ни к чему было знать, что я  в
курсе ситуации, в которую влез  ее  муж.  Так  что  я  повесила  трубку,
пробормотав ей фальшивые слова утешения и заверяя, что с  ее  мужем  все
будет в порядке и мы очень ждем его звонка. И  снова  закурила,  пытаясь
обобщить то, что узнала вчера и услышала сегодня - и вообще все, что мне
известно про господина Улитина и его смерть.
   Теперь я точно знала, что его убили,  -  иначе  бы  никто  не  трогал
проболтавшегося охранника. Убили у  него  в  доме  при  непосредственном
участии какой-то девицы, чьи приметы мне уже не сообщат. И еще  я  точно
знала теперь, что Улитин был тесно связан с криминалом - с  теми  самыми
людьми, которые послали быков вырвать пленку  из  Яшкиной  камеры.  Теми
самыми людьми, о которых говорил Реваз - и которые, как я поняла из  его
рассказа, одно  время  к  Улитину  относились  хорошо,  как  к  близкому
человеку, а потом стали им недовольны. И  именно  их  отношение  выражал
Реваз, говоря, что Улитин скользкий тип, не отвечающий за свои слова.
   А еще я знала, что из "Нефтабанка"  он  уходить  не  хотел  -  дураку
понятно, по какой причине  главу  государственной,  по  сути,  структуры
тормознули сотрудники  какого-то  спецподразделения,  наставив  на  него
стволы и обнаружив в машине кокаин. Не исключено, что я ошибалась  -  но
Хромов мне сказал, что выдавливать Улитина из банка  начали  примерно  6
сентябре, а история с кокаином произошла в октябре. Видно, сдаваться без
борьбы банкир не собирался, на увещевания не реагировал - вот ему и дали
понять, что тогда он уйдет по-плохому. И он ушел вскоре -  почему-то  не
обратившись за помощью к бывшему шефу, который мог бы, наверное,  что-то
сделать. Но Улитин к  нему  не  обратился  и  от  предложенной  Хромовым
кампании в прессе отказался.
   Значит, был  еще  какой-то  искусственно  полученный  компромат  типа
кокаина - а то и самый настоящий компромат, огласки которого  Улитин  не
хотел.  И  вряд  ли  это  было  связано  с  женщинами,  как   у   одного
экс-министра, - одно  дело  глава  правового  ведомства,  застуканный  с
проститутками в сауне, принадлежащей одной криминальной  группировке,  и
другое дело банкир, которого можно застукать с кем угодно, но это  ни  о
чем не скажет. Значит, то ли в прошлом его что-то было - то ли компромат
связан был с его, так сказать, профессиональной деятельностью.
   Но нужно ли было  тем,  кто  выдавил-таки  Улитина  из  "Нефтабанка",
убивать его почти пять месяцев спустя? Зачем,  если  он  ушел,  проиграв
сражение, ушел тихо, без  публичного  скандала?  Знал  что-то,  чего  не
должен был знать?
   И хотя никому ничего не сказал, мертвым он  казался  безопаснее,  чем
живым?
   Это было возможно -  что  именно  "Нефтабанк"  был  причастен  к  его
смерти.
   Точнее, те люди, которые им руководили и за ним стояли. Но точно  так
же к ней могли иметь отношение и те криминальные структуры,  с  которыми
Улитин  был  связан.  И  даже  "Бетта-банк",  чья  служба   безопасности
быстренько договорилась с милицией и история о том, что в момент  смерти
Улитин находился в доме не один, была похоронена. А сам  банкир  признан
скончавшимся от сердечного приступа. Вот это было, конечно, маловероятно
- но зато первые две версии вполне реальны.
   Я знала уже не так мало - в принципе этого хватило бы для материала.
   Интересного, легко читаемого материала - но, увы, полного не  фактов,
которые бы никто не подтвердил, но слухов и намеков. А я хотела, чтобы у
меня получилась суперстатья - в конце концов, под ней моя фамилия будет,
а собственный престиж мне дороже желания избавиться поскорее от темы - и
значит, мне надо было узнать больше. Хотя бы чуть-чуть побольше. И я уже
догадывалась, кто вопреки собственному желанию может сообщить  мне  хотя
бы кое-что, чего я не знаю.
   Не хочет - но сообщит. Хотя  в  отличие  от  меня  об  этом  пока  не
догадывается...
 
Глава 12 
 
   Оливковое масло зашипело в сотейнике, распространяя характерный, ни с
чем не сравнимый запах. Чувствуя который, я всегда представляю оливковые
рощи - которых, надо признать,  никогда  не  видела,  и  потому  в  моем
представлении они несколько абстрактны. Как, впрочем, и все итальянское.
   В Италии я не была и не особо туда хочу, в общем,  -  но  итальянскую
кухню обожаю. И  в  процессе  готовки  перед  глазами  встают  сцены  из
виденных когда-то немногочисленных фильмов. Не из  Феллини,  конечно,  с
творчеством которого я не слишком знакома, - а,  скажем,  из  "Крестного
отца", где Майкл Корлеоне бродит по сицилийским просторам под  известную
всему миру музыку. Или из других  американских  картин  про  итальянскую
мафию - причем это даже не сама Италия может быть, а итальянский квартал
Нью-Йорка или итальянский  ресторан,  в  котором  обедают  этакие  доны,
беседующие между собой на родном языке.
   Вот и сейчас я что-то такое представляла,  полностью  отрешившись  от
реальности и погрузившись в процесс. И  что-то  такое  видела,  кладя  в
сотейник мелко порезанную луковицу и две  дольки  чеснока,  -  а  потом,
накрыв его крышкой, поставила на огонь  кастрюлю  с  двумя  с  половиной
литрами воды. Все по правилам, согласно которым на  сто  грамм  пасты  -
макаронных изделий, если по-русски - требуется литр воды. А моя норма  -
полпачки, то есть двести пятьдесят грамм.
   Сотейник шипел, выпуская сквозь  три  крошечных  отверстия  в  крышке
такой знакомый мне  аромат,  -  а  я  вскрывала  банку  консервированных
помидоров. В идеале неплохо бы иметь свежие - но весной они  дороговаты,
не для моей зарплаты, в общем. Да и не в  Италии  мы  все  же,  мясистые
крупные помидоры у нас купить сложно, а из тех,  что  обычно  продаются,
соус получается до невозможности кислый.
   Я уже столько лет готовила пасту, что вполне обходилась без часов - и
подняла крышку сотейника как раз вовремя, отметив, что лук и чеснок  уже
начали желтеть и ждут помидоров, которые я и добавила. Если по правилам,
то с помидоров нужно снимать кожицу - но я не настолько  привередлива  и
просто расплющила их давилкой, а затем, щедро посыпав  перцем  и  солью,
кинула  щепотку  базилика  и  убавила  огонь  под  сотейником.  Внезапно
отметив, что, совершая доведенные до автоматизма действия, думаю  не  об
Италии вовсе, не о Майкле Корлеоне, бредущем по  полям  в  сопровождении
людей с двустволками, а об Улитине.
   О котором узнала еще кое-что.
   Я вынула из сушилки тарелку с нарисованными на ней спагетти,  обильно
политыми соусом, и надписью "Pasta"  -  то  есть  с  тем  самым  блюдом,
которое готовила сейчас. Под Новый год купила в одном дорогом  магазине,
забредя туда как-то случайно. Черт знает, зачем я туда зашла - но  когда
осмотрелась, то просто затряслась. Увидев эту тарелку, и  еще  одну,  на
которой пицца была нарисована, и огромную  миску  для  пасты  на  случай
приглашения гостей или семейного обеда, и совсем маленькую  мисочку  для
пармезана, знаменитого  итальянского  сыра,  который  используют  и  для
пасты, и для лазаньи, и для пиццы, и вообще для кучи блюд.  И  все  это,
естественно, купила - плюс салфетки цветов итальянского флага, - оставив
в магазине полторы сотни долларов, зато обзаведясь такой  концептуальной
посудой.
   Вода в кастрюле еще не закипела, а соусу надо было  порядка  двадцати
минут, чтобы дойти до нужной кондиции. И я задумчиво таскала  приборы  и
посуду из кухни в гостиную, где обычно  ела,  расставляя  их  на  низком
стеклянном столике. Думая про себя, что странно, как  это  я  раньше  не
сообразила, что Женька Алещенко мне врал. Или