огда Шо-Пир,  наконец,  отнес  граммофон  и оставил  его в углу  своей
комнаты, Ниссо  потребовала  подробных  объяснений  -  кто такой был Пушкин,
хороший  ли  он  человек? Шо-Пир рассказал,  как умел, и у Ниссо составилось
впечатление, что тот, чья душа живет в машине, был самым прекрасным и добрым
из когда-либо живших людей.
     Взошла луна.  Все отправились спать. Ниссо, как и в прошлую ночь, легла
на кровать  Шо-Пира, в  его комнате,  а сам  Шо-Пир  улегся  на  кошме,  под
платаном.  Ниссо долго лежала, не закрывая глаз, а когда убедилась,  что все
уже спят крепким  сном, тихо встала, подошла к граммофону, присела перед ним
на корточки, осторожно повернула к  себе трубу и  приложила к ней ухо. Труба
молчала, но Ниссо продолжала прислушиваться к ней, будто боясь нарушить  сон
того, скрытого  в ящике... Потом,  вспомнив, что Гюльриз оставила на террасе
кувшин  с козьим молоком,  тихо пробралась  на  террасу, крадучись, принесла
кувшин  и, приставив его  к  граммофонной  трубе, стала заботливо, тоненькой
струйкой лить молоко в трубу.
     Молоко  с бульканьем исчезло  в  трубе. Ниссо отвела кувшин, помедлила,
сосредоточенная  и суровая, и  снова,  дав  трубе  передохнуть, начала  лить
молоко.
     - Довольно,  пожалуй, -  сказала она  себе. - Завтра,  Пушкин, еще тебе
дам! - И поставила кувшин на пол.
     Снова  приложила  ухо к  трубе и,  расслышав  какие-то звуки  довольная
улеглась в постель.
     "Теперь он будет добрым ко мне, - подумала  она  и покачала  головой. -
Столько времени жил голодным!"
     Проснувшись  на  рассвете, она,  не веря своим глазам, увидела на  полу
вокруг  граммофона  огромную молочную  лужу. Объятая  недоумением и  страхом
оттого, что добрая жертва ее не принята, она поспешно вытерла  пол найденной
у порога  тряпкой и охваченная самыми нехорошими  предчувствиями, отнесла на
террасу пустой кувшин.
     "Никто не  должен знать о том, что  случилось  сегодня ночью", - решила
Ниссо  и, печальная, тревожная, медленно  ушла в дальний  угол  сада,  чтобы
провести  весь день в одиночестве. Нет, она решительно  недостойна ничего на
свете хорошего!.. Наверное,  проклятия Азиз-хона тяготеют над ней! А  Шо-Пир
все-таки обманул ее, посмеялся  над  нею: он, конечно, большой  русский пир,
очень   сильный,  повелевающий  могущественными  дэвами  русских.  Эти  дэвы
по-русски  называются  "машинами",  они  бывают  разными,  злыми  и  добрыми
большими и маленькими,  и, конечно, надо быть очень сильным человеком, чтобы
держать  в  подчинении этих дэвов! Но почему  Шо-Пир ее обманул? Может быть,
просто не захотел ей признаться? Может быть с тем, кто признается, случается
что-нибудь очень  плохое? Если так,  то она  готова простить Шо-Пира, ничего
плохого она не желает ему.











ГЛАВА
ПЯТАЯ


     Еще туманны образы сраженья
     В умах владык, задумавших его,
     Не созваны полки, не взвешены сомненья...
     Но сколько юношей в тот час уже мертво!

     Так и в горах: висят снега лавины.
     Ручей под ними только что рожден,
     Но решена уже судьба долины, -
     Ее дымов, посевов, песен, жен...

     Древняя битва




1

     Бахтиор выглянул из своего шалаша. Солнце еще не показалось из-за горы,
но уже осветило снега на зубцах вершин. Надо было идти на канал.
     По обычаю  сиатангцев Бахтиор  спал  под  одеялом голый.  Поеживаясь  в
свежести не согретого солнцем воздуха, стал одеваться. Надел свои мешковатые
штаны, жилетку, накинул халат и по приставной лесенке выбрался из шалаша.
     Под  платаном,  укутанный  с головой  суконным  одеялом, лежал  Шо-Пир.
Бахтиор решил его не будить: "Проснется сам, придет позже".
     Подумал о Ниссо, конечно крепко спящей в комнате Шо-Пира,  и направился
к пролому в ограде, размышляя о том, что для  Ниссо надо сделать из камней и
глины пристройку  к дому,  -  скоро начнутся  осенние ветры, Шо-Пиру  нельзя
будет ночевать в саду. Миновал ограду,  легко прыгая с камня на камень, стал
спускаться к селению, над которым уже вились легкие дымки очагов.
     Не найдя никого у крепости, Бахтиор сел на камень.
     Он  уже привык приходить  сюда  раньше всех и знал, что следующим после
него придет секретарь  сельсовета  Худодод, за ним с киркой и лопатой явится
Карашир, и они втроем начнут расчищать завал, закрывающий путь воде.
     Все  остальные  явятся  позже, гурьбой. Выроют ямку для табака, сунут в
нее соломинку, накурятся всласть и только тогда приступят к работе.
     И весь день склоны ущелья над крепостью  будут множить  скрип и скрежет
переворачиваемых  камней,  звонкие  удары  по  железу,  беспечные  разговоры
факиров.
     А у сводчатой двери древней, чуть наклоненной над рекой башни весь день
просидит бывший владетель крепости  - надменный Бобо-Калон. Он  ни  с кем не
перемолвится ни словом, и  факиры будут обращать на него внимания не больше,
чем на камни, что лежат вдоль тропы.
     Солнца все еще не видно, но ширится полоса света, медленно опускаясь по
склонам.  Бахтиор ходит  по  нерасчищенному  руслу  канала, размечая работу,
присматривая,  как и куда свалить каждый камень,  стараясь предусмотреть все
трудности, чтобы заранее посоветоваться с Шо-Пиром.
     Хитрый  человек  этот Шо-Пир:  никогда  ничего не прикажет  работающим.
Спросят его, говорит: "Обращайтесь к Бахтиору". А  сам слушает,  что ответит
работнику,   как  распорядится  работой   Бахтиор.  Если  правильно,  Шо-Пир
прикинется, будто и не  слыхал его слов. Если Бахтиор даст неверное указание
- отзовет в сторонку:  "А  ну-ка, подумай еще!"  Бахтиор  думает, думает,  и
Шо-Пир ждет,  чтобы спокойно выслушать его  мнение, и либо с ним согласится,
либо заставит Бахтиора думать еще.
     Многому  научился  Бахтиор у  Шо-Пира и теперь уже хорошо распоряжается
работами  сам. Если  придется  прокладывать  другой канал,  Бахтиор  сумеет,
пожалуй, работать самостоятельно.
     По тропе  поднимается Худодод с киркой на плече.  Он совсем еще  юноша,
худощав и тонок, но мускулы у него крепкие, работает  хорошо и всегда весел.
Ворочает тяжелые камни, а сам поет песни, легкие песни поет.
     Худодод подходит к Бахтиору, живыми, задорными глазами подмигивает ему:
"Здоров будь!" И, воткнув кирку в землю, глядит  на тропу, по которой бредут
из селения другие факиры.
     Солнце  выходит  из-за края горы,  заливая крепость теплом и светом.  И
вот, наконец, на обломках  разрушенной башни мелькают загорелые ущельцы. Они
приступают к  работе - звенят кирки и  лопаты, щелкают  и с грохотом валятся
камни.
     Но  Карашира  и еще  нескольких  строителей  канала  все  нет.  Бахтиор
досадует, с нетерпением  ожидая  их: срывается намеченный распорядок работы,
стоило все утро раздумывать, кого и куда поставить!
     Каждый  день за кем-нибудь надо бегать в селение, будить, торопить, как
будто люди не понимают, что вода - для них же. И, негодуя  на отсутствующих,
Бахтиор поручает Худододу наблюдение за работой, а сам спешит вниз.
     В третьей с краю маленькой каменной лачуге живет Исоф.  Он еще не стар,
работать умеет хорошо, но характер у него скверный: всегда ворчит, жалуется,
ругается.  Бахтиор недолюбливает его, потому  что Исоф  до сих  пор живет по
старым законам.
     Бахтиор  входит в  лачугу  без стука. С головой укрытый рваным халатом,
Исоф спит на голых каменных нарах.  Очаг Исофа пуст и холоден, -  ни посуды,
ни еды в лачуге не видно. С тех пор как жена Исофа, молодая  еще Саух-Богор,
ушла  на  Верхнее Пастбище, никто  не  будит  его по утрам, он  готов  спать
круглые сутки. Правда, он слабый, много ли  могут  дать ему три  абрикосовых
дерева; даже тутовых деревьев у него нет! Две козы да маленькая овечка - все
лето на Верхнем Пастбище, а посев пшеницы за домом так мал, что даже хороший
урожай прокормит Исофа не дольше месяца.
     Все  это  Бахтиор  знает. Но  раз ты обещал работать,  раз ты ждешь  от
Шо-Пира  обещанной платы  мукой,  которую  привезет  караван, значит, нечего
спать по утрам! Бахтиор сердито толкает Исофа в плечо.
     -  А...  Ты, Бахтиор?  -  приоткрывает  сонное,  изуродованное крупными
оспинками лицо Исоф, а  выцветшая, взлохмаченная его борода стоит торчком. -
Иди! Зачем спать мешаешь?
     - Как ленивый  сеид ты, Исоф! -  упрекает  Бахтиор.  -  Все работают  -
спишь. Ходи за тобой. Вставай.
     - Вставай! Вставай! Пусть сгорит вся эта работа! Не рожаю.  Успеется! -
Исоф опять сует голову под халат.
     Бахтиор сдергивает с Исофа халат и, отшвырнув его в  угол лачуги, молча
выходит. Исоф ежится на  каменных  нарах, лениво  поднимается, почесывается,
ищет  заспанными  глазами  халат,   накидывает  его  на  плечи  и,   еще  не
окончательно  проснувшись,  выходит на  солнечный свет.  Щурясь,  глядит  на
солнце и, продолжая зевать, медленным шагом направляется к крепости.
     А Бахтиор,  деловитый, быстрый в  движениях, ныряет из лачуги в лачугу,
будя других  ущельцев,  ругая  их  и  не слушая никаких  объяснений. Один за
другим выходят  люди на тропу, ведущую к крепости: "Работать, конечно, надо,
но мир не рассыпался бы, если б Бахтиор дал поспать еще!"
     Ниже  других домов,  у нагромождения  скал,  прилепился  дом  Карашира,
осененный листвою двух тутовников. Каменная ограда обводит деревья, и дом, и
маленький  складень  кладовки,  вокруг  которой  бродят, давно  сдружившись,
дряхлый осел и две худобокие козы.  За оградой,  в извилистых проходах между
разбитыми скалами, желтеет дозревающая пшеница. Проходы между обломками скал
похожи  на  запутанный  лабиринт,  но  пшеница  заполнила  их  своим  желтым
разливом,  и только один  Карашир  да  жена его  Рыбья Кость знают,  сколько
пришлось им сюда потаскать земли на носилках, чтобы посеять эту пшеницу.
     Проход  в  ограде  завален  камнями. Бахтиор  перепрыгивает через  них,
быстро  обходит дом,  наталкивается на ораву играющих у  порога  детей.  Они
сразу окружают Бахтиора, но ему сейчас не до них.
     - Карашир! - кричит он. - Ты дома?
     На пороге возникает хмурая Рыбья Кость:
     - Дома он... Напрасно пришел, Бахтиор... Не будет он сегодня работать.
     - Почему не будет?
     - Смотри! - поджав губы и кивком приглашая Бахтиора войти,  Рыбья Кость
отступает от двери.
     Бахтиор,  пригнув голову,  переступает  порог и сразу  останавливается,
ощутив  сладковатый,  одуряющий  запах  опиума.  Вглядывается  в  темноту  и
различает  в  углу  Карашира. Хрипло бормоча,  свесив с  каменных нар руки и
голову, Карашир ловит под нарами нечто, видимое ему одному.
     Закашлявшись, Бахтиор выскакивает за дверь и сразу закипает гневом.
     - А ты, Рыбья Кость, что смотрела?
     Женщина вскидывает на него полные слез глаза.
     - Знала я? Откуда я могла знать? Пришла - он уже такой... Вчера весь он
такой, ночь всю - тоже, теперь утро - еще хуже стал!
     - Где достал он?
     -  Не  знаю,  -  нетвердо  произносит Рыбья Кость.  Решительно и злобно
повторяет: - Не знаю, ничего я не знаю!
     - Так. Когда голова вернется к  нему на плечи, передашь: мы будем новые
участки делить, я ему участка не дам.
     - Как  не дашь?  - хватает Бахтиора за руку Рыбья Кость. -  Пусть  твое
дыхание оледенеет, не говори так!
     -  Не дам! -  гневно подтверждает  Бахтиор. - Не для курильщиков опиума
земля.
     - На дашь? - подбоченилась  в ярости Рыбья  Кость. - Он богары не сеял,
чтобы строить этот канал. Ты власть -  обещал нам землю. Верить тебе нельзя.
За Шо-Пиром идешь! Обоим вам коровий рог в горло!
     Бахтиор плюнул, пошел прочь.  Он чувствовал  себя оскорбленным: сколько
раз уговаривал он  Карашира  бросить это плохое дело. Тот клялся, божился...
Конечно, никакого участка давать  ему не надо.  Пусть теперь  кормится своим
опиумом! А все этот проклятый купец!
     ...Торопливым шагом Бахтиор приближался к лавке купца. Мирзо-Хур  сидел
на ковре перед  лавкой, попивая из  пиалы чай. Бахтиор, минуя купца, вошел в
лавку.
     - Где опиум?.. Давай сюда опиум! - в бешенстве крикнул он.
     Мирзо-Хур отставил пиалу.
     -  Откуда опиум у меня? Давно  не было опиума.  Сельсовет постановил не
курить, я подчиняюсь, давно не торгую опиумом. Нет его у меня!
     - Нет? Нет? Лжешь, вымя волчихи, лжешь! Не дашь, сам возьму!
     И, прежде  чем Мирзо-Хур сообразил, что ему делать, Бахтиор подскочил к
полкам, сорвал их  одну  за другой.  Товары  грудой рухнули  на  пол.  Купец
кинулся  к  ним, но  Бахтиор  уже  стремительно  расшвыривал  их  по  ковру.
Небольшой  мешок с  опиумом сразу же попался под руки, и, выскочив  с ним из
лавки, Бахтиор опрометью побежал к береговому  обрыву. Широко размахнувшись,
швырнул мешок в реку. Ослепленный яростью Мирзо-Хур,  выхватив из-под халата
нож, погнался за Бахтиором.
     - Вор, проклятый вор! Умер ты, уже умер ты!
     Бахтиор  увернулся, отскочил,  поднял с  земли  увесистый  камень. Губы
Бахтиора дрожали, тело напряглось, как тетива наведенного лука.
     - Иди на меня, иди!
     И, поняв, что Бахтиор может его убить, купец испугался, отступил.
     Бочком добравшись  до лавки, Мирзо-Хур  ввалился  в нее,  тяжело  дыша,
захлопнул за собой дверь и разразился проклятиями:
     - Подожди, презренный! Кровавым дымом обернется тебе этот опиум! Свинья
твою нечестивую душу съест!
     Бахтиор медленно  опустил руку и, не понимая,  как очутился в ней  этот
камень,  переложил его на другую ладонь. Опомнился, бросил камень и медленно
побрел вдоль берега по неровной тропе. Ему пришло в голову, что, быть может,
он  слишком погорячился и надо  было поступить как-либо  иначе.  Недовольный
собой,  он  размышлял, не осудит ли его поступок Шо-Пир,  которому он  давно
привык рассказывать все. Может быть, на этот раз умолчать?
     Войдя   в   крепость,  он   принялся  помогать   факирам,   мрачный   и
неразговорчивый. Долго старался не  попадаться на глаза Шо-Пиру. А когда тот
сам  подошел к  нему  и спросил: "Где это ты пропадал?" - Бахтиор наклонился
над гранитным обломком, силясь его поднять, и проронил:
     - Так, дело одно... Теперь хорошо!
     Шо-Пир с недоумением посмотрел на него,  понял, что от Бахтиора  сейчас
толку не добьешься, отошел к  одному из факиров и заговорил с ним о  чем-то,
чего Бахтиор, погруженный в свои сомнения, слушать не стал.
     Увидав, что Бахтиор успокоился, Шо-Пир вернулся к нему.
     - Слушай, Бахтиор, а почему Карашира сегодня нет?
     -  Не  будет  он  больше  работать!  -  мрачно  ответил  Бахтиор.  -  Я
постановление сделал: Караширу участка не давать.
     - Ну-ну? - прищурился Шо-Пир. - Ты что это - серьезно?
     - Конечно, серьезно! - закипел Бахтиор. - За что землю давать? Обманщик
он! Против советской власти идет.
     - Слушай, друг, не глупи! В чем дело?
     - Опиума он накурился! Ты понимаешь?
     - Но? Это, наконец, черт знает что! Где достал?
     - У купца было припрятано, чтоб ему сдохнуть!
     -  Та-ак!  - Шо-Пир примолк. - Ну, вот что скажу  тебе... Карашир опиум
курит?  Очень  худо это.  Но  постановление твое тебе  отменить придется. От
хорошей жизни он, что ли,  курит? Самый бедный  из  бедняков,  а ты  вдруг -
земли  ему  не давать! Купец ему опиум сунул? Так ты с  купцом  и  борись. А
ты... Э-эх, голова!
     "Сказать или нет? Лучше не говорить!" Бахтиор недовольно  скинул с себя
руку Шо-Пира, встал и, увидев, что работающий поблизости Исоф тщетно силится
перевернуть ребристую глыбу, подошел, сунул под нее свою кирку.
     Оба  принатужились,  навалились,  глыба  медленно  перевернулась.  Исоф
выпрямился, отер лоб рукавом халата.
     - Бахтиор!
     - Что тебе?
     - Значит, Караширу все-таки дадим участок?
     - Дадим,  -  простодушно  улыбнулся Бахтиор. -  Правду  сказал  Шо-Пир,
немножко сердце горячее у меня.
     Исоф оглянулся,  поблизости работало  несколько старых факиров. Надеясь
найти в них поддержку, Исоф решился сказать:
     - Еще думаю я... Бобо-Калону участок дать надо.
     - Что? - нахмурился Бахтиор. - Внуку хана участок?
     - Не сердись, Бахтиор, - заторопился Исоф. - Я  думаю  так. Вот видишь,
он сидит,  на нас смотрит.  Мы люди, а он разве не человек? Нам - все, ему -
ничего?  Разве правильно это? Тоже бедный сейчас, что есть у него? Нет ханов
теперь, что в нем осталось от хана? Он человек хороший, ничего  нам  плохого
не делает.
     Факиры опустили кирки  и лопаты: к  такому разговору надо прислушаться!
Бахтиор с ненавистью взглянул на сидевшего у своей башни Бобо-Калона.
     - Что раньше носили ему, забыл?
     Исоф решил не сдаваться.
     - То время прошло... А теперь смотреть на старика жалко.
     Гнев снова овладел Бахтиором.
     -  А он нас прежде жалел?  Ничего, живет  вот,  не пропадает! А  ему уж
давно подыхать пора.
     - Тише, Бахтиор, он услышит!
     - Пусть  слышит!  - Бахтиор  намеренно повысил голос.  - Пусть  слышит!
Собака  он  для всех  нас, волчий  хвост  неотсохший...  Работал  я  у  него
мальчишкой. Знаю  его  тухлую душу.  Участок  ему давай!.. Бороду  ему  свою
расстели, Исоф, пусть сеет на ней пшеницу.
     Исоф взялся за свою кирку. Один из факиров промолвил:
     -  Не  надо Бобо-Калону участка.  Прав  Бахтиор. Это ты, Исоф,  на свою
голову камень положить хочешь.
     А  Бахтиор  тихо выругался и пошел  в сторону, отшвыривая  ногой мелкие
камешки.
     Вечером, возвращаясь вместе с Бахтиором домой, Шо-Пир шел, сунув руки в
карманы и небрежно насвистывая. Бахтиор ветел в пальцах  сорванный по дороге
прутик. Не выдержав молчания, кинул в сторону прутик, сказал:
     - Шо-Пир, я был у купца, выбросил его опиум.
     - Как выбросил?
     - Схватил. В реку  бросил. Он  меня вором  назвал, с ножом  бросился на
меня. Я чуть не убил его камнем. Что было бы, если б убил?
     Шо-Пир ничего не  ответил. Он долго шел молча, раздумывая о том, что, в
сущности, Бахтиор прав. Конфискации трудно добиться, - ущельцы  еще  слишком
нерешительны и робки, чтоб выступить против купца. Долголетняя зависимость и
пристрастие  к  опиуму  кажутся   ущельцам  естественными.  Одной  агитации,
пожалуй, здесь мало. Вот если бы...
     - Эх,  Бахтиор! -  воскликнул Шо-Пир.  -  Беда наша в  том, что граница
открыта.  Ни   одной  заставы  нет  на  границе.  Была  бы   застава  здесь,
пограничников хоть с десяток, живо прекратились бы все безобразия!
     И, взмахнув рукой, грозя кулаком, Шо-Пир вдруг крикнул так, что Бахтиор
шарахнулся:
     - Черт бы забрал эти горы! Перевернуть их пора!
     Умолк и снова задумался.
     Миновав селение, друзья поднимались к своему саду. Подойдя  к пролому в
ограде, Шо-Пир остановился и, пристально глядя Бахтиору в глаза, произнес:
     - А с купцом, Бахтиор, мы поступим так: будем присматриваться ко всему,
что он делает. Соберем такие факты, чтоб, когда настанет время, выложить  их
на собрании все сразу. И тогда  мигом, не дав никому поостыть, выгоним купца
отсюда... Согласен?
     - Скажи, делать как! Все буду делать! - ответил Бахтиор.  - Чтоб воздух
наш он не поганил, проклятый!


2

     Солнце жжет ущелье прямыми лучами,  но осень уже чувствуется в прохладе
ветерка. Он набегает волнами,  несущими от маленьких полей Сиатанга дробный,
настойчивый рокот  бубнов.  Стоит только  оторваться от  вязанья,  взглянуть
вниз, на мозаику желтых полей, чтоб увидеть женщин в белых рубашках, здесь и
там ударяющих в бубны. Пока хлеб не сжат, надо с  утра до ночи бить в бубны,
отгоняя назойливых птиц, жадно клюющих зерно.
     Но,  сидя  на  кошме,  посреди  террасы,  Гюльриз пристально смотрит на
красные,  желтые,  зеленые  и синие  нити  овечьей шерсти. Четыре деревянные
спицы поочередно мелькают в ее сухих коричневых пальцах. Морщины склоненного
над вязаньем  лица глубоки, но волосы  старухи еще только у висков побелели;
искусственные,  вплетенные  в  волосы  косы  кончаются  толстыми  шерстяными
кистями, окрашенными в густой черный цвет.
     Косы не мешают Гюльриз: закинула их за плечи, и  косы кольцами лежат на
кошме.  Даже плотная белая материя домотканой рубах