ым путем, -
через  перевал  Зархок.  Тропинка  к  перевалу, идущая  мимо  дома Бахтиора,
поднималась зигзагами прямо по склону встающей за садом горы. С  утра в этот
день Шо-Пир ушел вверх по тропинке, чтобы где-то на пути к перевалу починить
тот  висячий карниз, через который Бахтиору  и Худододу будет  очень  трудно
провести груженых ослов. И вот уже скоро закат, а Шо-Пира не видно!
     Не  дождавшись  Шо-Пира,  Ниссо  подняла  на  крышу  плоское  корыто  с
раствором. Подоткнув  платье,  ползая на корточках, она ладонями размазывала
глину  по крыше.  Время от времени поглядывала  на уходившую вверх  от  сада
тропинку, - воздух был чист и прозрачен. Тропинка видна издалека; Шо-Пир все
не появлялся. С тех пор как исчезла  луна, ветра не было, - осень, казалось,
выпросила себе у  зимы еще  немного покоя и  из  последних  сил держалась  в
сиатангской  долине.  Но даже  и в  безветренную  погоду дни были холодными.
Ниссо зябла и,  думая о Шо-Пире, досадовала, что до  сих пор не  связала ему
чулки, -  ведь  там,  на пути к перевалу,  сейчас  еще холоднее. Ведь  он не
прожил всю жизнь в Высоких Горах, не привык, наверное, плохо ему!
     "Только кисточки сделать  осталось, -  думала  Ниссо. - Домажу вот этот
угол, возьмусь за чулки, завтра ему подарю, не то еще выпадет снег..."
     Но и  домазывать  угла  ей  не  захотелось.  Бросив  обратно  в  корыто
зачерпнутую было  пригоршню жидкой глины, Ниссо обтерла  руки, спустилась  с
крыши во двор. Наскоро  обмывшись  в студеном ручье,  направилась к террасе,
чтобы выпросить у Гюльриз моточек синей шерсти.
     Подойдя к террасе, Ниссо увидела Гюльриз, стоявшую неподвижно, спиною к
ней. Запрокинув голову, старуха глядела из-под  ладоней на зубчатые, облитые
снегами  и  в  этот час  окрашенные густым потоком  заката  вершины  горного
склона.
     - Что смотришь, нана?
     Тут  только Гюльриз заметила девушку,  потерла ладонью напряженную шею,
тяжело вздохнула:
     - Если Бахтиор не придет завтра или сегодня, пропала наша богара.
     - Какая богара, нана?
     - Вот желтое пятнышко,  видишь?  -  Гюльриз  протянула  жилистую руку к
горам  и повела худым  пальцем по очертаниям горящих в закате склонов. - Там
посеял Бахтиор богару. Видишь?
     - Вижу  теперь,  - произнесла Ниссо. - Ничего не говорил он мне. Почему
так высоко?
     -  Где  найдешь  ближе  землю? Просила  его сразу после  собрания пойти
принести  хлеба,  а  он:  "Некогда,  мать!  Успею.  Сначала  в Волость  надо
сходить!"  Все о других  думает,  о себе думать  не хочет. И Шо-Пиру сказал:
"Ничего, долго  еще не  пропадет богара". А я  знаю - пропадет.  Завтра сама
пойду туда; старая я теперь, как взобраться, не знаю.  Молодой была - ничего
не боялась.
     - Не ходи, я пойду! - не задумываясь, сказала Ниссо.
     Старуха  оглядела девушку, будто оценивая ее силы. С сомнением покачала
головой:
     - Носилки длинные, длиннее тебя. Ты ходила с носилками?
     - Никогда не ходила, - призналась Ниссо.
     - Тогда как пойдешь? Качаться на  скалах надо, на одном пальце  стоять,
другой ногой - дорогу искать.  Ветер дует, тяжелые носилки за спиной, с ними
прыгать нельзя... Много лет надо ходить с носилками, чтоб научиться лазить в
таких местах. Упадешь -  мертвой будешь! Бахтиор подкладки из козлиного рога
к подошвам привязывает, когда ходит  на  богару. Он взял их с собой,  других
нет... Шо-Пир хотел пойти туда, я сказала ему: нельзя, не  обижайся, русский
не может так ходить, как мы ходим по  скалам. Послушался, не пошел. И ты  не
ходи. Я  тоже  не пойду. Один  Бахтиор  мог бы,  но нет его.  Пускай  богара
пропадает.
     - А что весной будем сеять?
     - Не знаю. Шо-Пир сказал: не беспокойся, будем... Откуда мне знать, что
Шо-Пир думает? По-моему, траву варить будем!
     - Нана! -  горячо воскликнула  Ниссо. - Я много  ела травы, я могу жить
травой, ты тоже, наверное, можешь... Шо-Пир - большой человек, руки большие,
ноги большие;  хорошо есть ему  надо, что  будет с ним? Пропадет, если траву
есть будет. И Бахтиор тоже - мужчина!
     - Вот я и говорила Шо-Пиру! Смеется. Говорит: Бахтиор муку привезет.
     - А как ты думаешь, нана, привезет он?
     - Не знаю, Ниссо. Мужчины сначала выдумают, потом своим выдумкам верят,
у мужчин всегда в уме надежд много... Я думаю: может быть, не привезет...
     Они  поговорили  еще,  делясь  сомнениями.  Старуха  вспомнила  прошлые
тяжелые зимы и свою жизнь: как  трудно ей приходилось, когда Бахтиор был еще
маленьким, а муж ее, отправившись зимой на охоту, бесследно пропал в снегах.
Ниссо слушала Гюльриз, и в душе ее поднималась острая жалость и к старухе, и
к Бахтиору, и к самой себе. Вот Шо-Пир рассказывает  о стране за горами, где
люди совсем не так - очень хорошо живут. Нет, этого, пожалуй, не может быть!
Пожалуй, правда,  даже такой человек, как Шо-Пир, просто придумывает сказки!
Хороший он, жалеет Ниссо, хочет развеселить ее!
     Гюльриз рассказала, что прошлой весной Бахтиор не захотел взять зерно в
долг у  купца, ходил  в Волость, принес оттуда мешок зерна, а потом  вздумал
лезть вот на эти высоты. Все смеялись над ним, говорили, что он сумасшедший,
а он все-таки полез и расчистил там площадку, засеял,  а  теперь вот  убрать
надо было, а  он  не убрал - о других заботится, а  где слова благодарности?
Недружные люди в  селении, как цыплята без курицы! Под крыло бы  их всех  да
пригреть!
     - А ты думать об этом не смей, - старуха показала  на зубцы вершин. - У
нас и носилок нет.
     - А с чем Бахтиор пошел бы?
     - Бахтиор? У Исофа брал он, мужа Саух-Богор.
     - Знаю. Ходила к нему с Бахтиором, когда ослов собирали... Нана?
     - Что, моя дочь?
     - Дай мне немного синей шерсти... На кисточки к чулкам не хватает.
     Получив  моток,  Ниссо отправилась  в  пожелтевший  сад, к излюбленному
камню, но не месте ей не сиделось.  Спрятав работу, она выбралась  из сада и
побежала в селение.
     Саух-Богор приняла Ниссо хорошо, как подругу, и обещала  дать  носилки,
но только чтоб об этом не узнал Исоф:
     - Не любит он тебя! Знаешь, после собрания  он так меня избил,  что три
дня я лежала. - Саух-Богор показала  Ниссо припухшие синяки  кровоподтеки. -
Только ты никому не говори об этом, иначе поссорюсь с тобой!..
     - Хорошо,  не скажу, - ответила Ниссо и  с  внезапной, неведомой к кому
обращенной  злобой добавила: - Только я бы... не позволила бы я, Саух-Богор,
бить себя!
     - Ночью приходи, - сказала Саух-Богор, будто не услышав Ниссо. - Исоф в
полночь  как раз...  -  Саух-Богор  запнулась. - У стены я  носилки оставлю.
Спать он будет ночью!
     -  Хорошо,  я приду ночью,  - согласилась Ниссо  и подробно расспросила
Саух-Богор,  как  нужно  наваливать  груз  на носилки,  чтоб он  не  нарушил
равновесия и  чтоб не сполз набок, когда, может быть, придется пробираться с
ним в трудных местах.
     Довольная и уверенная в  себе,  она  вернулась  домой.  Шо-Пир был  уже
здесь,  но  очень  устал  и,  едва  Гюльриз  накормила  его кислым молоком и
сушеными яблоками, завалился спать, -  все еще в  саду на кошме, потому что,
несмотря на холодные ночи, не хотел расставаться со свежим воздухом.
     Задолго до  рассвета Ниссо  выбралась  из дому,  потихоньку  прокралась
сквозь сад, спустилась в селение.
     Жилье  Саух-Богор  находилось на полдороге к крепости. Все  небо было в
облаках,  скрывших звезды  и  укутавших  ущелье так  плотно,  что тьма  была
непроглядной. Ниссо знала: надо ждать снегопада, в горах снег уже, вероятно,
выпал,  и   идти,  пожалуй,  опасно.  Но  об  опасностях   Ниссо  не  хотела
задумываться и убедила себя, что путь к богаре найдет...
     Подходя тесным  переулком  к дому Саух-Богор, она вдруг услышала  скрип
камней.
     - Тише,  кто-то идет. Стой, дурак!  - явственно  послышался  в  темноте
голос Рыбьей Кости.
     "Что она делает здесь?" Сердце Ниссо забилось учащенно.
     - Кто тут? - сдавленным голосом произнес Карашир.
     Рыбья  Кость оказалась смелей  - возникла в темноте  прямо перед Ниссо.
Ниссо различила и согнутую под тяжелым мешком фигуру Карашира.
     - Ну, я! Идите своей дорогой, - загораясь злобой, ответила Ниссо.
     - Это ты?  Вот как!  -  отступила в темноту Рыбья Кость.  - Что делаешь
тут? Шляешься по ночам? Смотри, Карашир, вот кого они пригрели: люди спят, а
распутница бродит... Как думаешь, к кому она крадется?
     Ниссо чувствовала, что сейчас снова кинется на  ненавистную женщину. Но
Карашир сказал:
     - Оставь ее, жена. Не время для ссоры.
     На этот раз Рыбья Кость  послушалась мужа. Бормоча что-то себе под нос,
она исчезла во тьме вместе с тихо попрекающим ее Караширом.
     Ниссо двинулась дальше, стараясь догадаться, что за мешок нес Карашир и
куда?  Ни  до  чего не  додумавшись, потихоньку, прокралась  во  двор Исофа,
нащупала оставленные  Саух-Богор  у  стены носилки. С  трудом взвалила их на
плечи,  обвязалась  сыромятными  ремешками и  отправилась  в путь. Никто  не
заметил ее, пока она пробиралась к подножью каменистого склона.
     Добравшись до подножья склона,  она медленно начала подъем, цепляясь за
выступы камней, когда  порыв  ветра грозил сбить  ее с  ног. Ветер  разогнал
облака,  Ниссо  поняла,  что  снегопада  пока  не  будет. Она  очень  хотела
подняться как можно  выше, прежде чем  наступит  рассвет. Только бы Шо-Пир и
Гюльриз не увидели ее с носилками на этих склонах!
     Когда красный рубец зари набух над гребнем противоположной горы, а небо
сразу заголубело, Ниссо,  исцарапанная,  потная, задыхающаяся, была уже  так
высоко над селением, что простым глазом вряд ли кто-либо мог ее  обнаружить.
Волосы  на  ветру  хлестали  ее  раскрасневшееся лицо,  взгляд был быстрым и
точным, сразу  замечавшим именно тот выступ  или ту зазубрину в скале, какая
была  нужна,  а в тонких,  плотно  сжатых губах выражалась твердая,  упрямая
воля. Пальцы босых ног  были такими  чуткими, что, казалось, видели то, чего
нельзя было увидеть глазами.


4

     Перебраниваясь, Карашир и Рыбья Кость  медленно подымались  к крепости.
Миновав полуразрушенные ворота, приблизились к мельнице и удивились, услышав
тихий,  протяжный  скрип вращающегося  жернова. Отведенная из  нового канала
вода,  журча, бежала под мельницу и маленьким водопадом рассыпалась с другой
ее  стороны. Рыбья  Кость,  нащупав  притолоку  входа, пригнулась  и  первая
вступила в длинное, узкое помещение мельницы, к ее удивлению полное людей. В
дальнем углу мигал крошечный огонек масляного светильника, тускло освещавший
сидящих  вдоль  стен мужчин. Рыбья Кость, не задумываясь, потянула за  собой
растерянного  Карашира,  сдернула с его  спины мешок, кинула  его  на другие
навороченные у входа мешки.
     -  Много  народу  вижу,  благословение  покровителю!  -  сказала   она,
усаживаясь на мешках и вглядываясь  в обращенные к ней лица  безмолвствующих
ущельцев. - Карашир, тут и тебе место есть!
     Карашир, несмело озираясь, сел.
     - Как  в доброе время собрались, - продолжала Рыбья Кость, обращаясь  к
молчащим мужчинам.  -  Тебя, Исоф, вижу... Али-Мамата  вижу... Здоров  будь,
справедливый судья  Науруз-бек! Да будет светла  твоя борода,  и  ты  здесь,
почтенный Бобо-Калон? Другие мелют, и мы пришли... Позволишь ли нам?
     -  Круг,  размалывающий  зерно, умножает блага  живущих!  -  спокойно и
наставительно  произнес Бобо-Калон.  -  Покорный Питателю  подобен  огню, не
нарушающему законов!
     Карашир  понял,  что,  придя  сюда,  он  как  бы  возвращается  в  круг
почитающих  Установленное и что  Бобо-Калон напоминает ему об этом. Встретив
взгляд Али-Мамата, племянника бежавшего в Яхбар мира Тэмора, Карашир заметил
насмешку в его мутноватых глазах. И, чувствуя, что, ожидая его почтительного
приветствия  Бобо-Калону,  все  сидящие  смотрят на  него  пренебрежительно,
уязвленный  Карашир молчал. Стоило ли два  года  идти против Установленного,
ссориться со всеми, кто негодует на  новую  власть, чтоб сейчас, из-за мешка
муки,  снова признать себя презреннейшим  из презренных, самым ничтожным  из
всех сиатангских факиров?
     Карашир  мрачно  смотрел  на огромный  круг  вращающегося  жернова,  на
деревянную  лопаточку,  которой  Исоф сдвигал  в сторону  накопившуюся перед
каменным  кругом  муку, и  не  размыкал губ. Если б Карашир  повернул лицо к
смотревшим  не  него  осуждающими глазами  приверженцам  Установленного, он,
вероятно, не  удержался бы  и  произнес  то, что от  него ждали...  Но мысли
Карашира  закружились,  как  этот  тяжелый  жернов;  Карашир представил себе
приветливое  лицо Шо-Пира, и улыбку его, и дружеское прикосновение Шо-Пира к
его плечу; только разговаривая с Шо-Пиром, Карашир чувствовал себя достойным
уважения человеком, только в общении с  Шо-Пиром  исчезало  в  нем привычное
чувство униженности.  И вот сейчас,  когда  впервые  в  жизни недоступный  и
важный Бобо-Калон сам обратился к нему и ждет от него, от ничтожного факира,
ответа на свои слова, Караширу  вдруг захотелось показать, что он не тень, у
него есть  своя воля, свой ум. Кровь  бросилась в голову Караширу,  он знал,
что обида, какую он может нанести Бобо-Калону сейчас, - при всех этих всегда
враждовавших с ним людях, -  будет жить  в Бобо-Калоне до  конца его дней...
Вскинув голову, Карашир  взглянул  прямо  в  лицо внуку хана, тусклый огонек
светильника отразился в его полных ненависти глазах:
     - Почтенный  шана,  как  мельник,  ждет подаяния от  факиров... Сколько
возьмешь за размол, благородный Бобо-Калон?
     Если бы Карашир плетью ударил Бобо-Калона, старик, вероятно, не  поднял
бы ладони так стремительно, как сделал это, словно отбрасывая нанесенное ему
оскорбление.  Рыбья  Кость, закрыв рукавом лицо,  кинулась  ничком  наземь и
потянулась рукой, стремясь почтительно коснуться ног старика:
     - Прости его,  почтенный шана, дэвы свернули  ему язык, наверное, опиум
еще кружит разум его... Закрой слух свой, не знает он, что говорит!
     Сжатые  кулаки Бобо-Калона,  остановившиеся в  глубоких орбитах налитые
кровью глаза, трясущиеся от негодования губы  испугали Карашира, но, поборов
свой страх, он,  сам  вдруг разъярившись, схватил  за плечи  распластавшуюся
перед Бобо-Калоном Рыбью  Кость, поднял ее и, как куль муки, выволок наружу,
в темную холодную ночь.
     -  Иди,  проклятая, из-за  тебя все!  Ничего  мне не надо - ни муки, ни
зерна! Убирайся, не место нам здесь!..
     И когда  Рыбья Кость попыталась кинуться на  него, он вдруг в бешенстве
схватил ее за шею и тряс, тряс до тех  пор, пока она не сомлела в его руках.
Тут он сразу пришел в себя,  поволок ее к  водопаду, рассыпавшему брызги  за
мельницей, сунул  ее голову в струю холодной  воды и, когда она все-таки  не
пришла  в  себя,  положил на  мокрые камни.  В темноте  он не видел ее лица.
Подумал, что,  наверное, совсем задушил  жену, уронил голову  ей на  плоскую
грудь, обнял Рыбью Кость и заплакал...
     В  темноте у дверей  мельницы послышались  возбужденные голоса.  Кто-то
сказал:  "Жалко, поделить лучше".  Другой сердито крикнул: "Не  жалко". Мимо
Карашира прошел согнутый, с грузом на спине человек - это Али-Мамат пронес к
брызжущей  воде мешок с зерном Карашира, а за ним  по пятам, подталкивая его
палкой, следовал Бобо-Калон.
     - Бросай! - приказал Бобо-Калон.
     Из распоротого мешка зерно тяжелой струей посыпалось в воду. Али-Мамат,
должно быть, хотел часть зерна утаить для себя, потому что послышался  голос
Бобо-Калона: "Все!  Все!  И это! Да развеет вода  нечистое!"  Вода  в канале
зашипела, все затихло.
     Карашир, уткнувший  лицо в грудь Рыбьей Кости, слышал это как бы сквозь
сон. А  когда  Рыбья  Кость  с протяжным вздохом очнулась, в темноте  вокруг
мельницы  уже  не  было никого.  Мерно поскрипывал жернов,  стучал по камням
водопад, и Карашир, подумав, что не все еще в мире пропало, принялся гладить
мокрые спутанные волосы жены.


5

     Утром, проснувшись  от  холода,  Шо-Пир скинул с головы ватное одеяло и
увидел, что  горы над  самым селением  покрылись снегом. Этот снег  оставили
стоявшие над  ущельем ночью, а к утру поднявшиеся высоко, разорванные ветром
облака. В свежей белизне  склонов вырезались черными полосами грани отвесных
скал. Селение, однако, еще не было тронуто снегом -  желтые, облетевшие сады
волновались  под  ветром. При  каждом  порыве  его листья  долго кружились в
воздухе,  неслись над  рекой,  над  домами,  над серой  пустошью обступающих
селение осыпей...
     Прежде всего Шо-Пир подумал о Бахтиоре и Худододе: положение становится
очень серьезным; если  они все еще ждут  каравана в Волости, надежды на муку
придется  оставить; если же  они с  грузом вышли и снега застали их  в пути,
значит, застрянут под перевалом,  и нужно собирать народ  им на помощь... Но
кто может  знать, где  сейчас находятся  Бахтиор с Худододом? В  одном можно
быть уверенным: застряв в  снегах, Бахтиор ослов с мукой не бросит, а пошлет
Худодода в селение за помощью. Но ждать, конечно, нельзя, надо  пойти самому
или послать кого-нибудь навстречу.
     Шо-Пир отбросил  в  сторону  одеяло.  Дрожа от  холода,  быстро оделся;
взошел на террасу,  заглянул  в  комнату Гюльриз.  Сидя на  корточках  перед
очагом, она раздувала огонь.
     Гюльриз обернулась, сказала встревоженно:
     - Зима спустилась... Где Бахтиор?
     - Придет, - скрывая свои сомнения, протянул Шо-Пир. - Наверное,  близко
уже! Что, Ниссо еще спит?
     - Не показывалась... Значит, спит.
     -  Устала, должно  быть, - сочувственно сказал Шо-Пир,  - пускай  спит.
Кипяточку бы мне поскорей, Гюльриз. Дела сегодня много...
     Когда вода в  кувшине вскипела и  Шо-Пир,  накидав в пиалу сухих яблок,
выпил кисленького настоя,  он велел Гюльриз взглянуть, почему, в самом деле,
так заспалась сегодня  Ниссо.  Гюльриз вернулась  на террасу,  сказала,  что
постель Ниссо смята, а ее самой нет.
     - Ты и утром ее не видела?
     - Не видела... Не понимаю... Куда ушла?
     Шо-Пир  несколько  раз  окликнул Ниссо  - никто не отозвался.  Уходя из
дому,  она всегда говорила  старухе, куда идет. Шо-Пир подумал: не случилась
ли  какая беда? Как было не сообразить до сих пор, что, возможно,  Мирзо-Хур
или   приверженцы   Бобо-Калона  захотят   украсть  девушку   и  за  хорошее
вознаграждение вернуть ее Азиз-хону? Чего не случается в этих местах!
     Однако никаких следов борьбы в комнате  Ниссо не было,  ночью тишина не
нарушалась ничем. Шо-Пир всегда спал чутко, - он бы проснулся,  если б Ниссо
хоть  раз крикнула.  И  все-таки,  обыскав  весь  сад, Шо-Пир  не  на  шутку
встревожился.
     "Пойти в селение, искать ее надо!"
     Шо-Пир  торопливо  идет  в  свою  комнату,  распахивает  шкаф,  хватает
завернутое в тряпку охотничье ружье, поспешно  ищет гильзы,  пыжи, сыплет на
стол из  старой  консервной банки порох.  Этим  ружьем,  подарком  командира
отряда,  он здесь почти не пользовался...  Шо-Пир сам не понимает, зачем все
это он делает, куда пойдет с ружьем; руки его дрожат...
     И когда, появившись на пороге комнаты, Гюльриз неожиданно окликает его,
Шо-Пир, не оборачивается, чувствуя, что он бледен.
     - Шо-Пир! Из головы ушло!  Я  знаю, где  она...  Сумасшедшая,  пошла на
богару, на  нашу богару  - принести хлеба! У  Саух-Богор,  наверное, носилки
взяла... Пойди к Саух-Богор, спроси...
     Шо-Пир сдерживает неожиданный вздох и резко кладет ружье на стол.
     - Неужели туда пошла? Зачем ты пустила ее?
     - Разве  я  пускала ее?  Я сказала: и думать не смей!  Шо-Пир, ведь она
может упасть... убьется!..
     - Наверное,  упадет,  убьется,  - говорит  Шо-Пир,  но в  тоне  его  не
тревога, а успокоенность.
     Гюльриз удивлена:  он смеется.  Шо-Пиру  неловко, что  он  смеется,  но
теперь  не стыдно  смотреть в  глаза  Гюльриз.  Он  знает,  в лице  его  нет
волнения.
     -  В  самом  деле,  там  не  трудно  сорваться. А  правда, Гюльриз, она
все-таки не трусиха?
     - Сумасшедшая она! - хмурится  Гюльриз.