а другими
делами, ей совсем неинтересно думать о чужой девчонке! Вот и сегодня, - куда
ушла Тура-Мо? Сказала только детям: "Сидите тут тихо!" - и ушла, и весь день
ее нет. Впрочем, Ниссо очень хорошо знает, где проводит  дни тетка. Конечно,
она  у  этого Бондай-Шо,  который только  и  знает,  что валяется  на  своей
козлиной шкуре да бренчит на двуструнке. Каждый день  Тура-Мо уходит к нему,
и они запирают дверь, и больше никто в селении целый день их не видит!
     Ниссо окоченела и торопится к дому, но с кувшином в гору бежать нельзя,
она  только  старается  быстрее  перебирать  ногами и  тяжело  дышит  сквозь
стиснутые зубы.
     Каменные   лачуги   селения  черны.  Каждая  из  них  окружена  пустым,
омертвелым садом, запрятана в каменные ограды. Улиц в Дуобе нет, есть только
узкие, извилистые проходы между оградами, - такие узкие, что в них с  трудом
могут  разойтись  два  осла. Ледяной горный ветер вымел все селение, сугробы
снега удерживаются  только  в самых глухих  углах  между  большими  камнями.
Жителей не  видно - кому охота выбираться на такой ветер,  да и что делать в
селении  зимою? Тем, у кого еще остались тутовая мука и сушеные  яблоки, нет
нужды выходить из дому, - как-нибудь до весны протянут.
     Ледяная вода все течет,  замерзает на  плечах и груди Ниссо. Но вот она
добралась до дому, и кувшин еще до половины полон водой. Ниссо входит в дом,
кидает взгляд на Зайбо и  Меджида, катающих  в углу бараньи позвонки, устало
выливает  воду  из кувшина в чугунный котел, вмазанный в очаг. Прыгает, трет
тело руками, обкусывает ледяную корку, налипшую на руки.
     - Ниссо,  есть  хочу... Дай мне  есть...  - слезливо  ноет  шестилетний
Меджид.
     -  Молчи!  Я сама  хочу. Надо  еще идти за травой, - говорит Ниссо, дав
Меджиду по уху. - Сидите тихо, пойду за огнем.
     Спички в  Дуобе  есть только у  почтенного Барад-бека.  Но и  хвороста,
чтобы  поддерживать огонь  постоянно, тоже  ни у кого не хватило бы.  Жители
Дуоба  держат  негасимый  огонь  по  очереди.  Ниссо, взяв  глиняную  чашку,
выбегает  из дому и  через несколько  минут возвращается,  прижимая  чашку к
животу.
     Осторожно хватая принесенные угли пальцами, она вкладывает их в очаг на
приготовленные куски сухого навоза.  Прикрывает огонек ладонями, старательно
дует, пока всю ее голову не окутывает синеватый едкий дымок.
     Меджид и Зайбо опять беззаботно играют в бараньи косточки.
     - Смотри, чтоб огонь не потух! - сердито бросает  Ниссо Меджиду и опять
выходит за дверь.
     Свирепый  ветер швыряет  горсть  снега в  ее  разгоряченное лицо. Ниссо
бежит  по  селению, прыгая с камня на камень. Она озабоченно размышляет: где
еще в ущелье над Дуобом могла сохраниться трава "щорск"?
     Селение уже далеко  внизу, горный  ручей звенит  по  ущелью над глыбами
снега, огромные  скалы беспорядочно нагромождены по  берегам  ручья. Кое-где
между ними торчат из-под снега сухие ветки кустарника.
     Там, где Ниссо вчера нарвала травы,  -  вот под  этой большой скалою, -
сегодня  нет  ничего: кто-то уже побывал здесь, весь снег разрыт.  Ага!  Тут
прогуливался осел  Барад-бека  -  вот следы его; конечно, именно  этот осел!
Ниссо  безошибочно узнает следы любого животного - много ли их в Дуобе!  Ах,
бродяга, объел всю траву! И ведь выбирает, проклятый, именно ту,  из которой
можно варить похлебку!.. Может быть, вон за  тем камнем сохранилась? Там нет
никаких следов.
     Ниссо  обходит скалу,  разгребает босыми  ногами  снег,  но  под снегом
только голые камни. Переходит в другое место, натыкается на куст облепихи, -
колючки  впиваются в  ноги. Ниссо садится прямо на снег, сердито вытаскивает
из  ноги  колючки,  размазывает  по ноге кровь, а  глазами уже рыщет вокруг:
может быть, там?  Или там?.. Прямо  беда:  с каждым  днем все меньше травы в
ущелье, скоро, наверное, придется ходить за перевал... Но пока дойдешь туда,
пожалуй, совсем замерзнешь!
     Наконец под одним из камней Ниссо  замечает знакомую травинку. Быстро -
на  этот  раз  руками  -  разгребает  снег  и,  найдя  пожелтевшие  пучки, с
ожесточением  рвет их. Надо бы нарвать сразу на несколько дней, но  руки уже
окоченели,  -  скорее,  скорее  домой!  Ниссо  еще  не  научилась  думать  о
завтрашнем  дне,  она  живет только сегодняшним  и, не забросав  несорванную
траву снегом, убегает вниз, прижимая к груди охапку обмерзшей травы.
     Дома вода уже закипает.  Ниссо бросает  в котел всю добычу и, сняв себя
холодную рубашку,  сидя  голая у огня, протягивает  к нему то руки, то ноги.
Понемногу тепло наполняет ее, и она перестает дрожать.
     Трава варится долго. Ниссо беспечно глядит в котел, но голод уже сводит
ей рот. Она зевает от голода и помешивает варево большой деревянной  ложкой.
Меджид и Зайбо  забыли игры.  Не  утерпев,  Меджид пытается залезть  в котел
пальцем, но Ниссо звонко шлепает его, и он, отдернув руку,  как ни  в чем не
бывало продолжает глядеть на закруженную кипящей водой траву.
     Наконец  похлебка готова. Надо  бы гасить огонь  - ведь каждый  кусочек
сухого навоза на счету,  но  Ниссо медлит: так  хорошо  течет от огня теплый
воздух! Он отгоняет мороз, проникающий сквозь щели между камнями, из которых
сложены стены жилища.
     Ниссо сует Зайбо деревянную ложку.
     - Ешь!
     Зайбо  двумя  ручонками  ворочает  ложку в котле, стараясь выудить  как
можно больше вареной травы.
     - Скорее! - говорит Ниссо, и Зайбо ест, обжигаясь.
     Ниссо  передает ложку  Меджиду, ждет своей очереди.  Ветер  дует сквозь
стены,  холодит голую  спину  Ниссо,  но  грудь  ее  раскраснелась от  жары.
Пятилетняя Зайбо в куске козьей шкуры, обвязанной вокруг ее тельца шерстяной
веревкой, похожа на маленькую  обезьянку.  Меджид с ногами увяз в лохмотьях,
когда-то  бывших холстом. Ложка ходит из рук в руки, все едят жадно и молча,
детские  животы надуваются: трава  съедена, но горячей потемневшей воды  еще
много.
     Дом Тура-Мо  ничем  не отличается  от других домов  маленького селения.
Вдоль грубо  сложенных каменных стен  тянутся широкие  нары из  глины.  Нары
разбиты на отдельные  части поперечными перегородками.  В углах  жилища  они
образуют  клетушки.  Раньше,  когда Тура-Мо жила лучше,  в  клетушках  зимой
ягнились овцы, хранились мука,  сено, солома; выше - на поперечных  полках -
стояли деревянные чашки с кислым молоком, козьим сыром, просяными лепешками.
Теперь  эти  клетушки пусты  -  у Тура-Мо нет даже одеяла,  и ночью укрыться
нечем.
     У самого входа, налево от него,  - загородка: корова Тура-Мо еще  жива,
но  страшно  отощала,  ее давно  кормят  только сухими  листьями  тутовника,
выпрошенными  в долг у  Барад-бека. Если  он откажется дать  еще, то  корову
придется зарезать на мясо, а Тура-Мо скорее позволит отрезать себе руку, чем
лишится коровы. Ниссо дружит с коровой. Ниссо чаще всего спит вместе с  ней,
свернувшись клубочком, прижавшись к ее теплому боку. Меджид и Зайбо по ночам
прижимаются к  Тура-Мо; прикрытая двумя джутовыми мешками, она спит прямо на
нарах, у самого очага, хранящего  ночью остатки тепла. Для Ниссо места здесь
нет. Ну и пусть: спать с коровой  гораздо спокойнее, корова привыкла к Ниссо
- не придавит ее, не ударит.  Ее  зовут Голубые Рога, но рога у нее вовсе не
голубые и очень маленькие, она черная, лоб  белый. Ниссо  знает, что Голубые
Рога - очень доброе и нежное животное, не однажды бывало - Ниссо просыпалась
оттого, что Голубые Рога лизала  ее лицо  своим шершавым языком. Ниссо любит
корову  и, пожалуй, больше  никого на  свете  не любит. И сегодня Ниссо тоже
оставила ей два пучка  добытой под снегом  травы, -  вот  сейчас, как только
кончит есть похлебку, отнесет эти два пучка корове,  приляжет с ней  рядом и
будет слушать урчание ее впалого живота и скрип плоских, стертых зубов...
     Ниссо  тушит огонь очага круглым камнем. Едкий дым растекается по всему
жилищу.  Меджид  и  Зайбо,  свернувшись,  как  котята,  уже  заснули.  Ниссо
оттаскивает их  в сторону, чтобы во сне они не свалились  в очаг, берет свое
горячее,  но все  еще  сырое  платье,  пучки  травы,  лежавшие  под  ним,  и
направляется к загородке, за которой ее ждет Голубые Рога.
     Но в жилище входит необычайно веселая Тура-Мо. Ее длинная белая рубаха,
под которой только  штаны, запорошена снегом, ее  косы растрепаны,  на конце
правой привязной косы болтается большой ключ от кладовки, от той кладовки, в
которой -  Ниссо это  знает  наверное -  давно уже ничего нет. Смуглое  лицо
тетки, большие темные глаза ее не такие, как всегда: Тура-Мо  улыбается. Это
удивительно,  что Тура-Мо улыбается. Ниссо не помнит, чтобы тетка улыбалась.
Странные  глаза  у  тетки  сейчас:  смеющиеся,  острые  и  блестящие.  Ниссо
старается прошмыгнуть за перегородку, но Тура-Мо толчком  возвращает девочку
к очагу. Ниссо молча садится, потупив взор и прикрывая платьем пучки  травы,
приготовленной  для  коровы. Но  Тура-Мо  как  будто  не обращает  на  Ниссо
никакого внимания: отвернулась, закинула ладони под косы, полузакрыла глаза,
расхаживает вдоль  и поперек  жилища. Ниссо искоса  наблюдает  за непонятным
поведением  тетки. Обычно Тура-Мо придет, сядет  у очага, даст  Меджиду  или
Ниссо  подзатыльника или, напротив, приласкает Зайбо, начнет есть молча и  о
чем-то задумавшись, потом долго, сомкнув губы, сидит без движения  -  всегда
мрачная, всегда недоступная.
     Сегодня  с ней  что-то особенное: ходит,  будто танцует,  и  шаг у  нее
легкий, глядит в потолок,  улыбается.  Ниссо  наблюдает  за ней и думает: не
убежать ли к корове? - но боится обратить на себя внимание тетки, - лучше не
шевелиться пока!
     Тура-Мо  вдруг начинает петь,  -  без всяких слов, только тянет на  все
лады  одно  протяжное:  "А-а-а..." Поет и ходит, как сумасшедшая. Ходит  все
быстрее  и  быстрее, приплясывает,  и  косы ее развеваются, рубаха  зыблется
волнами по ее тощему гибкому телу. Никогда не пела так тетка, и Ниссо уже не
на шутку страшно. Что будет дальше?
     Разом  умолкнув, Тура-Мо садится на нары  рядом  с  Ниссо. Лицо Тура-Мо
весело и  возбужденно. Сунув руку за пазуху,  она протягивает  Ниссо  что-то
розовое:
     - На, глупая, ешь!
     В пальцах Тура-Мо кусочек розовой каменной соли - лакомство, невиданное
давно. Ниссо опасливо глядит на кусочек, не решаясь принять его.
     - Ешь, - смеясь, повторяет Тура-Мо и сует соль прямо в рот Ниссо.
     Ниссо чувствует во рту  приятный вкус тающей  соли, но  все еще боится,
ласка тетки так необычна, что страх одолевает Ниссо все больше.
     Тура-Мо,  охватив руками Ниссо,  начинает покачиваться  вместе с нею из
стороны  в  сторону.  Опять  прикрывает  глаза,  опять  тянет  сквозь  зубы:
"А-а-а... а-а-а!.." Ниссо дрожит.  Тура-Мо  покачивается, но все тише, тише.
Замолкает. Руки  ее слабеют.  Ниссо,  думая, что  тетка  заснула,  осторожно
старается освободиться из ее рук.
     Но  Тура-Мо  вдруг открывает  глаза, глядит  на Ниссо иначе  - холодно,
жестко,  так,  как  глядит  всегда,   и  грубо  отстраняет   девочку.  Ниссо
отскакивает от очага.
     -  Ты куда? -  кричит  Тура-Мо,  и Ниссо разом  останавливается.  И уже
обычным, раздраженным тоном тетка  начинает: -  Похлебку варила? Где  огонь?
Почему в котле одна только вода? Весь день тут торчала, лентяйка?
     Ниссо, голая,  как изваяние, стоит, опустив  лицо. В руках ее платье, в
котором завернуты два пучка травы.
     - Отвечай!
     - Варила, - тихо отвечает Ниссо.
     - Значит,  сама наелась, а  мне не нужно? А я, что же, по твоей доброте
должна быть голодной? Это что у тебя в руках? Почему не сварила?
     - Голубые Рога...
     - Вот как! - впадает в ярость Тура-Мо. - О корове  ты думаешь, на тетку
тебе наплевать?! Или я тебя, проклятую, даром  держу у себя, кормлю, одеваю?
Неблагодарная дрянь! Выгоню вот на снег, ищи себе жилье в волчьих  берлогах!
Иди теперь за огнем, а это давай сюда!
     И,  вырвав  у  Ниссо траву, Тура-Мо злобно швырнула ее в  котел. Ниссо,
сжав  губы, без звука двинулась  к  выходу. Выскользнула на морозный  ветер,
надела на себя платье и медленно пошла к соседу - просить углей.
     Ночью, когда,  прижавшись  к  шерстистой  шкуре коровы, Ниссо спала, ее
разбудило  какое-то  всхлипывание.  Ниссо  прислушалась.  В  темноте  громко
плакала  тетка.  Умолкала  и  начинала  всхлипывать  снова.  Потом  раздался
пронзительный, испуганный плач Зайбо. Тетка умолкла и, что-то бормоча, стала
успокаивать дочку. Голубые Рога  повернула  голову, ткнулась мокрой мордой в
колени  Ниссо и вздохнула  протяжно, длинным коровьим  вздохом,  обдав Ниссо
струей  горячего  воздуха. Ниссо еще теснее прижалась  к  корове  и, глядя в
темноту,  стала  раздумывать  о  том,  что  могло  быть  причиной  недавнего
странного   веселья  тетки   и  почему  она  плакала  сейчас,  ночью?  Ветер
посвистывал в щелях между камнями так, будто в нем кружились демоны гор.


4

     - Пойду я, - говорит Бондай-Шо. - Со мной пойдешь?
     - Не пойду. Надо камни убрать. Работать надо...
     Вокруг губ Тура-Мо сухая, горькая складка. Ее не было в прошлом году.
     - Кому нужен твой патук? Ноги кривыми станут. Идем со мной лучше.
     - Не пойду. Пусть кривые - зато не умру.
     - Тебе весело жить надо, а ты не идешь. Я пойду.
     - Иди. Принесешь?
     - Принесу.
     И  Бондай-Шо ушел. Рваный халат на  голом теле, двуструнка  в руках, за
плечами  пустой  козий мешок.  Без мешка  не  переправиться  через  реку,  а
переправляться надо во многих местах. Ушел.
     Вот спускается по тропе: широкие плечи, бритая голова.
     Вот  коричневая  фигурка  далеко  внизу,  у   реки,  возится,  надувает
плавательный мешок.
     Вот поднял халат на плечи, взял мешок под живот - и в воду. Лег на него
и  черной  точкой  понесся  в  блистающей пене течения: взмахивает  рукой  и
ногами.
     Вот скрылся за мысом...
     В ущелье  весна. Солнце жжет горячо, но  ветер еще несет дыхание льдов.
Вверху,  над ущельем, слепят  глаза  ледяные пирамиды.  Но  с  ними  уже  не
справиться солнцу.
     Целую неделю нет Бондай-Шо. Без него Тура-Мо приходит в себя. Расчищены
от  камней  три  ступени  на  лестнице  крошечных полей селения. Натасканная
деревянными  чашками  земля  слежалась  за  зиму,  жесткой  коркой покрывает
ступени. Долгими утрами трудится  Тура-Мо: к спиленным козьим рогам привязан
сыромятный ремень, он обвивает  Тура-Мо.  А на  козьих рогах большой камень,
для тяжести, чтобы плуг шел ровнее.
     На других  полях работают  мужчины:  разве  дело  женщины пахать землю?
Никто не  поможет Тура-Мо.  Но никто и  не смеется  над ней, все  знают: она
одна, а Бондай-Шо одержимый. И если она сеет патук, то что  же ей делать? Ни
проса, ни ячменя не  согласился дать ей в долг почтенный Барад-бек. Пусть от
патука кривятся ноги, но  зато он даст урожай сам-пятнадцать  и может  расти
чуть не на голом камне. Конечно, Тура-Мо сумасшедшая: разве можно сеять одни
только зерна патука?  Ну  пусть  бы  еще пополам  с горохом,  все-таки будет
питательная  мука. Такую можно  есть целый месяц - дольше, конечно,  нельзя;
если есть дольше - обязательно заболеешь. Жилы под  коленями стянутся, кости
начнут ныть  и  болеть, ноги  скривятся,  как  серп. Но  Тура-Мо  не слушает
никого, сеет зеленые зерна и знать ничего не хочет. Ну, да всякий делает то,
что ему нужно, а когда нечего есть, и патук еда!
     Целую  неделю  нет  Бондай-Шо, и за целую неделю Тура-Мо  ни  с кем  не
перемолвилась словом. Только отрывисто бросает Ниссо: "Принеси воды", "Подай
камень",  "Раздуй  угли",  -  но разве  это слова?  Ниссо  делает  все,  что
приказывает ей Тура-Мо, и тоже молчит. Ниссо никогда  не противоречит тетке,
- молчит так, словно родилась без языка. Но, кажется, она довольна,  что нет
Бондай-Шо: без  него тетка всегда одинаковая  - сумрачная и злая. Нет ничего
хуже тех дней, когда она  смеется, приплясывает, ходит,  как пьяная. До этой
зимы  никогда не бывало с  теткой  такого,  а теперь бывает  все чаще, стоит
только ей провести день с Бондай-Шо.  Глаза ее горят,  слова,  самые разные,
цепляются  одно  за другое без  смысла; веселье и  ласки ее  сменяются такой
яростью,  будто  в нее  вселяются дэвы; оставаясь одна, тетка царапает  себе
лицо и рыдает целыми ночами. И это так  страшно, что лучше, если бы она била
Ниссо...  И несколько дней потом  Тура-Мо совсем  не похожа  на человека: не
ест, не работает. Пусть бы лучше Бондай-Шо не возвращался совсем!
     На  восьмые  сутки Бондай-Шо  вернулся.  Издали увидела его  Ниссо:  он
поднимался от реки  по узкой тропинке, таща на  себе тяжелый мешок. Взглянув
туда, где  Тура-Мо  очищала от  камней  четвертную  ступеньку  посева, Ниссо
увидела, что тетка, бросив работу, бежит навстречу Бондай-Шо. Они сошлись  у
входа в его  жилище. Тура-Мо  о  чем-то спросила его, и он потряс  на ладони
туго набитый маленький мешочек. Потом они  вошли в дом. Ниссо подумала, что,
верно, Бондай-Шо  принес с собой еды: может быть,  вареную  козлятину, может
быть, просяные лепешки? Ведь он всегда приносил с собой еду. И подумала еще,
что они  все съедят сами. Прячась за камнями, Ниссо  тихо прокралась  к дому
Бондай-Шо со стороны ограды.
     Дом Бондай-Шо, как и все дома в Дуобе, был с плоской крышей и без окон.
Стоя у  стены,  Ниссо ничего  не могла увидеть. Ловко  цепляясь  за  выступы
камней, упираясь  в  тутовое дерево,  приникшее к  дому, Ниссо  выбралась на
глинобитную  крышу,  подползла   к  дымовому  отверстию.  Она  очень  хорошо
понимала,  что если тетка или Бондай-Шо обнаружат ее, то ей несдобровать, но
еще  лучше знала, что успеет  вовремя ускользнуть.  Отсюда  она  услышала их
разговор:
     - Они  сидели кругом и  пили чай:  какой это был чай!  В нем было много
соли, и сала, и молока;  мои ноздри слышали его запах, я не  помню,  когда я
пил такой чай! Азиз-хон сказал, что всех нас угостит, если ему будет весело.
     - А кто еще был? - услышала Ниссо голос тетки.
     -  Много  народу.  С нашей стороны -  из Сиатанга и из Зархока; и с той
стороны - разве я знаю названия всех селений! Много людей, говорю, - большой
праздник! Таких, как я, тоже много пришло - наверно, человек сорок. В котлах
варились бараны... Я думал: буду веселее  всех, иначе Азиз-хон мне ничего не
даст.  Они  сидели,  все  старики,  и  спрашивали  меня:  почему  не  пришел
Барад-бек? Я отвечал всем: "У нашего Барад-бека болят  глаза". Может быть, и
правда - глаза болят у него?
     - Он дал мне восемь тюбетеек зерна патука.
     - Что сказал?
     - Сказал: молоком отдай.
     - А гороху не дал?
     - Жди от него! Посеяла один патук.
     - А вот мне Азиз-хон дал гороху, смотри - полмешка. Посеем его, хорошая
мука будет.
     - За что дал?
     -  Очень смешно. Новую игру Азиз-хон придумал! На  меня овчину изнанкой
надели, на спине горб из камня, в руках палка,  очень дряхлый старик из меня
получился. Зогара одели женщиной. Лицо белым платком закрыли, даже шерстяные
косы привязали. Вот  я  ухаживаю за  "ней",  "она" гонит меня.  Очень  ловко
играл... Так смеялись, чуть животы не порвали.
     - А мясо откуда взял?
     - Мясо? Всадники риссалядара съехались. Козла драли...
     - И сам риссалядар был?
     - Сам не был, не дружит с ханом... Козла драли, каждый хотел удаль свою
показать, первым козла к ногам Азиз-хона бросить!  Ха! Я  думал, друг  друга
они разорвут! А от козла только рваный мешок остался. Потом выбросили козла;
я и другие такие взяли его,  сварили. А  этот  мальчишка,  ханский  змееныш,
Зогар, Азиз-хону пожаловался, хан выгнал меня... Все-таки мясо осталось!
     - Ничего, хорошее мясо!.. А э т о г о много принес?
     - Вот видишь!..
     Ниссо  слушала, затаив дыхание. Ей очень хотелось  узнать, про что  они
сейчас говорят? Она заглянула в  дымовое отверстие.  Тура-Мо сидела у очага,
обняв Бондай-Шо,  и  держала большой  кусок вареной козлятины.  Увидев мясо,
Ниссо почувствовала такой неукротимый голод, что забыла об осторожности: она
пододвинулась