когда  он уходил  за мукой. Купец
приготовил себе караван. Я, Кендыри, все  эти  дни жил  в  горах. Ты  знаешь
вверх по ущелью Кривую долину? В ней  еще есть трава,  там пасутся ослы, для
них хватит,  - я, как  дурак, пас там этих ослов. Пас их  и думал: нехорошее
дело делаю.  Каждый день  я ходил сюда, Мирзо-Хур передавал мне новых ослов,
взятых за долги, я по ночам  уводил их в  Кривую долину. Вчера пришел: шумят
ущельцы,  потому что  Бахтиор вернулся с мукой, потому что у  многих  теперь
будет  советская  мука,  но  нет  уже  ни зерна,  ни  ослов, купец  уйдет и,
наверное,  не придет  назад, а что они  будут делать весной, когда  настанет
время посева? Я, по глупости, много дурного делал. Приносил опиум для купца,
выполнял все его поручения. Но вчера я подумал: правдива моя душа, дела тоже
должны быть  правдивы -  подчиниться советской  власти  хочу, жить хочу, как
простой человек, среди  простого  народа.  И  вот  я перед  тобой;  все тебе
рассказал. Каждое мое  слово - правда. Времена настали такие, когда  человек
может правдой жить,  с чистым  сердцем, с руками чистыми. Иди проверяй, всех
спрашивай  -  я скажу  тебе,  у кого  сейчас нет зерна,  у кого  сейчас  нет
ослов...  К  Али-Мамату  пойди,  к  Ширим-Шо пойди, к Исофу пойди, к  Рахиму
пойди, к  Караширу  пойди,  к  Хайдару,  и  к Муборак-Шо, и к  Раджабу, и  к
Богадуру, и  к  Али-Нуру... Мне  нечего  больше  тебе сказать. прошу тебя об
одном:  боюсь мести  купца,  пусть о нашем разговоре он  не  узнает.  Бедный
брадобрей ищет покоя и мира, верит тебе, как не верил прежде никакой власти.
Дай мне обещание!
     - Хорошо,  Кендыри, - медленно произнес Шо-Пир. - Это я  пока могу тебе
обещать...
     И Кендыри, снова приложив ладонь к сердцу и  пальцы другой руки ко лбу,
низко  поклонившись,  ушел,  оставив  Шо-Пира  в  глубокой  задумчивости. Не
перебивая Кендыри, внимательно слушая все, что он говорил,  Шо-Пир следил за
выражением его  лица  и старался  догадаться, так  ли искренен  Кендыри, как
хотел  казаться? Глаза Кендыри были холодны,  лицо неподвижно, и все  время,
пока он говорил, ничего располагающего не было в этом  лице. Но вместе с тем
слова  Кендыри были убедительны,  и  если  все,  что  он  говорил,  окажется
правдой... Но неужели  действительно  купцу  удалось выманить  у ущельцев  и
ослов, и  зерно,  и  муку?  Если  Кендыри  сказал  правду,  нужно немедленно
действовать,  много  зерна они перемолоть не могли, значит, оно находится  у
купца. А если так, то один  искусный удар может навсегда избавить сиатангцев
от всех проделок купца.


11

     Шо-Пир выбил  пепел из трубки,  решительно  встал, вышел из  комнаты на
террасу.
     - Приходил кто-нибудь?
     Он  не успел  получить ответ:  в проломе ограды показалась Рыбья Кость.
Она почти бежала, прижимая руки к груди.
     -  Шо-Пир!  -  воскликнула она, упав на  колени.  - Умру я, у мрут  мои
дети... Не слушай ее, Шо-Пир!
     - Что  еще  такое? Встань! Рассердился Шо-Пир.  -  Хан  я тебе, что ли?
Встань, говорю, сейчас же!
     Рыбья Кость пыталась охватить руками его сапоги. Шо-Пир поднял ее:
     - Стой прямо, слышишь?
     Рыбья Кость, зажав руками рот, сдерживала рыданья.
     - В чем дело?
     -  Ниссо  не  дала муки!  - сказала  Даулетова,  прислонившись к косяку
двери. - Вот она тут скандалила. Без зерна пришла.
     Ниссо вскочила:
     - Она меня дрянью зовет, воровкой зовет, батрачкой зовет, Бахтиору осла
не дала, без зерна пришла, старая падаль она, зачем давать ей муку?
     Шо-Пир с  изумлением  глядел  на  пылающее  лицо Ниссо.  Забыв  о своих
слезах, Рыбья  Кость снова  кинулась на Ниссо  с бранью, взвизгивая и крича.
Шо-Пир, не зная, как образумить ее, отступив на шаг, ждал, когда она уймется
сама.
     - Жизни мне нет, света нет, прокляты  будьте вы  все, камни варить мне,
что ли? Нет у меня зерна, нет у меня  осла, ничего нет у меня, смерть мне, и
детям моим смерть. Пойду разобью им головы, пусть  не оживут,  пусть  черные
дэвы возьмут их души.
     -  Довольно!  -  крикнул,  наконец,  Шо-Пир.  -  Замолчи!  И ты, Ниссо,
замолчи! Отвечай, Рыбья Кость, почему у тебя нет зерна? Где зерно?
     - Врет она, спрятала!
     - Молчи, Ниссо...
     -  Покровитель  убьет  меня, правду говорю! - всплеснула  руками  Рыбья
Кость. - Осла нет! Зерна нет!
     - Где они?
     - Горе мне, я не знаю... Только нет их у меня, нет, нет, нет!
     - Подожди. Ты не знаешь, я знаю. Ты отдала своего осла Мирзо-Хуру? Так?
Не бойся, скажи!
     Женщина потупила взгляд.
     - Ну?
     - Так, - наконец решилась Рыбья Кость. - Не я отдала. Карашир отдал...
     - Я это знаю. Хорошо. Ты либо Карашир на мельницу  носили зерно? Мололи
его? Купцу отдали?
     - На мельницу носили. Не мололи, не отдали...
     - Где же оно?
     - Пропало, Шо-Пир. Пропало, совсем пропало. Бобо-Калон велел его в воду
выбросить!
     - Как выбросить? А ну-ка  рассказывай... Спокойно мне говори,  не враги
мы тебе, ничего плохого не сделаем.
     И когда  Рыбья Кость, сначала  волнуясь, причитая и  запинаясь, а потом
внятно и просто  рассказала всю правду, Шо-Пир, мрачный, но очень спокойный,
обратился к Мариам и Ниссо:
     - Видите, какие у нас здесь творятся дела? Ты вот, Ниссо, женские свары
с  Рыбьей Костью устраиваешь, я, как  слепой ишак,  ничего не вижу, а тут...
Э!..  Твое дело, Рыбья  Кость,  маленькое...  Спасибо, что  все  рассказала.
Узнала  теперь  купца!  Иди вниз спокойно,  будет  тебе мука...  Некогда мне
сейчас. Скажи,  хочешь, чтоб снова у тебя был осел? И твоя мука у тебя была?
И чтоб Карашир никогда больше не курил опиума? И чтоб дети твои были здоровы
и сыты, и чтоб ты сама одета была? Хочешь, чтоб было так?
     - Поцелую следы того, кто поведет меня по этой дороге!
     -  Так вот. Следы  целовать  тебе  незачем. А дорога твоя проста. Иди в
селение, расскажи всем, что купец  с  тобой  сделал.  Много таких,  как  ты,
пугливых. Как мыши, вы  прячетесь по  темным углам...  Скажешь еще: я сейчас
приду,  всем будут возвращены отобранные ослы,  всем будет возвращено зерно,
все факиры  от меня получат  муку. Скажи  всем:  Шо-Пир слово дает. А теперь
иди!
     - А мука, Шо-Пир?
     - Ты слышала? Все тебе  будет, если сделаешь  так, как я сказал.  И  не
бойся купца: кончилась сила его...
     Не подняв головы, Рыбья Кость пошла к пролому в ограде.
     Шо-Пир  рассказал Мариам  и Ниссо  все,  что знал  теперь  о  последних
проделках купца.
     На  тропе  показался   Бахтиор.  Он  подошел,  запыхавшись,  размахивая
рукавами  накинутого  на плечи халата, взволнованный,  возбужденный. Бахтиор
начал  рассказывать, что ущельцы идти  за мукой боятся: у них нет зерна, и у
многих из них нет ослов. Бахтиор, обойдя дома, убедился в этом и знает, куда
все девалось.
     -  Все, Бахтиор,  известно, - прервал его  Шо-Пир. - И вот что я решил,
Бахтиор.  Мы  сейчас пойдем  с тобой  в  селение.  Ущельцы волнуются,  и это
хорошо; мы поведем их в лавку купца, все отберем у него.  Если  мы пропустим
такой момент, мы никогда себе этого не простим.
     - Я тоже пойду! - воскликнула Ниссо.
     - Хорошо.  Только сначала навьючишь  на  нашего  осла  два пуда муки  и
отвезешь ее Рыбьей Кости. Ты понимаешь теперь, что напрасно ее ненавидела?
     - Понимаю, Шо-Пир...
     - Ну, так действуй! Пусть прежде,  чем пойдем  мы  к купцу, Рыбья Кость
убедится, что я ей  не лгу и что мои обещания - не обещания купца.  Ты еще и
во двор к ней войти не успеешь, а уже все селение узнает, что ты привезла ей
муку. И я нарочно именно тебя посылаю:  хочу, чтоб Рыбья Кость помирилась  с
тобой...  Мариам. Закройте здесь все.  Больше никому  ничего сегодня  мы  не
будем давать. Идем, Бахтиор!
     Таким, как сейчас,  -  быстрым  в движениях, уверенным  в  каждом своем
поступке, в каждом слове - Шо-Пир бывал прежде, когда его  отряд готовился к
боевой схватке, когда все зависело от четкости, стремительности, спокойствия
каждого красноармейца. Шо-Пир ощущал в себе ту давно не испытанную легкость,
ту  спокойную приподнятость  духа,  какие всегда  отличали  его в дни боев с
басмачами... Это настроение преобразило даже его лицо: сжатые губы, прямой и
строгий  взгляд  поблескивающих  серо-голубых  глаз,  чуть-чуть  нахмуренный
лоб...
     Ниссо уже гнала по тропе навьюченного мукою осла. Даулетова запирала на
деревянный замок тяжелую дверь пристройки.
     - Я тоже пойду! - крикнула она прошедшему мимо Шо-Пиру.
     - Отчего же! Идите! - по-русски ответил Шо-Пир.


12

     Шо-Пир   правильно  рассчитал.  Войдя  в  селение,  он  увидел   группы
возбужденных  ущельцев.  То,  что  прежде каждый  скрывал  от других, теперь
обсуждалось всеми: власть знает о том, что произошло. Тайное стало явным. И,
уже не думая о последствиях, факиры делились своими сомнениями и высказывали
надежды  на то, что власть, может быть, все-таки даст им муку. Только сейчас
для всех становилась ясной система  хитрых вымогательств купца. Все понимали
теперь, что наущения Мирзо-Хура о караване  неких советских купцов, будто бы
скупивших зерно, оказались ложью.
     Приверженцы  Установленного  расхаживали по  селению  и,  минуя  шумные
группы факиров, делали вид, что не  слышал язвительных замечаний. Пошепчутся
- успокоятся, думали они. Такие, мол, взрывы гнева факиров бывали  и прежде,
с тех пор как появилась новая  власть, а  шана, сеиды и миры выронили из рук
узду, управлявшую народом. Но гнев  факиров  подобен  внезапному  ветру: дай
дорогу ему, он пронесется, как сквозь ущелье, и тишина возникнет сама собой.
     Однако,  когда  в  селении  появились  Шо-Пир  и  Бахтиор,  приверженцы
Установленного  сразу сообразили, что на  этот раз тишина  не возникнет сама
собой и лучше закрыть глаза на все, что может произойти. Скорее добраться до
своих домов и не выходить из них.
     Те, к кому подошел Шо-Пир, почувствовали, что им уже не встать тихонько
и не  уйти, бежит  всегда  виноватый, лучше переждать,  может,  гнев  власти
минует их?
     Но Шо-Пир,  не  обращая  на них  внимания, подсел  к факирам, заговорил
просто,  приветливо,  так,  как  разговаривают  с  друзьями.  Языки  факиров
развязались: размахивая  руками,  тыча  себя в  обозначенные  худобой ребра,
показывая лохмотья ветхих одежд, факиры изливали душу в жалобах на купца.
     - Что будем делать, Шо-Пир?
     - Совсем мы нищими стали, голодать будем?
     - Зачем купец нас обманывал?..
     А из переулочков, из-за оград все подходили люди. Они издали следили за
разговором,   сначала  с  опаской,  потом  с  надеждой.  Большой  начинается
разговор, надо послушать его!
     И толпа растет вокруг Шо-Пира и Бахтиора...
     А Шо-Пир отлично все  понимает:  ему не нужно ни горьких причитаний, ни
гневных выкриков, - он видит нарастающее возмущение; короткими насмешливыми,
язвительными   словами  он  разжигает   его.  И   замечает,   что  в   толпу
протискиваются женщины и слушают жадно и никто их не гонит.
     "Пора!" - говорит себе Шо-Пир и  легким  скачком взбирается на  ограду.
Придерживаясь рукой за голую ветку тутовника, обращается к внезапно умолкшей
толпе:
     -  Боялись вы до сих пор! Чего  боялись? Посмотрите, какая мы сила! Кто
помешает  вам добиться справедливости? Почему, как рыба на крючок,  попались
вы на лживые обещания купца? Год за годом купец вытягивал из вас все: урожаи
хлеба, ягод и яблок, скот, одежду... половину жизни убиваете вы, чтоб отдать
ему долги,  а  он живет среди  вас, руки на животе греет.  Он мошенник, вор!
Почему  все ваше зерно у него? Почему вы  ему  отдали последних ослов?  Чего
боитесь?  Ваши  ребра  торчат,  дети  умирают  от  голода!  К  черту  пустые
разговоры! К черту пустой страх! Никаких нет за вами долгов, ничего вы купцу
не должны! Зерно, украденное им, ваше! Ослы, украденные  им, ваши! Шерсть от
ваших овец, шкуры лисиц, пойманных вами в капканы, - все у  купца, у вора...
Идемте к нему, возьмем обратно и разделим каждому его добро. Идемте за мною!
     Шо-Пир  спрыгивает  с  ограды  и,  кивнув Бахтиору,  решительным  шагом
направляется к лавке купца. Толпа, как бурный поток, движется за ними.
     Купец,  увидев  приближающуюся  толпу, торопливо выходит из  лавки.  Он
хочет незаметно обогнуть стену дома. Шо-Пир резко кричит ему: "Подожди!"
     Сложив   руки  на  груди,  Мирзо-Хур  стоит,   наклонив   голову,   как
разъяренный, но  испуганный, не решающийся броситься вперед бык. Впрочем, он
только  кажется  таким: сердце его бьется  все глуше и  совсем  замирает  от
страха, приковавшего его к месту. Подойдя к нему вплотную, Шо-Пир видит, что
губы Мирзо-Хура дрожат и что он боится поднять опущенные глаза.
     А на плоской крыше лавки появляется Кендыри. Он глядит на толпу. Шо-Пир
успевает заметить: Кендыри усмехнулся одним краешком  губ. Скрестив ноги, он
усаживается  на  крыше  в  той  спокойной  и  непринужденной позе,  в  какой
пребывают, предавшись молитве, все мусульмане.
     -  Ну  что ж!  - неспешно произносит Шо-Пир.  Пришло время,  Мирзо-Хур,
рассчитаться с долгами.  Открывай свою  лавку, мы  не тронем тебя,  если  та
отдашь народу все, что взял у него. Где зерно?
     И толпа, растекаясь, кольцом окружает лавку.
     Купец неверным шагом  входит в нее, распахивает настежь створки дверей.
И первой, промелькнув мимо Шо-Пира, в раскрытые двери вбегает Ниссо.
     - Куда ты, Ниссо?
     А  Ниссо уже юркнула  в темную глубину лавки, и через минуту вся  толпа
слышит ее звонкий голос:
     - Здесь зерно, Шо-Пир, до самого потолка! И мука!.. Муки сколько!..


13

     Половина дома, в  которой живет  Гюльриз,  озарена  полыхающим  красным
отсветом. В огне очага медленно потрескивает хворост. Тьма висит по углам; в
ней  тонут  полочки с  глиняной  посудой, козьи  шкуры и одеяла, сложенные в
глубине  каменных  нар.  Четыре  закопченных  столба,  подпирающих  потолок,
обозначают квадрат пола внизу  и  квадрат дымового  отверстия  наверху.  Дым
течет в это отверстие, и когда клубы его на мгновение слабеют, видны звезды.
На каменных нарах  вокруг очага сидят и полулежат  Бахтиор, Шо-Пир,  Мариам,
Ниссо, Зуайда, Худодод, Карашир и Рыбья Кость. У огня на корточках,  залитая
красным  светом, хлопочет  Гюльриз. Вареный рис уже  съеден. В большом котле
кипит вода.  Гюльриз понемногу вливает в  нее  из  кувшина вечернее  молоко,
размешивает  его  большой деревянной ложкой. Рыбья Кость  в новой грубоватой
рубахе необычно опрятна,  даже черные, с проседью, волосы ее заплетены в две
жидкие  косы. Она  любовно смотри  на личико спящего на  ее коленях ребенка.
Когда  Карашир в  новом  халате верхом на осле  торжественно  въехал  в  сад
Бахтиора, а  Рыбья  Кость,  шедшая  за  ним, внесла  в  дом ребенка,  Мариам
испугалась:  лицо ребенка было черным. Рыбья Кость объяснила, что  незадолго
перед тем ребенок споткнулся, раскровенив лицо об острый камень, и тогда она
обмазала его смесью сажи и бараньего сала, выпрошенного у одной из  соседок.
С  трудом  добившись у Рыбьей Кости  согласия,  Мариам  целый  час осторожно
снимала ватой и вазелином  эту "лечебную" мазь. Теперь ребенок мирно спит на
коленях матери, и только три багровые ссадины видны на его безмятежном лице.
     Гости пребывают  в  том приятном состоянии, когда спорить уже никому не
хочется, разговоры  возникают  и обрываются, и  всем доставляет удовольствие
переменный  жар  очага,  нежно  обвевающий  лица, а  тьма,  скрывающая углы,
создает  особый, суровый  уют.  Бахтиор, свесив ноги  с  нар, снова  и снова
наигрывает на тихой двуструнке и чуть слышно поет:

     Страсть к тебе в печени...
     Горный козленок устремился в твою сторону.
     Я схватился за голову от страданий!
     Вода - по каналу, вода - по каналу!
     Понапрасну он старается спасти свою душу.

     Все слушают. Бахтиор, полузакрыв глаза, видит перед собой только Ниссо,
сидящую  у  огня,  руки  -  на  коленях,  задумчивую, тихую,  губы повторяют
напеваемые Бахтиором слова. Бахтиору приятно, что  его песня нежит Ниссо, он
поет уверенно, с вдохновением. Ниссо глядит на свои  новые мягкие сапоги, не
замечая  их. Мысль ее  витает далеко, может  быть, она представляет себе  те
края,  о  которых теперь часто думает,  стараясь  проникнуть в тайну большой
жизни, из которой пришли сюда Шо-Пир и Мариам,  Бахтиору хочется, чтоб Ниссо
поняла, почему он поет именно эту песню, но как ему угадать мысли Ниссо?
     Шо-Пир  полулежит  на  нарах,  распахнув  свой  ветхий  красноармейский
ватник.  Цветные чулки, подаренные сегодня  Ниссо,  обтягивают ноги  Шо-Пира
выше  колен.  Он задумчиво  всматривается  в  профиль  склоненной над очагом
Зуайды. Как  и все,  она  слушает  тихую песню Бахтиора. Ее профиль  тонок и
строг,  большой лоб отражает игру красного пламени. Шо-Пир глядит  бездумно,
но  Зуайда словно чувствует  его взгляд, быстро поворачивается: что  смотрит
он?  Теперь ее лицо грубовато: нос слишком  широк,  глаза несоразмерно малы,
Шо-Пир переводит взгляд на потное, красное лицо Карашира, который привалился
спиной к  столбу,  закрыв  глаза, с  выражением блаженной  умиротворенности.
Сытый, довольный теплом, черный в своем новом, незапятнанной белизны халате,
он дремлет. Много лет ему, наверное, не было так хорошо!
     - А Карашир спит, - произносит Шо-Пир.
     Карашир приоткрывает глаза.
     - Не сплю.
     - Какой он стал важный в новом халате! - посмеивается Шо-Пир.
     - Теперь важный! - покровительственно говорит Рыбья Кость. - А там, как
щенок, вертелся!
     - Где? - спрашивает Шо-Пир.
     - А ты разве не видел?
     - Нет. Что делал он?
     Бахтиор прижимает ладонью струны:
     - Когда я с Кендыри и Караширом из Кривой долины ослов привел...
     - Ну? Что было?
     - Я тоже не видела, - выходит из своей задумчивости Ниссо.
     -  Ты,  Ниссо,  -  говорит  Бахтиор,  -  с  Худододом  мешки  из  лавки
вытаскивала,  а Шо-Пир  и  Мариам на площадке перед дверьми товары  считали.
Когда мы ослов привели, помнишь, все ущельцы из лавки бросились...
     - Ну, - говорит Шо-Пир, - я сидеть остался.
     -  Ты остался,  а мы  смотрели...  Ущельцы  все бросились, даже спорить
забыли, кому  что дать; прибежали,  каждый  своего  осла  обнимает,  щупает,
Карашир верхом на осле сидит...
     - Я расскажу!  -  перебивает  Рыбья Кость. - Он сидит. Я подбежала: мой
осел! Здоров ли, смотрю...
     - Смотришь, -  усмехается Карашир. - Шею его обнимает, уши  его гладит,
сама плачет, все смеются кругом!
     - Не плакала я!
     - Плакала! Лицо сморщилось, слезы текут!
     - Что ж, текут! - Рыбья Кость прикрывает рукой рот мужа.  -  Не  слушай
его, Шо-Пир! Ведь уже думала, не увижу осла моего. Исоф тоже плакал. А потом
вскочил на своего, как бешеный  скачет кругом. Муж мой, дурак, тоже  скакать
захотел,  а  осел под ним  не идет. Исоф  сам подскакал  к  нему, начали они
бороться, друг друга за плечи стаскивать. Люди хохочут. Я думаю: всем забава
мой муж, дурак! А сейчас, смотри, сидит важный.
     - Пусть  поважничает! - говорит Шо-Пир.  - Теперь время для него другое
пришло.
     - Почему другое?
     - А как же?  Халат  новый,  у жены его платье новое, зерно есть  - сами
ущельцы  долю  ему отделили,  мешок  проса тоже  достался ему, опиума больше
курить не будет.
     - Почему не будет? - спрашивает Бахтиор.
     - Потому  что, когда ты, Бахтиор,  с ним и с Кендыри ушли за ослами,  а
Худодод  и Ниссо из лавки все выносили, опиум у купца нашелся.  Где ты нашла
его, Ниссо?
     - В углу, под тряпьем.  Две ковровые сумы, зашитые!  Пусть помнит меня!
Продать меня Азиз-хону хотел!.. Шо-Пир, а как теперь с чулками быть, которые
я связала ему? Отдать?
     - Очень хочется?
     - Он шерсть дал мне... Его чулки... честно будет!
     - Что ж, отдай! А только, как думаешь, откуда у него шерсть?
     Зуайда коснулась колена Шо-Пира:
     - Мы ему шерсть давали. Я сама давала, стригла моих овец.
     - Даром? - спрашивает рыбья Кость, ладонью прикрыв от жары ребенка.
     - Не