направляет винтовку на подскочившего к
пещере басмача. Стреляет в его  блестящий коричневый лоб. Басмач  приседает,
вьюном вертится на тропе, срывается, исчезает.
     Третий уползает, пробираясь от вьюка к вьюку.
     Снова  тишина. Ануфриев дрожащими  пальцами  расправляет  окровавленные
волосы Дейкина. Дейкин мертв. Ануфриев бессмысленно глядит  на него, вызывая
негодование Шо-Пира.
     За мысом, впереди, возникает большая белая тряпка. Кто-то,  укрытый  за
скалой, долго машет ею,  наконец  выходит,  продолжая  крутить  тряпкой  над
головой, -  тучный  белобородый  старик  в  чалме,  в шелковом  сине-красном
халате, опоясанном ремнем с серебряной бляхой.
     Это  риссалядар. Никто  в  пещере  не  знает  его.  Он  идет  спокойно,
неторопливо. Оружия при нем нет.
     Шо-Пир подпускает его шагов на двадцать:
     - Стой!.. Что надо тебе?
     Старик останавливается, поднимает руку:
     - Я знаю, кто ты... Не стреляй... Говорить с тобой буду... Слушай ты, и
люди твои пусть слушают!
     Шо-Пир хочет  нажать спусковой крючок, но Мамаджан кладет руку на ствол
его винтовки:
     - Зачем стрелять? Стрелять можно потом... Давай слушать!
     Караванщики  глядят  на старика, наваливаются один  другому  на  плечи.
Оглянувшись, Шо-Пир видит,  что Ануфриев  торопливо навязывает на свой рукав
повязку с красным крестом.
     - Ты что это делаешь, фельдшер?
     - Докторов  они  не убивают,  я знаю!  -  побелевшими  губами  бормочет
Ануфриев.
     - Эх ты! - Шо-Пир поворачивается к риссалядару: - Говори, послушаем!
     - С  тобой, Шо-Пир, - высокомерно,  скрестив руки  на груди, произносит
риссалядар,  -  двенадцать  человек.  Уже,  наверное,  есть  мертвые...  Сам
Азиз-хон, да будет  с  ним мир, велел  мне  сказать тебе: нас много,  двести
человек,  двести винтовок. У  тебя и твоих людей  -  три.  Наша  власть  - в
Яхбаре, наша власть  -  в Сиатанге.  Все люди  Сиатанга славят  волю  нашего
Азиз-хона -  бог помог ему зажечь свет истины в  Высоких Горах. Кто  поможет
тебе  в Высоких Горах? Безумен ты  и  люди твои, противясь воле нашего хана.
Пусть день просидите вы здесь, - все равно,  конец ваш  придет.  Мы не будем
стрелять, не будем  посылать воинов истины под ваши пули. Мы зажжем  большой
костер, вы  задохнетесь,  как  мыши в  норе. Что помешает этому? Но милостив
Азиз-хон,  и вот  вам слова  его: зачем убивать  покорного  человека?  Пусть
живет,  мы не тронем его.  Говорю тебе, Шо-Пир, говорю  твоим людям: отдайте
нам ваши ружья, ни один волос с ваших голов не падет. Вот смотри:  священное
"Лицо  веры",  - риссалядар  вынул  из-под халата  какую-то ветхую  книгу  в
изорванном кожаном переплете, - высокую клятву на этой книге дает наш хан, и
я даю с ним.  Глядите,  моими губами касаюсь ее, да будут святы произносимые
над  нею  слова!  Отдайте  ружья, идите  с  миром, куда  захочется  вам.  Да
благословит  покровитель  милость  нашего  великого  хана!  Как  верблюды, у
которых через ноздри не продета веревка, свободны вы!
     - На книге клятва, - прошептал над ухом Шо-Пира Мамаджан, - не стреляй,
начальник. Кто  в  бога верит,  не  нарушит клятву  над книгой... Скажи ему:
пусть отойдет, мы подумаем.
     -  Нечего  думать  тут! -  гневно крикнул Шо-Пир. -  Ты  с  ума  сошел,
Мамаджан!
     Мамаджан оглянулся на караванщиков, и все они разом заговорили:
     - Пусть отойдет, подумаем мы! Правду он говорит!
     -  Конечно!  -  нетерпеливо  закричал,  поднимаясь  от  трупа  Дейкина,
фельдшер. - Нечего горячиться тут, дорогой товарищ. Скажи  ему:  пусть идет,
посовещаться надо!
     И, почувствовав, что убеждения сейчас бесполезны, с горечью воскликнув:
"Эх, дураки вы все!", Шо-Пир махнул рукой риссалядару:
     - Иди! Подождешь ответа!
     Риссалядар повернулся  и  важно  зашагал к  мысу, за  которым ждали его
басмачи.
     В пещере начался ожесточенный спор. Напрасно негодовал Шо-Пир; напрасно
доказывал, что  басмачи все  равно перережут пленных; напрасно  убеждал, что
продержаться  в пещере  можно несколько дней и  что  помощь рано  или поздно
придет, - вещь  если Карашир сумел предупредить о нападении, то, несомненно,
и сейчас он не сидит наверху сложа руки... Жители гор, караванщики, поверили
клятве на книге, Ануфриев  трусил  бесстыдно  и откровенно. И  когда  Шо-Пир
заговорил  о   том,  что  погибнуть  в  бою  почетной  смертью   лучше,  чем
подвергнуться истязаниям и пыткам в плену, - никто не захотел его слушать.
     - Сиди здесь, если тебе угодно! - злобно заявил фельдшер. - А мы пойдем
и  свои  две  винтовки  сдадим.  Надо быть дураком,  чтобы лезть  на  рожон.
Останемся здесь - наверняка крышка, сдадимся - вернее, что будем живыми... И
нечего  тут  разговаривать, -  разве не люди они? На кой черт им резать нас?
Караван нужен  им,  а не  мы! А коли нам каравана не  отстоять,  то чего без
толку из себя  корчить героев?  Я - фельдшер, вот красный крест, ты думаешь,
это им непонятно? И кончим разговор, вот белая тряпка, показывай им!
     Вынув  из аптечной сумки, висевшей у  него сбоку  рулон бинта, Ануфриев
рывком руки распустил его и сунулся было к выходу из пещеры.
     - Постой! - схватил его за руку Шо-Пир. - коли так, ваше  дело,  каждый
за себя решать будет. Кто хочет - идите. Я здесь остаюсь и винтовки своей не
отдам. Один защищаться буду, а патроны свои мне передайте...
     -  Если мы  не  сдадим  патроны...  -  начал было Ануфриев, но Мамаджан
перебил его:
     - Хорошо, начальник! Патроны  - тебе... Твое дело - смерть, видим мы...
Ничего, ты храбрый человек,  в  раю будешь... Жены,  наверное,  у  тебя нет,
детей нет. У нас  жены  есть,  дети есть, жить хотим...  Придем  в  Волость,
командиру расскажем... Давай руку, начальник.
     И Мамаджан  схватил,  крепко  пожал руку  Шо-Пира, потом  в неожиданном
порыве склонился и поцеловал ее.
     - Не сердись на нас. Молиться  за тебя будем! Когда жизнь  и смерть  на
скале встречаются, храбрым высокий путь!
     Один  за  другим  караванщики пожали  руки  Шо-Пира.  Последний  из них
промолвил: "Милостив к тебе будет Аллах!"
     Ануфриев тоже было протянул руку, но Шо-Пир презрительно произнес:
     - Они фанатики, а ты, сукин сын, трус! Иди лизать пятки хану!
     И, не  препятствуя  молча  снесшему  оскорбление  фельдшеру выкинуть из
пещеры белую  ленту  бинта, Шо-Пир сунул  в карманы все  предоставленные ему
патроны, сел  за камнями,  прикрывающими вход  в пещеру, положил  на  колени
заряженную винтовку. Насупясь,  молча смотрел он, как, выйдя из пещеры, один
за другим караванщики,  замыкаемые фельдшером, шли гуськом к мысу. Несколько
басмачей во главе с риссалядаром вышли  навстречу  им, взяли у Мамаджана обе
винтовки, проводили пленных за мыс.
     Охотничье ружье Шо-Пира  с десятком набитых дробью патронов  осталось в
пещере. Шо-Пир положил  его рядом с собой, навел на тропу винтовку и, тяжело
вздохнув, приготовился к защите.
     Вскоре басмачи вновь перешли в  наступление. Они подбирались по тропе и
слева   и   справа;   несколько  человек,   переплыв   реку,   заползли   на
противобережные  скалы, прямо  против пещеры,  и  стреляли  оттуда.  Надежно
укрытый  камнями,  Шо-Пир  посылал  пули  только  наверняка,  считая  каждый
израсходованный патрон.
     Сумерки  быстро  сгущались,  сливая  в  темные  пятна  очертания  скал.
Поглощенный стрельбой, Шо-Пир думал только о том, как  бы  не дать кому-либо
незаметно подобраться к пещере.
     Стрельба басмачей то затихала, то становилась  яростной и ожесточенной.
Несколько раз они пытались подбросить к пещере охапки сухого кустарника,  но
Шо-Пир сбивал  каждого, кто приближался. Вырванные с корнем кусты повалились
откуда-то сверху, ложились  на тропу под пещерой, груда их  все вырастала, и
помешать этому Шо-Пир не мог. "Но, - подумал он, - зажечь костер им все-таки
не удастся".
     Когда куча кустарника  поднялась  до уровня пещеры, Шо-Пир,  схватив за
ствол охотничье  ружье, высунулся из-за  прикрытия, надеясь  сбить  эту кучу
прикладом. Басмачи только того и ждали - Шо-Пир сразу же был осыпан  пулями.
Что-то кольнуло его в левое плечо, он  не  подумал,  что  это пуля, но левая
рука сразу повисла.  Он  подался назад, увидел на гимнастерке  кровь. Понял,
что ранен, выругался  и быстро разорвал на себе гимнастерку. Сумка фельдшера
валялась посреди пещеры; но басмачи снова стали стрелять.
     Боясь потерять  силы,  Шо-Пир положил  ствол винтовки на камень. Теперь
стрелять было неудобно, и, увидев на  противоположном берегу басмача, Шо-Пир
в первый раз промахнулся.
     Тоскливое  чувство  овладевало  им.  Было  уже совсем  темно, -  Шо-Пир
понимал, что скоро мушки не будет видно.  Угрожающие крики басмачей  надоели
ему, но он продолжал отстреливаться, зная, что патроны уже на исходе.
     Сверху  на  груду   ветвей  кустарника  неожиданно   полилась  какая-то
жидкость. Несколько  капель брызнуло на  Шо-Пира, - это был керосин.  Шо-Пир
сообразил, что басмачи  захватили тот керосин, что был навьючен  в  железных
бидонах  на ослов, оставшихся  позади  каравана... Он  понял еще, что теперь
конец близок. Перед его лицом огненной полосой промелькнули зажженные клочья
ватного  халата, куча  кустарника вспыхнула, затрещала, едкий дым повалил  в
пещеру.  Шо-Пир  сразу же  стал  задыхаться, слабость одолевала  его,  глаза
заслезились, стрелять он больше не мог...
     Сознавая,  что  погибает, Шо-Пир,  широко  размахнувшись,  выбросил  из
пещеры винтовку.  Кружась  в  темном воздухе,  она  полетела в реку.  Шо-Пир
здоровой рукой стянул с  себя  сапоги,  выскочил из  пещеры,  ступил  босыми
ногами прямо в пылающий костер, оттолкнулся, сделал сильный прыжок и головой
вниз  полетел  в  черную,  бурлящую  внизу  реку.  А ущелье огласилось ревом
торжествующих басмачей.
     Когда  взошла луна, вновь завьюченные  лошади  каравана, сопровождаемые
воинством  риссалядара, потянулись дальше,  вверх по ущельной  тропе. Вьюки,
оставшиеся  от  убитых  лошадей,  были  распотрошены басмачами.  Подгоняемые
плетьми,  полураздетые  и  разутые,   со  связанными   руками,   фельдшер  и
караванщики брели  между всадниками.  На шее каждого пленника  лежала петля,
веревки тянулись к седлам погонщиков.


2

     Дикие, ледяные вершины гор, среди которых до сих пор нечего было делать
человеку, оказались единственным убежищем для беглецов, спасающих свою жизнь
от  воинства  Азиз-хона.  Фирны  и  ледники,  объятые  морозом,  заиндевелые
зубчатые скалы не знали  весны, - они были так же неподвластны  теплу, как и
человеку.  И те,  кто  до сих  пор  боялся  горных дэвов  и  воющих страшных
метелей, пробирались теперь по двое, по трое и поодиночке к каменным  кручам
водоразделов.  На счастье беглецов, в  последние дни метельные тучи курились
только  над  самыми  высокими пиками. Погода стояла  ясная, ветры по  горным
склонам  притихли. Все путники  стремились  к долине  Большой Реки,  надеясь
найти приют в приграничных селениях, расположенных на пути к Волости.
     В  середине  дня  Саух-Богор  и  две  ее  подруги  увидели на  соседнем
скалистом гребне ученицу Мариам - Туфу и ее мать. Перекрикиваясь через узкую
котловину, они решили соединиться и, потратив несколько часов на преодоление
преград, которые их разделяли, сошлись на другом склоне хребта, вознесенного
над рекой Сиатанг.
     Карашир,  скитавшийся по скалам уже  второй день, дав  знать Шо-Пиру  о
басмачах, шел вдоль того же склона к селению. Он решил выбрать такое  место,
откуда можно было  бы, устроив обвал, задавить басмачей камнями.  Над собою,
на  фирновом   скате,  Карашир  заметил  людей:  они   пробирались  гуськом,
освещенные  заходящим  солнцем.  Приняв  их  сначала  за  басмачей,  Карашир
спрятался,  долго следил за  ними.  Они  приблизились;  он  увидел,  что это
женщины, узнал Саух-Богор. Вышел из-за скалы, закричал, замахал руками.
     Когда  изнемогающие   от   усталости  женщины,  наконец,  добрались  до
Карашира, он торопливо рассказал им о  караване и объяснил, как хочет помочь
Шо-Пиру.
     Уже начинало темнеть. Послышалось эхо идущей внизу перестрелки.
     Женщины  и  Карашир  направились  к реке  Сиатанг,  пока еще невидимой,
скрытой  внизу  под  ступенями  огромных  обрывов.  Когда, наконец,  путники
увидели реку, перестрелка уже прекратилась.
     Тьма сгущалась, и было непонятно, что происходит внизу. Где-то в черной
бездне заиграли отсветы красного  пламени. Женщины  гадали: "Кто разложил на
тропе костер?"
     Уже отсюда можно было  столкнуть камни,  они увлекли бы другие, обвалом
обрушились бы на тропу, скрытую  от  глаз темнотой и откосами скал. Но огонь
внизу мог быть костром каравана.
     Решили дождаться луны.
     Тут Карашир рассказал, что случилось с  ним  накануне утром,  когда  он
вместе   с   Бахтиором  и  ущельцами,  починив  последний  карниз,  собрался
возвращаться в селение.
     Бахтиор послал Карашира вперед, чтобы он разыскал под одним из карнизов
оброненный  лом и,  найдя  его,  дожидался бы  всех на тропе. Карашир  ушел;
хотелось  напиться  чаю  со всеми и вовсе не  хотелось  лезть под  карниз по
отвесным  скалам.  Но Бахтиор велел,  - он  пошел. Долго занимался  тщетными
поисками. Досадуя на Бахтиора,  собрался уже вылезть на  тропу, но увидел на
ней вооруженных всадников, притаился посмотреть: кто они?  Всадники проехали
мимо. Карашир вылез  на  тропу, пошел навстречу  Бахтиору.  Неожиданно снова
услышал  цокот копыт,  опять  притаился. По тропе ехали басмачи, очень много
басмачей. С ними - известные Караширу,  бежавшие из  Сиатанга сеиды и миры и
важный чернобородый всадник в богатой  одежде, с  окровавленной  повязкой на
лице - наверное,  сам  Азиз-хон. Карашир услышал:  сеиды ругали  Бахтиора...
Когда проехали,  Карашир долго сидел за камнем. Проскакал одинокий басмач, и
никто  больше  не  появлялся.  Карашир  вышел  и в  том  месте, где  оставил
товарищей,  не  нашел никого. Тропа была  забрызгана  кровью. Карашир  очень
испугался, решил спрятаться среди скал, нашел лазейку - взобраться наверх.
     Вот здесь, под ним, сейчас  этот  найденный им  трудный путь!  Выбрался
сюда, просидел весь вчерашний день и сегодня, наблюдая за тропой: басмачи не
раз  ездили  по ней  в обе  стороны...  А  потом показался караван,  и тогда
Карашир закричал Шо-Пиру...
     Взошла луна. Отсветов  костра уже не  было. Карашир и женщины осторожно
двинулись вниз.  Река заблестела  внизу,  и в лунном свете удалось различить
извитую  нитку тропы. Все было тихо там  - ни  каравана, ни басмачей, Таясь,
соскальзывая с камня  на  камень, рискуя  сорваться,  путники  спустились  к
тропе,  вышли  на нее  невдалеке  от  пещеры.  Прижимаясь  к  скалам,  чутко
прислушиваясь,  подобрались к  пещере,  заглянули  в  нее,  нашли  холодный,
оцепеневший труп Дейкина,  извлекли его на лунный свет, убедились, что этого
человека не знают, но он, наверное, русский, может быть, друг Шо-Пира.
     Карашир  сказал, что надо искать  остальных наверху и  внизу: наверное,
прячутся в скалах.
     Луна  поднималась  все  выше,  заливала  ярким светом  ущелье.  Карашир
осмотрел все  вокруг, заглянул с тропы вниз.  Скала уходила отвесом в  реку,
тут  спуститься  было  немыслимо.  Но  левее,  там,  где   кончался  карниз,
отброшенная мысом река окаймлялась полосой берега,  загроможденной  камнями.
Над ними на крутом, но доступном склоне темнели кусты облепихи.
     Карашир  направился к мысу, найдя  вертикальную  трещину, сполз по ней,
как по узкой трубе, достиг борозды, переходящей в крутую осыпь; скатился  по
ней к реке.
     - Шо-Пир!.. Шо-Пир!.. -  осмелев, кричали наверху  женщины, и голоса их
тонули в шуме реки, и никто им не отзывался.
     Карашир  побрел  по береговой кромке. Входя  в  воду  там,  где  кромка
исчезла, придерживался за зубья острых скал. Нашел на камнях  окровавленный,
превращенный  в мешок костей  труп басмача, стянул  с него сломанную пополам
саблю.  Дальше,  запутавшись  в  ветвях  одинокого  куста  облепихи,  висела
одиннадцатизарядная басмаческая винтовка. Карашир снял ее, убедился, что она
цела, и,  хотя в  магазине  не  осталось патронов, обрадовался, почувствовав
себя сильным.
     Выбрался на освещенное луной  открытое место, позвал женщин,  показывая
им винтовку и саблю.
     Они медленно спускались  от  тропы, а  Карашир, обогнув мыс, направился
вдоль реки.  Он  шел дальше и  дальше, уже  теряя  всякую надежду... Пройдя,
наверное,  больше километра,  испуганно остановился: на  маленькой  песчаной
отмели  ничком лежал  человек.  Его  босые  ноги,  освещенные  луной,  резко
выделялись среди мелких камней. Человек лежал неподвижно.
     Подумав:  "Мертвый",  Карашир   осторожно  подошел,  нагнулся  и  узнал
Шо-Пира. Бережно  перевернул  его, вгляделся  в бледное, безжизненное  лицо,
стер с него кровь и песок, тронул неестественно согнутую левую руку Шо-Пира:
она  оказалась сломанной.  Волнуясь,  Карашир приложил  ухо к груди Шо-Пира,
долго вслушивался и вскочил, закричав:
     - Бьется!.. Великий покровитель, еще бьется!
     И сразу, пронзительно, во всю силу своего голоса стал звать:
     - Сюда, идите сюда! Шо-Пир еще живой, здесь!..
     Никто не  откликнулся. Карашир опрометью побежал назад,  ошалело прыгая
через камни, скатываясь в быструю воду, одолевая ее течение, снова выбирался
на камни, продолжая кричать:
     - Э! Э! Сюда!..
     Наконец женщины услышали его.
     На  песчаной   отмели  они  окружили  лежащего  без  сознания  Шо-Пира,
обрызгивали его лицо, вливали в рот воду по каплям.
     Когда,  наконец, Шо-Пир  в  первый  раз  глубоко вздохнул  и  с  трудом
приоткрыл  глаза, Карашир  умиленно  сощурился  и  чуть  было  не  заплакал.
Сознание  медленно  возвращалось к  Шо-Пиру,  он застонал, закрыл  глаза  и,
превозмогая слабость, снова открыл их. Узнав  Карашира и  склоненную над ним
Саух-Богор, попытался приподнять голову, но, застонав, опять впал в забытье.


3

     Получив известие  о  том, что яхбарский хан собрал  банду  басмачей для
перехода  границы  в  районе реки  Сиатанг,  начальник  волостного гарнизона
приказал своему помощнику Швецову немедленно, с двадцатью саблями, выступить
в операцию.
     Ровно  через  час  Швецов, взяв с  собою гарнизонного  врача Максимова,
выехал вниз по Большой Реке. Два ручных пулемета системы "шош" и старенький,
но  надежный "максим",  две  сотни патронов  на  каждого  бойца,  галеты  на
полмесяца, неприкосновенный запас фуража  в передних  седельных  кобурах  да
старая, девяностых годов, десятиверстная  карта этого района,  составленная,
как значилось по ней,  "по расспросным сведениям", - вот все, чем располагал
маленький отряд для дальней и рискованной операции.
     Красноармейские   отряды  в  Сиатанг  еще  никогда  не  заходили.  Этот
малоисследованный район считался спокойным.
     Пятые  сутки  отряд  с  предельной для  коней быстротой  продвигался по
долине Большой Реки. Важно  было либо  предупредить налет, закрыв устье реки
Сиатанг, либо  - если басмачи уже перешли границу - полностью их уничтожить.
Яхбарец, сообщивший о банде,  не мог дать точных сведений о ее  численности,
сказал только, что банда небольшая, но имеет европейские винтовки неведомого
ему образца.
     Швецов  хотел взять  перебежчика с собой, но тот  сказался больным, его
одолевала рвота, ехать он явно не мог.
     После четвертой ночевки,  выехав еще до  рассвета, Швецов ранним  утром
переправился через устье реки Зархок. Здесь к нему подбежал  какой-то старик
в  рваном  халате  и жестами  объяснил,  что в его саду спят  два  человека,
прибежавшие из Сиатанга.
     Это были Худодод и его товарищ - Абдураим. Достигнув Верхнего Пастбища,
они с  невероятными трудностями  перевалили закрытый снегами водораздел и по
ущелью реки Зархок спустились сюда,  надеясь пересечь путь каравану Шо-Пира,
предупредить  его  о налете  банды.  Они  явились  еще  затемно,  совершенно
измученные,  и,  узнав, что караван  прошел мимо трое су