м вы. А почему голодали? Те, проклятые,
волчье  племя,  все отнимали у нас... Миллион! Тутовых  ягод на  всех  ваших
деревьях, наверное, меньше миллиона... А у  нас там - много миллионов людей.
Но у тех, проклятых,  были  ружья, тюрьмы  и палачи  для  таких, как мы, для
миллионов. Правили они нами, горло перегрызали всем непокорным, заковывали в
железные  цепи руки и ноги. Боролись мы,  восставали, в мученьях умирали. Но
вот пришел человек, мудрейший, великий человек, в мире таких еще  не бывало!
В его сердце было  любви к справедливости столько, ненависти ко злу столько,
словно весь народ вместил  он в сердце свое! И закипела в  нем живая красная
кровь, рождая бессмертное зовущее  слово -  всесильное слово  всего  народа.
Зажглось  оно  огромной  красной звездою.  И  лучшие  друзья  того  великого
человека, а за ними тысячи смелых, крылатых духом вознесли над миром красный
свет этой звезды; проник он в миллионы сердец, и вспыхнули они разом, сжигая
везде проклятых  насильников, пробуждая в племени справедливость,  радость и
счастье, о которых люди мечтали тысячу лет...
     "Теперь скажу, - подумал Шо-Пир, - теперь получится! Об Октябрьской  им
расскажу, о товарище Ленине, и как в гражданскую воевали, и как..."
     - Шо-Пир! Шо-Пир!  - схватив за  рукав вдохновленного  созданием  новой
легенды Шо-Пира, горячо воскликнул Бахтиор. - Смотри, идут! Скорее, скорее!
     - Что такое? - обернулся Шо-Пир. - Кто идет?
     - Жены Пастбищ идут! Смотри!
     Шо-Пир, а за ним и  все  собравшиеся на пустыре сиатангцы обернулись  к
последним  домам селения,  из-за которых вприпрыжку, мыча и гремя деревянной
посудой, выбежали на тропу коровы, подгоняемые женщиной. За нею россыпью, по
камням  прыгали овцы.  Из-за  угла последнего дома показались  еще несколько
женщин;  они   бежали,  пронзительными  криками  понукая   овец,  стегая  их
хворостинами. Женщины явно стремились сюда, к пустырю, на собрание!..


7

     Этого не было никогда! Вся толпа  знала, что этого не было никогда. Мир
переворачивался на глазах...
     Жены Пастбищ  возвращаются  раньше времени и без  мужчин!  Жены Пастбищ
спешат на  собрание, не  боясь смотрящих  на них мужчин. Жены Пастбищ,  - не
привидения,  не сон и не дэвы, - вот  они бегут сюда  по тропе, гоня скот, и
первой  бежит,  размахивая рукавами белого платья, с  распущенными  по ветру
волосами  старуха Гюльриз! А за ней...  Каждый  из ущельцев всматривается  в
женщин,  бегущих за ней,  - не может быть, чтоб среди них была  его жена или
дочь!
     И только  Шо-Пир  стоит,  сунув  руки  в  карманы,  и  уголки  его  губ
вздрагивают,  ему хочется в  эту  минуту  смеяться радостно, неудержимо! Сам
того  не  замечая,  он  сжимает  большой  горячей  ладонью  плечо  доверчиво
приникшей к нему Ниссо.
     Коровы  мычат, овцы оглашают воздух  блеянием, далеко разносятся резкие
женские голоса.
     Неужели старой Гюльриз все удалось? Что будет сейчас? Что будет?
     Но сдержанная улыбка  сходит с лица  Шо-Пира:  пять,  шесть,  восемь...
девятая... Овцы еще бегут, но где ж остальные женщины?
     Неужели их только девять? Неужели никто больше не покажется из-за гряды
скал?
     А эти девять уже приблизились, ущельцы уже различают их лица, но Шо-Пир
глядит дальше,  туда, где  под  скалами  виден  черный дом  Карашира,  из-за
которого выбегает тропинка... Она пуста!
     Бахтиор тихонько дергает за рукав Шо-Пира, взволнованно шепчет:
     - А где же остальные, Шо-Пир?
     Шо-Пир проводит рукой по глазам, будто зрение его утомилось.
     -  Больше нет, Бахтиор! - упавшим  голосом говорит он, но, кинув взгляд
на  толпу,  горячо  шепчет:  -  Ничего,  это  ничего.  Пусть  девять! Ты  же
понимаешь? И это здорово!
     Коровы, добежав  до  пустыря, разом останавливаются,  раздирают  тишину
упрямым,  протяжным  мычанием.  Блеющие  овцы, наскочив  на  людей,  пугливо
рассыпаются,  и  женщины  бегут  за  ними, крича на них, стараясь  хлесткими
ударами собрать их в кучу.
     Шо-Пир  видит  Саух-Богор и сразу отыскивает взглядом  Исофа, - вот  он
стоит, застыв, кулаки его сжаты; разъяренный, он весь напряжен, еще минута -
он кинется  к жене. Мгновенно  оценив положение,  Шо-Пир срывается  с места,
легко  прыгая  с камня на камень, бежит сквозь толпу сиатангцев  к женщинам,
сгоняющим овец.
     И, едва добежав, весело, во весь голос кричит:
     - Большой праздник! Слышите,  товарищи? Большой праздник  сегодня! Наши
подруги пришли! - И так, чтоб все слышали, чтоб никто  не успел  опомниться,
восклицает:   -  Саух-Богор,   здравствуй!  Зуайда,  здравствуй!   И   ты...
здравствуй, Нафиз! И ты... Мы ждали  тебя, Гюльриз! Бросайте овец. Идемте со
мною, почетное место вам!
     Кто из мужчин в Сиатанге до сих пор так разговаривал с женщинами?
     А  Шо-Пир, окруженный ими, взяв под  локоть  Саух-Богор,  уже  ведет ее
сквозь  толпу  к тому  камню,  за  которым стоят Бахтиор, Худодод и товарищи
их...  И  понимает, что  уже не кинется на  свою жену Исоф.  Вот  он  стоит,
пропуская женщин мимо себя, бледный, с трясущимися губами, негодующий, не  в
силах  понять,  что же  это  такое: его жену,  держа под руку, проводят мимо
него, а он не имеет власти над ней, не смеет обрушить на нее свою ярость!
     Саух-Богор идет,  опустив  глаза,  она побледнела  тоже,  только сейчас
осознает  она всю  дерзость своего поступка, но  Шо-Пир  ободряет ее. Другие
женщины жмутся одна к другой, проходя с Шо-Пиром сквозь  толпу, под взглядом
мужских глаз.
     Справа на камне  сидит Бобо-Калон, - Шо-Пир проходит мимо так, будто не
замечает  его,  но быстрый,  мельком брошенный Шо-Пиром взгляд не  пропустил
ничего: палка Бобо-Калона переломлена  пополам; смотря в  землю, он ковыряет
обломком щебень под ногами, а вместо него, выгнув шею и задрав клюв, сердито
смотрит на женщин сокол, сидящий на плече старика... А рядом с Бобо-Калоном,
облокотившись на камень,  полулежит Кендыри, невозмутимый  и даже,  кажется,
чуть-чуть улыбающийся. Чему улыбается он?  И так же, как Бобо-Калон, потупив
взгляд, купец Мирзо-Хур поглаживает и поглаживает свою черную бороду.
     -  Садитесь,  гости!  -  спокойно  говорит  Шо-Пир,  подведя  женщин  к
гнейсовой, заменяющей  стол плите. - Худодод, посади сестру с  собой  рядом!
Садись, Зуайда... Вот Ниссо, которая вас ждала!..
     И, заняв прежнее место, Шо-Пир резко оборачивается к толпе.
     Тишины уже нет,  - медленный,  глухой в толпе нарастает ропот.  Надо не
потерять решающего мгновения, этот ропот надо прервать...
     -  Науруз-бек! Слушай ты, Науруз-бек! - отчетливо и уверенно произносит
Шо-Пир. - Ты кричал, Науруз-бек: "Пусть  женщины  сами  скажут, чьи правдивы
слова!"  Зейнат Богадур  о трех  лунах  сказала нам?  О скисшем  молоке  нам
сказала? Старая, мудрая женщина! Вот еще одна старая, мудрая женщина - среди
этих, пришедших к нам, -  кто не знает нашей Гюльриз? Здесь  спор у нас был,
Гюльриз, что делать с Ниссо? Скажи, Гюльриз, и ты свое слово, послушаем мы!
     - Нечего ей  говорить!  - вскочив с  места,  подбоченясь,  кривя  лицо,
пронзительно  крикнула  Рыбья  Кость.  -  Я  тоже  женщина,  говорить  хочу!
Распутница эта Ниссо, от мужа ушла, за двумя  мужчинами прячется! Тварь она,
зачем нам такую! Гнать ее надо от нас, гнать, гнать, гнать!..
     -  Правильно! Зачем  нам  такую? - подхватил  с другой стороны  пустыря
Исоф. - Зараза она -  наши жены не повинуются нам, Не  собаки мы, хозяева мы
наших жен! Азиз-хону отдать ее!
     - Отдать! Пусть  уходит! - выкрикнул  еще какой-то  ущелец, перешагивая
через толкнувшуюся в его ноги овцу.
     - Камнями бить!
     Решающий  момент был, казалось, упущен. Но тут сама  Гюльриз легко, как
молодая, выбежала вперед.
     - Довольно волками  выть! - перекрывая все  выкрики,  возгласила она. -
Меня,  старую,  слушайте!  Кто  слушает  змеиные  языки? Лжет  Рыбья  Кость,
одержима она, наверно! Не мужчины взяли к себе Ниссо. Я сама взяла ее в дом,
моей дочерью сделать  хочу,  нет дочери у меня!  Пусть живет  у  меня, пусть
посмотрят все,  какой она будет! Силой  взял ее  себе Азиз-хон, не  была она
женою ему, ничьей  женой  не  была. Не ханская  у нас власть,  новая  у  нас
власть, какое нам дело до Азиз-хона?
     Уронившая  лицо на ладони, оскорбленная, полная смятения, ужаса,  Ниссо
теперь подняла голову, следит за старой  Гюльриз. А  Шо-Пир,  зная, что дело
решится  голосованием,  понимает,  что   расчет  на   Жен  Пастбищ  все-таки
провалился;  он  обдумывает,  что  надо сказать ему самому,  простое,  самое
важное.  Он  знает:  ущельцы  в своих  настроениях переменчивы,  язвительная
насмешка  и  короткая  острая  шутка  сразу  всех  расположат  к  нему...Ему
вспоминается комиссар Караваев. Если бы, живой, он был сейчас здесь!..
     А  Гюльриз все говорила, рассказывая собравшимся о своей трудной жизни,
в которой  ни  один  человек не  мог  бы найти дурного  поступка.  Это  было
известно ущельцам.  Даже самые  враждебные Бахтиору  люди относились к ней с
уважением  и потому  сейчас слушали Гюльриз,  не  перебивая. И когда Гюльриз
кончила  говорить  и  воцарилось  молчание,  Мирзо-Хур  испугался,  что  уже
подсчитанные им  будущие барыши могут  выскользнуть из  его рук. Он поспешно
встал.
     - Ты, Мирзо, молчи, - тихо сказал ему Кендыри. - Не надо тебе говорить.
     - Скажу,  не мешай,  - махнул  рукой купец и закричал собранию: - Пусть
так! Как старый соловей, пела нам Гюльриз! Может быть, и красиво пела! Может
быть, эту ханскую жену можно ставить здесь. Может быть,  проклятие  не падет
на нашу землю. Я чужой человек, я пришел из Яхбара. Там власть одна, здесь -
другая.  Но для честных людей повсюду один закон! Вы забыли, Азиз-хон платил
за Ниссо сорок монет.  Если у  человека убежала  корова  и прибежала в чужое
селение и чужие люди оставили ее у себя и не хотят вернуть тому, от кого она
убежала,  что скажет  хозяин? Он скажет: "Отдайте мне деньги, которые  стоит
она, иначе вы  воры!" Кто же из вас  хочет славы:  все живущие в  Сиатанге -
воры? Дайте мне сорок монет, я отнесу Азиз-хону,  тогда не  будет  беды! Так
сказал я. Что ответите мне?
     Довод купца снова  вызвал  волнение  ущельцев: кто мог бы найти  у себя
сорок монет?
     Снова поднялся Науруз-бек:
     - Большинством решать будем! Поднимайте руки. Считать будем руки!
     - Считать! Считать! - закричали ущельцы.
     И тут с места поднялся Кендыри. До сих пор он держался незаметнее всех.
Но он ясно ощущал: старики говорили то,  чего  ждал он от них,  что ему было
нужно. Но результат ему  был нужен другой. Людей здесь, в Сиатанге, для него
не существовало:  в  затеянной им  тонкой  игре он относился  к  ним,  как к
фигурам  на шахматном поле; Ниссо  представлялась  ему пока только  одной из
пешек...  Но  именно этой  пешкой  рассчитывал  он кончить  большую  игру...
Уверенный в себе, встав с места, он очень спокойно потребовал:
     - Я говорить хочу!
     Казалось  бы,   Кендыри   был  всего-навсего   брадобреем.  Почему   бы
приверженцы   Установленного  захотели   внимать   ему?  Но,   услышав   его
требовательный возглас, Науруз-бек закричал:
     - Пусть говорит! Слушайте Кендыри все!
     И  покорные  Науруз-беку  старики  мгновенно  примолкли. В  наступившей
тишине  Кендыри  не  торопясь подошел  к Шо-Пиру,  улыбнулся ему, молитвенно
сложив на груди руки, обратился к ущельцам.
     - Я маленький человек, - тихо начал Кендыри. - Я живу здесь, да простит
меня покровитель, но раньше я жил за Большой  Рекой... И теперь хожу туда по
милости Мирзо-Хура. Доверяет он мне свои торговые дела. Маленькие люди любят
слушать  разговоры о больших людях. Азиз-хон - большой человек  во владениях
своих, и большие о нем идут разговоры. Слушал я,  почему не  послушать?  Так
говорят:  купил он себе молодую  жену и жил с ней. Жена Азиз-хона  была  как
лепесток  цветка.  Но  женщины  подобны  воде;   пока  стенка  кругом,  вода
неподвижна, чиста, и  в  ней  отражается  небо.  Если стенка сломается, вода
убегает из водоема, бежит  бурная, мутная, бьется по камням, не находит себе
покоя и  сама не знает  своего пути:  куда  наклон  есть, туда и  бежит, все
ниже... Не  закрыл ворот дома своего Азиз-хон. Убежала его жена. Вот она: вы
все ее видите! Разные здесь говорились слова. Говорили, что солнце погаснет,
если в  Сиатанге останется женщина, принесшая грех. Но не эта женщина решает
судьбу  миров.  Что она? Жена, неверная мужу!  А разве мало  в мире неверных
жен?  Разве  перестает  от  этого  расти  хоть  одна травинка?.. Нет!  Судья
Науруз-бек был не прав. Он принял пылинку за гору. И Бобо-Калон был не прав.
Гюльриз  хочет взять  Ниссо  в  дочери?  Старой женщине  нужна  в  хозяйстве
помощница... Жалко  нам этого?  Нет.  Может  женщина  жить одна? Я слышал  о
законах советской  власти: по этим законам  женщина может  жить  одна; пусть
живет  здесь  и  пусть работает. Ей тоже  можно  участок дать: захочет сеять
пшеницу, пусть сеет... Мирзо-Хур говорит: Азиз-хону надо сорок монет отдать?
Ха! Нужна ему жена, которая покрыла себя  позором! Не  нужна, плевать ему на
такую жену. Он уже купил себе новую - моложе и красивее Ниссо, и заплатил за
нее сто монет. Азиз-хон  - богатый человек и могущественный,  каждый день он
может покупать себе новых жен! Что ему эти сорок монет! Он может их  бросить
под  копыта ослу, он может их бродячим музыкантам отдать... Он не вспомнит о
них... А если нужно их отдавать, разве Ниссо сама не может вернуть? Пусть на
ней лежит  долг. Что  ж?  Кто  живет  без долгов?  Разве  все  вы не  должны
Мирзо-Хуру? Разве вы  воры, что до сих  пор не отдали  долгов  купцу?  Купец
доверяет  всем. Дело купца - кредит. Мирзо-Хур уже сказал свое слово, он уже
поверил  Ниссо,  что  она может вернуть долги. Вот она сидит в новом платье!
Его  дал  Ниссо  в  долг сам  Мирзо-Хур. Он дал ей шерсть,  чтобы она вязала
чулки, она  уже  вяжет  их,  работает,  чтоб отдать  долг Мирзо-Хуру.  Пусть
работает дальше. Пусть два года  работает  - она отдаст все долги и те сорок
монет, что  Азиз-хон заплатил за  нее. Мы знаем:  Шо-Пир  хочет  помочь  ей,
Бахтиор тоже хочет помочь, иначе разве решила бы Гюльриз взять себе Ниссо  в
дочери? Вот я о себе скажу: я нищим  пришел, теперь все есть у меня. Спасибо
купцу, помог мне. Знал он: тот, кто пришел сюда, не уйдет назад. Я не ушел и
все  долги ему отдал.  Кто из нас  не отдаст  свои долги купцу?  Разве мы не
честные люди? Я вам скажу: он немножко обижен, торговля его не идет, он даже
хочет  отсюда уйти, признаюсь вам, он говорил мне. Зачем обижать его? А если
он, правда, захочет уйти? Все долги ему тогда сразу отдавать! Разве можем мы
это? Я спрашиваю: кто мог бы сразу отдать все долги?
     Кендыри замолк. Ущельцы молчали. Озадаченный неожиданной речью Кендыри,
не понимая,  что заставило его  встать на защиту Ниссо,  Шо-Пир тоже молчал.
Шо-Пир видел, что речь Кендыри не вызывает ни  у кого возражений, Бобо-Калон
молчит, Науруз-бек молчит, и  все  старики молчат. Шо-Пир чувствовал, что за
словами Кендыри скрывается нечто, совершенно ему не понятное,  но  вместе  с
тем было ясно: Кендыри требует оставить Ниссо в селении. Его доводы вовсе не
так убедительны для тех, кто  с таким ожесточением требовал изгнания  Ниссо,
однако никто ему не  возражает, все как будто согласны с ним... И ведь почти
все, что сказал  Кендыри, мог бы  сказать и сам  Шо-Пир... Во всяком случае,
Кендыри говорил не как враг. Черт его разберет, что тут происходит!
     А Кендыри уже оборачивается к Шо-Пиру, открывая свои желтые зубы:
     -  Ты хотел, Шо-Пир, чтобы все поднимали руки? Считай! Вот моя первая -
за то, чтобы Ниссо осталась. Пусть  живет среди  нас, свободной будет пусть!
Кто еще поднимет руки за мной?
     Кендыри глядит на  толпу.  И - странное дело  -  первым поднимает  руку
Науруз-бек.  Старики  в недоумении глядят на него, он кивает им  головой, и,
слепо  повинуясь  ему,  они  медленно тянут  вверх  руки.  Поднимаются  руки
Гюльриз, Саух-Богор и всех пришедших с Верхнего Пастбища женщин... Поднимают
руки бедняки, получившие сегодня участки. Шо-Пир, не веря глазам, видит, что
голосующих за  Ниссо уже  явное  большинство. Бобо-Калон встает и, глядя под
ноги,  медленно уходит  с  собрания.  Мирзо-Хур  царапает  свою  бороду,  но
молчит...
     Ниссо стоит выпрямившись, на лице ее красные пятна.
     -  Что  скажешь,  Шо-Пир?  - то  ли  с торжеством,  то ли  с  насмешкой
улыбается Кендыри. - Народ решил: она остается здесь!
     Шо-Пир не  отвечает  ни словом:  да, народ так решил,  и это хорошо, но
Шо-Пир недоволен собой, - случилось что-то, чего  он не  может понять.  Одно
ясно  ему:  над  приверженцами  Установленного  Кендыри  имеет  необъяснимую
власть. Нищему брадобрею, пришельцу из  иного мира они повинуются слепо. Кто
такой Кендыри? В чем тайная сила его? Каковы истинные его намерения?
     Шо-Пир поднимается  и устало заявляет,  что собрание окончено.  Ущельцы
расходятся  медленно, перешептываются.  Науруз-бек  успокаивает  негодующего
купца.


















     67






ГЛАВА
СЕДЬМАЯ


     С тех пор как три зерна взросли, -
     Ячмень, пшеница, рожь, -
     Других найти мы б не могли
     В опаре всех хлебов.
     Три страсти в жителях Земли -
     И больше не найдешь -
     Страх, вера и любовь легли
     В основу всех основ.
     Но мы без страха век иной
     Основой укрепим двойной!

     Встающее солнце




1

     Конечно, Бахтиор все это сделал бы гораздо быстрее, но  его уже не было
в Сиатанге, а у Ниссо еще не хватало сноровки: ведь ей до сих пор никогда не
приходилось выкладывать каменные стены! К тому же  приготовленные камни были
разной величины, и, прежде чем выбрать подходящий, приходилось перебрасывать
всю кучу, наваленную в углу. Выбрав камень, Ниссо вертела его, прилаживая то
так, то иначе, - ей казалось, что камень не лег достаточно  прочно и что под
тяжестью других он обязательно упадет.
     Пока день за днем она таскала в корзине камни от подошвы осыпи и месила
глину, - ей представлялось, что выложить стену - самое пустое и легкое дело.
Конечно, эта  - третья - стена пристройки будет ничуть не хуже  двух первых,
поставленных Бахтиором. Сегодня Ниссо  трудилась с рассвета, но к полудню ей
удалось  поднять  стену не выше, чем  до своей  груди,  и работа становилась
тяжелей с каждым часом, потому что камни приходилось поднимать все выше...
     Ниссо работала  без  передышки: ей хотелось  как  можно скорее  увидеть
комнату готовой, покрытой плоскою крышей,  вровень с крышей всего дома. Надо
будет посередине  обязательно  сделать  очаг,  хотя Шо-Пир  и  говорит,  что
никакого  очага  не  нужно, зачем,  мол, в одном доме  два  очага? Будь  дом
Бахтиора  таким же, как  все дома  в Сиатанге, - одно помещение для  всех, -
можно  бы и не  спорить. Но ведь сам Шо-Пир хочет,  чтоб здесь  каждый жил в
своей комнате, и если  у Ниссо теперь тоже будет  отдельное жилье, то как же
не сделать в нем очага!
     Ниссо вся измазалась, глина кусочками засохла даже в ее волосах. Если б
Ниссо работала и дальше одна, ей к вечеру не  удалось бы выложить стену выше
чем до уровня своих плеч. Но вот сейчас, после того, как Шо-Пир вошел сюда и
укладывает  камни сам,  а  Ниссо  только подносит  ему  те,  на  которые  он
указывает, работа  идет с изумительной  быстротой. Как ловко он  все делает!
Тот камень, который Ниссо несет,  сгибаясь, охватив двумя руками и прижав  к
животу,  Шо-Пир  принимает на ладонь,  - подбросит  его на  ладони,  чтоб он
повернулся как нужно, и сразу кладет на раствор глины с соломенною трухой. И
камень ложится так, будто местечко поудобнее выбирал себе сам.
     -  Вот  этот  теперь,  Шо-Пир?  -  спрашивает  Ниссо,  дотрагиваясь  до
надтреснутого валуна.
     Шо-Пир оборачивается.
     - Не этот. Вон тот, подлиннее.
     - Этот?
     И, приняв от Ниссо камень, Шо-Пир продолжает разговор:
     - Значит, там, говоришь, трава хуже была?