вила  себе
каждый камень пройденного пути, и решив: "Нет, этого не могло случиться",  -
снова поспешила вперед.
     В  одном  месте Ниссо обратила внимание на особенно темное  пятно среди
скал,  чуть  повыше  тропы,  и сразу  поняла, что это, должно  быть, пещера.
"Там!" -  безошибочным  чутьем определила она и, цепляясь  за камни, полезла
вверх. Поравнявшись с нижним краем пещеры, замерла и прислушалась. Только ее
слух мог сквозь  шум реки уловить мерное дыхание в глубине  большой, некогда
выдолбленной водою пещеры.  "Он, - подумала Ниссо и  испугалась. -  А  вдруг
Бахтиор? Ведь Бахтиор со своими  людьми ночует тоже где-нибудь  на тропе!" И
как раньше это не  пришло в голову? Напрягая слух,  Ниссо  определила, что в
пещере спит только один человек, - значит, он!..
     Подтянувшись на руках, Ниссо очутилась в пещере. Мелкие камешки под ней
зашуршали.
     - Кто здесь? - разом проснувшись, крикнул Шо-Пир, и Ниссо не увидела, а
почувствовала, что в руках у него ружье.
     - Шо-Пир, это  я... - прошептала она.  И  только тут поняла все безумие
совершенного ею поступка.  Метнулась было  назад, чтоб  уйти, чтоб как можно
скорее  исчезнуть,  бросить  Шо-Пиру только кулек  с  чаем и сахаром,  чтобы
Шо-Пир ее не узнал, не заметил... Но уже было поздно.
     - Ниссо!.. Почему ты здесь?.. Что случилось?
     Ниссо  молчала,  но  сердце ее, казалось,  готово  было разорваться  от
волнения и стыда.
     - Что ты? Что?.. Ну, что ж ты молчишь? - Шо-Пир придвинулся к ней, шаря
рукою  в  темноте.  Нащупав  локоть  Ниссо,  скользнул  пальцем по  ее руке,
добрался до прижатых к лицу ладоней.
     - Что плачешь, Ниссо? Что с тобой? Ну, говори же, что?
     -  Я...  я  не  плачу,  Шо-Пир...  -  прошептала  Ниссо.  -  Ничего  не
случилось... Не  знаю  я,  почему...  Просто так...  я  пришла... Сахар тебе
принесла... чай... Большая дорога...
     - Ты безумная! - пробормотал Шо-Пир. - Ты... - Но упрека не получилось.
Он привлек плечи Ниссо к себе, почувствовал  ее голову  на своей груди, стал
гладить растрепанные мягкие волосы. - Успокойся, Ниссо! - только и нашел он,
что сказать, и волнение девушки мгновенно передалось  ему. Ниссо притихла на
его груди, и  он  ощутил быстрое биение  ее  сердца. Кровь  бросилась  ему в
голову, все решения его,  вся рассудительность готовы были полететь к черту.
"Нет, нет... - наконец  удалось ему поймать спасительную мысль.  - Ей только
пятнадцать лет!"  -  И эта мысль  сразу  решила все. Резким движением Шо-Пир
отстранился от Ниссо, встал, решительно подошел к выходу из пещеры, раскинув
руки, уперся ладонями в шершавые стены.
     Ниссо различила его фигуру, смутно выделяющуюся на фоне противобережных
скал. Долго стоял он  так, ощущая на своем разгоряченном лице слабое дыхание
прохладного ветерка. Распахнул ватник,  расстегнул ворот  гимнастерки. Затем
резко повернулся,  сделал два  шага  и  снова сел рядом  с  Ниссо,  взял  ее
холодную руку.
     - Вот  что, Ниссо... Давай поговорим по  душам... Разве ты Бахтиора  не
любишь?
     -  Очень  хочу  любить  его,  Шо-Пир...  Не  люблю,  - тихо  и печально
вымолвила Ниссо.
     - Зачем же ты согласилась выйти за него замуж?
     Ниссо долго молчала и ответила еще тише:
     - Ты помнишь, я спросила тебя... Я спросила: ты хочешь этого?
     -  Глупая! Да разве  могу я этого  хотеть или  не хотеть: только сердце
решает твое...
     - Мое сердце... - прошептала Ниссо и повторила громко, с досадой: - мое
сердце... Разве ты не понимаешь?..
     - А если я понимаю, то что?.. Я хочу сказать тебе, Ниссо... Сколько лет
тебе, знаешь?
     - Пусть знаю. А почему мне не рано выходить замуж за Бахтиора?
     - Потому... Потому... - Шо-Пир тяжело вздохнул, взволновался. - Невеста
еще не жена... Есть советский закон... - И, усмехнувшись своим словам -  вот
поди объясни ей  все, - сознавая всю нелепость своего положения, сам на себя
рассердился:  - Ну  нельзя, Ниссо,  и нет  разговора. А  Бахтиору можешь  не
считаться  невестой, если  не хочешь.  Все равно, не скоро  дождался  бы  он
свадьбы, может, и сам  передумал бы... А то,  что мне  ты хочешь сказать,  -
проживешь три года еще, тоже, может быть, передумаешь...
     - Не передумаю я никогда!
     - Подожди!.. Ты не сердись на меня... Я о счастье твоем забочусь... Ну,
и довольно спорить. Знаешь что? Скоро рассвет. Тебе поспать надо!..
     - Шо-Пир! - с обидой, гордо сказала Ниссо. - Я тебя люблю!
     - Ну и  любишь, и  ладно!.. Хочешь  знать, я и сам тоже... Ну,  словом,
понимаешь...   Нечего  больше  тут  говорить...  -  Шо-Пир  чувствовал  себя
смущенным;   и  хотя  был  полон   нежности,  принял  в  растерянности  этот
добродушно-снисходительный  тон.  - Будем  жить,  как  живем.  Коли  любишь,
подождешь два-три года,  а  обо  мне не  беспокойся, никуда я не денусь! Вот
тогда и поговорим... Хорошо?
     - Как хочешь, Шо-Пир, - покорилась Ниссо. - А ты другую... ну, не  знаю
кого... не полюбишь?
     -  Нет, нет, никого,  успокойся,  пожалуйста... И хватит об этом, давай
спать,  Ниссо, возьми ватник мой,  посмотри,  вся  дрожишь,  в платье  одном
прибежала!
     Шо-Пир скинул  с плеч ватник и, когда  Ниссо  свернулась  калачиком  на
голом камне, накрыл  ее, заботливо подоткнув полу ватника ей под бок. Провел
рукой  по ее  волосам,  неловко  поцеловал  в лоб и, оставив  одну, отошел к
выходу из пещеры. Сел на краю, закурил трубку и так, не  шевелясь,  скрестив
на груди руки, просидел до рассвета, не зная, спит или не спит Ниссо.
     Звезды  над  ущельем  слабели.  Небо  светлело.  Когда  стало возможным
различать тропу, Шо-Пир обернулся к Ниссо, увидел, что она спит, с давно  не
испытанной  нежностью долго  глядел на нее. Наконец  оторвав от  нее взгляд,
протянул руку за ружьем и заплечным мешком, подумал,  захватил также кулек с
сахаром. Вынул из мешка две лепешки, положил их на камень; затем соскользнул
на  тропу  и,  вскинув  ремень  ружья  на  плечо,  пошел по  тропе  быстрым,
решительным шагом.
     Ниссо, накрытая ватником Шо-Пира, продолжала спокойно спать.


8

     Ровно  через сутки после ухода Шо-Пира к  Кендыри явился новый бродяга.
Шел  он  не  по ущельной  тропе,  а  по  вершинам первого ряда  встающих над
Сиатангом  гор. Он долго спускался по осыпи,  управляя, как кормовым веслом,
длинною  палкой,  которая помогала ему  сохранять равновесие в стремительном
беге по щебню, плывущему вместе с ним вниз. Все жители Сиатанга видели этого
человека и,  обсуждая, кто он, удивлялись, почему он избрал  столь опасный и
трудный  путь.  Не скрываясь  ни  от  кого,  пришелец  спустился на каменную
россыпь  пустыря.  Работавшие  на новых участках ущельцы, оставив  кирки,  с
любопытством  разглядывали его рваный и короткий, не  достигавший невероятно
грязных колен, халат, его  обмотанную шерстяными веревками обувь, его рыжую,
из домотканой холстины чалму. Пришелец был  молод и худощав, но не был похож
на голодного человека. Загорелое и обветренное, все в пятнах грузи лицо, нос
с  горбинкой,   темные,  но   не   черные  брови  никак  не  определяли  его
национальности. Он прошел  мимо ущельцев, бросая на них  быстрые равнодушные
взгляды, сказал по-сиатангски  одному из них: "Здравствуй... Где у вас живет
человек  по  имени  Кендыри?"  И когда  ущелец указал  ему на  сложенную  из
неровных камней ослятню, торопливо направился к ней.
     Кендыри встретил  его у порога.  Подойдя вплотную к брадобрею, пришелец
всмотрелся  в  его  холодные глаза  и,  чуть-чуть уголками губ  улыбнувшись,
заговорил по-сиатангски:
     -  Нет жизни честному человеку во владениях Азиз-хона! Был у меня  дом,
пшеница была, корова была,  восемь овец, жена, трое детей - все отнял у меня
проклятый  хан...  Жену  избили  камнями,  дети умерли  один за  другим... Я
сказал: месть ему, смертный враг  он мне,  пойду на советскую землю, вот где
жизнь таким  беднякам, как я... слышал я, живет в Сиатанге  бедный брадобрей
Кендыри, тоже было плохо ему, ушел,  теперь там хорошо живет... Приду к нему
и скажу ему:  давай вместе жить! Дорогу сюда искал, ноги мои  болят, чуть не
замерз в горах. Трудно  было, страшно мне было, снежных барсов боялся, дэвов
боялся. Ветер большой там, снега. Не знаю сам, как пришел.  Дашь ли мне ложе
рядом с твоим?.. Вот спасибо людям этим, показали, где ты живешь!
     Пришелец поклонился двум любопытствующим ущельцам, которые вслед за ним
подошли к жилью Кендыри и  стояли в почтительном отдалении,  прислушиваясь к
его возбужденным словам.
     - Благословен покровитель! Не хотел отрывать от работы вас! Да придет к
вам урожай пшеницы!
     - Та-ак... -  протянул  Кендыри,  - в  ослятне живу, не погнушайся моим
жилищем, иди ко мне, ложись, отдыхай! Потом разговаривать будем.
     Сложив на груди  руки, пришелец,  низко  нагнувшись, переступил  порог.
Ущельцы  вернулись к работе и  стали пересказывать всем только что слышанные
слова...
     -  Черт  бы  их  подрал,  отстали!..  Наконец-то  я  могу  говорить  на
человеческом языке! - воскликнул пришелец, убедившись,  что  ущельцы ушли. -
Трудно даже вам  объяснить, как эта  тарабарщина осточертела мне!.. Вы сразу
меня узнали?
     -  плох бы я  был, если б не сразу узнавал  "паломников"! -  усмехнулся
Кендыри. - Какого дьявола такой трудный пусть вы избрали?  Садитесь на... на
землю! Как вам нравится моя квартира?
     -  Надеюсь, когда-нибудь в одной из столиц  вы примете меня в лучшей...
не хотел идти по тропе - там эти, ваши, работают...
     - Видели их?
     - Видел сверху - дней на десять им еще хватит работы. Успеем?
     -  Думаю,  как  раз...  Об  этом  поговорим позже...  Расскажите, какие
новости т а м. Давно вы из города?
     -  После вашего  отъезда  недель  через  шесть уехал.  Месяц  блуждал в
восточных провинциях, пока по  вашему  делу не  вызвали. Ничего  особенного.
Угощать меня вы намерены?  Есть хочу  просто необычайно... Чем вы  питаетесь
тут?
     - Прекрасно питаюсь,  - усмехнулся Кендыри. - Могу сварить вам чудесную
похлебку  из  гнилых  бобов  с  примесью   нескольких  граммов  первосортной
сиатангской муки. Хотите?
     - Я это предполагал. Мне этот самый Бхара, - как вам нравится стиль его
выражений?  -  приблизительно  описал  ваше  положение.  Я  и  решил  о  вас
позаботиться, - не следовало,  конечно, нести с собой мелочи,  не принятые в
обиходе здешних ущельцев, но вы, уверен, меня не осудите!
     Пришелец развязал свой холщовый мешок, извлек из  него консервированный
паштет, две банки сардин, бутылку виски, коробку сигар.
     -  Вы  действительно  хороший  компаньон,  дорогой  мой  ференги!  -  с
удовольствием сказал Кендыри. -  Кстати, как вас теперь зовут? Но давайте мы
все-таки прикроем это мешком.
     -  Зовут меня Шир-Маматом. "Шир" - это тигр, и вполне по-здешнему... Но
неужели  у вас нет ни рюмок, ни хлеба?  - прикрывая продукты мешком, покачал
головою пришелец.
     - А разве бедным брадобреям позволено иметь это?
     - Придется из горлышка. Вы не больны, надеюсь?
     - Так же,  как  и вы? - Кендыри пальцем вдавил пробку в бутылку и подал
ее гостю: - Пейте!.. До сих пор вы, кажется, предпочитали коньяк?
     -  А теперь  я  изредка  получаю  подарки  от  одной очень далекой,  но
дружественной нам фирмы.
     - И думаете, крепче? - прищурился Кендыри.
     - Виски?
     - Нет, фирма!
     - Вы, как  всегда,  догадливы! -  улыбнулся ференги. - Дальновидность -
качество  весьма положительное.  Выпьем за это  качество  и  за  здоровье...
этой... Ниссо. Вы прекрасно сумели использовать обстановку!
     - Да, эта девчонка помогла  нам очень... Но  об этом потом,  потом... -
Кендыри  вскрыл консервы ножом, с  наслаждением  хлебнул из  бутылки глоток,
аккуратно обрезал кончик сигары, повертел ее в руках. - Неужели "гавана"?
     -  Первосортная,  мой  друг.  Специально  таскал  с   собою  для  таких
отверженных "маячных смотрителей", как вы... Нравится?
     Кендыри, затянувшись дымом, полузакрыл глаза. Помолчал. Захватил  двумя
пальцами жирную сардину, сказал:
     -  Курить,  кажется, полагается после  еды, но я слишком хочу и  того и
другого!
     - Чего бы сейчас вы хотели еще? - с улыбкой промолвил ференги.
     -  Ванну,  мой друг...  Эмалированную белую  ванну с  горячей  водой  и
душем... Кстати, как удалось вам превратить в  такой достопочтенный вид ваши
колени? Да и весь вы, будто бегемотовой шкурой обтянуты!
     - Состав  очень прост: глина, немножко золы.  Полезно  еще  - несколько
капель растопленного  бараньего сала с песком. Каждый день втирание в  кожу.
Только  сначала  нужно  создать общий фон.  Еще проще:  не  жалеть  сердца и
два-три месяца загорать на хорошем солнце... А вы как устраиваетесь!
     -  Ну, я ведь не  европеец! -  усмехнулся  Кендыри.  - Цвет  моей  кожи
естественный.  Но тоже кое-что  применяю. И вот  мечтаю о  ванне,  о доброй,
хорошей ванне!
     - Что ж! Сделаем дело, приезжайте к нам в отпуск,  я приготовлю ванну и
подарю вам халат.
     -  Спасибо. Если уж  мне  придется быть в отпуске,  я  надену  все  что
угодно,  кроме халата. Довольно мне халатов и здесь... Только вы  счастливей
меня,  вы, конечно, скоро назад, вам и отпуск дадут,  а мне... Чувствую, что
года два еще придется мне жить среди этих варваров.
     - Зато и ценят вас немножко иначе!
     - В конце  концов, мой друг, какой  толк мне от доброй оценки? До  этой
зимы я совсем не скучал. Даже, знаете, казалось, что другой мир мне  виделся
только во сне... Знаете, я недоволен нашей системой. С юности приучают нас к
самой цивилизованной  жизни; привыкаешь, забываешь, что ты не был европейцем
когда-то.  А  потом опять  перевоплощайся  в  дикаря! Душой-то  ведь уже  не
перевоплотишься! Вот порою и начинаешь томиться. После  того как  провел две
недели в нормальных условиях... эти две недели в нашем городе, - лучше бы их
вовсе  не было. Только начал очухиваться - и опять... Еще острей теперь  это
чувство...  Вот  бы нашего общего  друга,  который,  сам  никуда не выезжая,
только начальствует в городе, на мое место! Как вы думаете, что запел бы он?
     - А он, между прочим,  высказывал огромное  желание  побывать здесь. Но
ему ведь нельзя!
     - Почему?
     - Глаза не позволяют.
     - Разве он стал плохо видеть?
     - Ну,  зрение-то  у него по-прежнему превосходное! Но разве забыли  вы?
Глаза у него не такие, как у нас с вами, - слишком светлые.
     -  А!  Это  правда...  Но  и  туземцы  здешние тоже иной раз попадаются
сероглазые... Иногда даже за русского можно принять.
     -  Все-таки  признан неподходящим. А вам, мой  друг... трудно, конечно,
советовать... Но я бы на вашем месте спортом занялся или, скажем, охотой.
     - Благодарю вас!  - язвительно сказал  Кендыри. -  Не хотите ли вот эту
железную бритву метать  в  диких  архаров? В прошлом  году  у меня кремневое
ружье  было,  я  ходил  с  ним, чувствовал  себя  куперовским  охотником,  а
теперь... Забрал его у меня купец, не хотелось огорчать скрягу...
     - Кстати, где ваш парабеллум?
     - В земле, конечно... Пейте еще!
     Так, болтая, они оборванные, грязные, похожие на бродяг с аллахабадской
улицы, провели  часа  полтора, прежде чем приступить к  делу. Кендыри  начал
первый:
     - Этого Шо-Пира не видели?
     - Как же! Прошел он солдатским шагом... Потому я к вам сюда и явился.
     - Давайте обсудим план?
     -  Давайте. Только, как человек новый, я хочу сначала яснее представить
себе ситуацию...  Мне кажется, я  не совсем понимаю  смысл вашей комбинации.
Азиз-хон нагрянет сюда. А потом?
     - А потом сюда нагрянут русские красноармейцы.
     - А зачем предупреждать русских?
     - Пожалуйста, объясню. Гарнизон в Волости -  двадцать  один  человек. С
караваном осенью пришло еще десять. Сколько могут они выделить по тревоге?
     - Человек двадцать, я думаю.
     -  Правильно. Я  на такое количество и рассчитываю. Меньше,  чем десять
человек, в Волости они не оставят. Явившись сюда, эти двадцать человек будут
легко  перебиты.  Русские,  конечно,  на  этом  не  остановятся,  пошлют  за
подкреплением в гарнизоны Восточной границы, там уже два порядочных  поста у
них  установлены.  Сниму  солдат  оттуда. Пока они  подойдут  сюда,  пройдет
примерно не меньше месяца. Тогда тут загорится грог, и на этот  раз перебиты
будут доблестные воины Азиз-хона, - конечно, он раньше не уйдет отсюда...
     -  А  почему  не  уйдет?  Кстати,  чисто  психологический  интерес:  он
действительно любит эту девчонку?
     -  Девчонку-то   он  любит...  И  если  бы  не  она...  словом,  первый
побудительный   фактор  -  она...  Первый,  но  далеко  не  главный.  Тайные
соображения у него более, я бы сказал, прозаические. Их ни он и никто другой
не высказывает. Дело в  том, видите  ли... С  тех пор как  сиатангская знать
эмигрировала в  Яхбар, лишилась своих земельных и прочих доходов и обеднела,
заезжим  купцам ни  здесь,  ни  в  Яхбаре нечего  делать.  Карман  Азиз-хона
опустел,   ему   не  с  кого  брать   подорожный  налог.   В  глазах  своего
Властительного Повелителя почтенный правитель Яхбара потерял какой-либо вес.
Вот он и  хочет вернуть всех  эмигрантов  сюда, надеется, что  все обернется
по-старому...
     -  Но  неужели  у  него хватит  глупости предполагать,  что  большевики
допустят на  своей территории, - даже  на  таком  невзрачном  ее  клочке,  -
устранение советской власти? И неужели не понимает, что весь вопрос только в
том, какой срок понадобится им для переброски сюда вооруженной силы?
     -  В  широком смысле он, конечно, дурак, потому что надеется на иное...
Но  тут... Во-первых,  я всячески постарался  укрепить в нем  эту надежду...
Во-вторых, он настолько ограничен, что  ему  представляется,  будто весь мир
кончается пределами этих  гор и что сами горы  помешают  проникновению  сюда
какой бы  то  ни  было  вооруженной силы.  Он думает, что  его пятьдесят три
винтовки -  мощь  непобедимая. Воображаю, какая рожа была  у него,  когда он
получил  эти винтовки! Ну и, конечно,  придя  сюда,  он не  станет  особенно
торопиться  назад.  Достаточно будет уверить  его, что скоро сюда придет еще
один караван...  Он поставит здесь местного хана, объявит его своим вассалом
и будет  тут пировать до тех пор, пока его храбрецы не сожрут всех имеющихся
в округе баранов. Да и я постараюсь убедить его подольше  растянуть приятные
празднества  здесь.  Ну  и  никто   виноват  не  будет,  когда  через  месяц
подкрепления русских начисто перебьют его воинство.
     - Перебьют, конечно... А дальше?
     - А дальше? Миссия наша будет считаться блестяще выполненной. Весь этот
месяц  в  дипломатических  кругах  России будут  негодовать:  басмачи, Яхбар
напал! Весь мир узнает, что на границе тут происходит драка. Понимаете сами,
вряд ли в переговоры  России с  Властительным  Повелителем,  которые  должны
происходить в течение  ближайшего месяца, посольствам  обеих  сторон удастся
внести  нотки  подлинной дружественности.  За это  время  наше правительство
вполне   успеет  использовать   обстановку  и  получить   от  Властительного
Повелителя  те  плоды,  каких  столько  времени  и   столь  безуспешно  пока
добивается...
     - План ваш великолепен, делает  честь  вашей  репутации. Но представьте
себе на минуту: эти двадцать человек не выйдут сюда из Волости?
     - Вам,  мой друг, стыдно не знать психологию  русских большевиков.  Они
обладают скверной для них привычкой: стоит им услышать,  что где-нибудь туго
приходится  кучке самых не нужных им туземцев, как они тотчас же кидаются им
на помощь... Выйдут, конечно,  сядут на лошадей в ту самую минуту, когда  вы
сообщите им, что к Сиамангу приближаются басмачи, и помчатся сюда карьером.
     - Хорошо. А если здесь их перебить не удастся?
     -  Двадцать-то  человек?  -  презрительно усмехнулся  Кендыри. -  Одних
привезенных  вами  винтовок,  как  сообщил  мне  Бхара,  больше  пятидесяти.
Прибавьте сюда кремневые ружья, да помножьте все это на внезапн